— Но, послушай, Левис, нельзя же так драться с людьми, это неразумно.

— Свинья… он просто свинья… глаза зверя. У них у всех звериные глаза… у всех… ты не понимаешь… они разъединят нас, они доберутся и до тебя тоже… до тебя, до тебя, Дороти.

Я гладила его волосы, целовала виски. Я успокаивала ребенка, расстроенного ребенка.

— Ну успокойся, — бормотала я. — Пойми, ведь это же пустяк.

От сидения на корточках с навалившимся на плечо Левисом у меня начало сводить икры, и я сказала себе, что подобные сцены не для женщины моего возраста. Чтобы вернуть Левису уверенность и вкус к жизни, нужна молодая невинная девушка. Я ведь хорошо знала, какой может быть жизнь, знала очень хорошо. Наконец Левис немного успокоился. Я осторожно высвободилась, уложила его на ковер. Потом укрыла шерстяным пледом и, измученная, пошла наверх, спать.

10

Среди ночи я проснулась, дрожа от страшной мысли. Почти час я сидела в темноте, как сова, собирая вместе обрывки воспоминаний. Затем, все еще дрожа, спустилась вниз, на кухню, сварила кофе и, подумав, плеснула в чашку коньяка. Занималась заря. Я вышла на террасу, посмотрела на восток, где тянулась длинная, бледная, но уже синеющая полоса, на «роллс», снова атакованный сорняками (конец недели — пятница), на любимое кресло Левиса, на свои руки, вцепившиеся в перила. Я все еще дрожала. Не имею понятия, сколько простояла я на террасе, вот так, держась за перила. Время от времени пыталась сесть в кресло, но та же страшная мысль тут же поднