Когда через час Пауль подошел ко мне, я была слегка пьяна и счастлива, как жаворонок. Рой Дэдридж, король вестернов, печально объяснял мне, что четыре или пять лет назад я загубила его жизнь, и вдохновленный своими чувствами и добрым десятком бокалов «мартини», презрительно взглянул на Пауля, на что тот, впрочем, не прореагировал. Пауль взял меня за руку и отвел в сторону:

— Ты довольна?

— Безумно. А ты?

— Конечно. Видеть тебя смеющейся, даже издалека… — Пауль, несомненно, душка, подумала я и решила завтра же выйти за него замуж, раз для него это так важно. Единственное, что удержало меня от того, чтоб сразу сказать ему об этом, — мое твердое правило не высказывать мысли вслух на вечеринке. Воспользовавшись тем, что мы стояли в тени магнолии, я ограничилась лишь нежным поцелуем в щеку.

— Как поживает наш маленький мальчик? — спросила я.

— Глория смотрит на него, как спаниель на мясо. Она не даст ему сбиться с пути. Кажется, его карьера обеспечена.

«Конечно, если он не убьет дворецкого», — быстро подумала я. Хотела пойти посмотреть, как там идут дела, но не успела: со стороны плавательного бассейна раздался вскрик, и я почувствовала на мгновение, как пишут в романах, что волосы мои встали дыбом, несмотря на прижимающий их лак.

— Что это? — хрипло вырвалось у меня. Но Пауль уже бежал к толпе, собравшейся вокруг бассейна. Я закрыла глаза. Когда я их открыла, рядом бесстрастно стоял Левис:

— Это бедная Рена Купер. Она мертва, — спокойно сказал он. Рена Купер была та самая журналистка, с которой он говорил часом раньше. Ужаснувшись, я взглянула на него. Рену, правда, не следовало считать символом человеческой доброты, но в ее вызывающей отвращение профессии она была из лучших.

— Ты обещал мне, — выдохнула я. — Ты же обещал!

— Что обещал? — спросил он, удивившись.

— Обещал никого не убивать без моего разрешения. Ты трус, и твое слово ничего не значит. Ты прирожденный убийца. Тебе нельзя верить. Мне стыдно за тебя, Левис. Я в ужасе.

— Но… это не я, — сказал он.

— Скажи это кому-нибудь еще, — с горечью ответила я, покачав головой. — «Кто-то еще». Кто же еще это мог быть?

Подошел Пауль, ему было не по себе. Он взял меня под руку, спросил, почему я так бледна. Левис спокойно стоял, наблюдая за нами, почти улыбаясь; мне хотелось надавать ему пощечин.

— У бедняжки Рены еще один сердечный приступ, — пояснил Пауль. — Десятый в этом году. Доктор ничего не смог сделать: она пила слишком много, а он предупреждал ее.

Левис широко развел руками и одарил меня насмешливой улыбкой несправедливо обиженного праведника. Я вздохнула свободнее. И в то же время поняла, что остаток моей жизни, прочтя любой некролог в газете или узнав о чьей-либо смерти, я не смогу не подозревать его.

Вечер в результате пошел насмарку. Бедняжку Рену увезла «скорая помощь», а вскоре разъехались и остальные гости.

Я пришла в себя, все еще несколько подавленная, только дома. Левис с покровительственным видом подал мне содовой и предложил идти спать. Я покорно согласилась. В это трудно поверить, но мне было стыдно за себя. Мораль — странная штука, чрезвычайно многогранная. У меня никогда не будет времени твердо определить свои моральные принципы, пока я не умру — несомненно, от сердечного приступа.

13

Потом был чудесный спокойный период. Три долгие недели прошли без инцидентов. Левис снимался, Пауль и я работали, часто мы обедали вместе у меня дома. Однажды в солнечный уик-энд мы даже отправились за пятьдесят миль в уединенное бунгало на побережье, принадлежащее приятелю Пауля. Бунгало стояло высоко над океаном, на скалистом обрыве, и, чтобы искупаться, приходилось спускаться вниз по козьей тропке. В тот день штормило, и мы с Левисом, бездельничая, в основном наблюдали, как плавает Пауль. Как и все хорошо сохранившиеся мужчины его возраста, он старался изображать спортсмена, и это чуть было не закончилось катастрофой.

Пауль плыл элегантным кролем футах и в тридцати от берега, когда его ноги вдруг свело судорогой. Левис и я, оба в купальных халатах, ели тосты на террасе, с которой открывался прекрасный вид на океан, лежавший футах в двадцати пяти ниже. Я услышала, как Пауль слабо вскрикнул, увидела, как он взмахнул рукой, потом огромная волна накрыла его с головой. Я вскочила и бросилась вниз по тропинке. Но Левис уже скинул халат и прыгнул в воду с высоты двадцать пять футов, рискуя приземлиться на скалы. В две минуты он доплыл до Пауля и вытащил его на берег. Пауля рвало морской водой, я глупо шлепала его по спине, а когда взглянула вверх, то увидела, что Левис совершенно голый. Бог знает, сколько голых мужчин видела я в своей жизни, но тут я почувствовала, что краснею. Наши глаза встретились, и Левис опрометью бросился к дому.

— Друг мой, — сказал Пауль немного позже, согретый и возвращенный к жизни грогом, — друг мой, у тебя есть голова на плечах. Этот прыжок… Если бы не ты, меня бы здесь не было.

Левис хмыкнул, явно раздраженный. Меня поразило, что этот мальчик занимается или спасением человеческих жизней, или кладет им конец. В роли спасителя он определенно нравился мне больше. Я порывисто поднялась и поцеловала его в щеку. Все-таки, может, мне еще удастся превратить его в хорошего мальчика. Поздновато, конечно, если вспомнить Френка, Лолу и так далее, но надежда еще оставалась. Но чуть позже я стала менее оптимистичной, когда, воспользовавшись отсутствием Пауля, я поблагодарила его за спасение.

— Знаешь, — холодно ответил он, — лично для меня нет никакой разницы, жив Пауль или нет.

— Тогда зачем же ты рисковал своей жизнью, спасая его?

— Потому что ты любишь его, и ты бы страдала, если б он погиб.

— Если я правильно тебя понимаю, не будь Пауль моим другом, ты бы и пальцем не пошевелил, чтобы спасти его?

— Точно, — кивнул он.

Я подумала, что никогда не встречалась с таким представлением о любви. Во всяком случае, никто из моих кавалеров не предложил такого толкования чувства, которое я когда-либо кому внушала; им всегда хотелось и чего-то плотского.

— Но разве у тебя не возникло никакого сострадания к Паулю, никакой привязанности после этих трех месяцев?

— Ты — единственная, кого я люблю, — серьезно ответил Левис, — и больше никто меня не интересует.

— Ясно, — сказала я. — А ты думаешь, это нормально? Мужчина твоего возраста… привлекающий женщин, должен время от времени… я не знаю… я…

— Ты хочешь, чтобы я кинулся в объятия Глории Нэш?

— К ней или кому-нибудь еще. Это необходимо даже просто с точки зрения здоровья. Я думаю, что молодого человека, который… что…

Я замялась. Не знаю, что на меня нашло, но я начала читать нотации, как любящая мать. Левис с ехидцей посмотрел на меня:

— Я думаю, что люди поднимают слишком много шума вокруг этого дела, Дороти.

— Тем не менее, это одно из главных удовольствий в жизни, — слабо запротестовала я, отметив про себя, что я-то посвящала этому делу три четверти своего времени и мыслей.

— Но не для меня, — возразил Левис. И опять на мгновение у него появился отсутствующий вид, вид дикого близорукого животного, который всегда так пугал меня. Я быстро оборвала разговор.

Если не считать происшествия с Паулем, уик-энд прошел прекрасно. Мы отдохнули, загорели и в отличном настроении возвращались в Лос-Анджелес.

А тремя днями позже закончились съемки фильма Левиса, вестерна, на который возлагали немало надежд, и Билл Макклей, режиссер, пригласил массу народа на коктейль, прямо на съемочной площадке, чтобы отпраздновать завершение работы. Все происходило в фальшивой деревне, среди хрупких деревянных фасадов, где Левис слонялся все лето. Я приехала около шести, чуть раньше назначенного времени, и нашла Билла в фальшивом салуне, расположенном на фальшивой главной улице. Я поняла, что он в плохом настроении, помятый и грубый, как обычно. Чуть дальше по улице его съемочная группа подготавливала следующую сцену, а он, с остановившимся взглядом, сидел за столом. В последнее время он сильно пил, поэтому ему давали ставить только второсортные фильмы, от чего он нервничал и пил еще больше. Он глядел, как я поднималась по пыльным ступенькам, ведущим в салон, потом прорычал что-то похожее на смех:

— А, Дороти! Пришла посмотреть на работу, своего жиголо? Сегодня его главная сцена. Не волнуйся, он красивый парень. Я думаю, тебе недолго осталось платить за него.

Он был мертвецки пьян, но я, несмотря на благие намерения, не обладаю долготерпением. Я сердечно назвала его грязным мерзавцем. Он пробормотал, что, не будь я женщиной, он бы уже вышвырнул меня вон, после чего я вежливо поблагодарила за то, что он, хотя и несколько запоздало, вспомнил, кто я.

— Во всяком случае, я хотела бы, чтоб ты знал о нашей помолвке с Паулем Бреттом, — колюче добавила я.

— Я знаю. Все говорят, что вы делаете это втроем.

Он разразился хохотом, а я уже собралась бросить что-нибудь ему в физиономию — мою сумочку, например, — когда увидела силуэт в дверном проеме. Это был Левис. Ко мне тут же вернулось самообладание:

— Билл, милый, извини меня. Знаешь, я обожаю тебя, но мои нервы слегка расшатаны.

Невзирая на свое состояние, он удивился, но продолжил в том же духе:

— Это все твоя иностранная кровь, она тебя далеко заведет, — он повернулся к Левису. — Ты-то должен знать, не так ли? — Он дружески ткнул Левиса в плечо и ушел. Я нервно рассмеялась:

— Добрый старина Билл. Он не отличается тактичностью, но сердце — чистое золото.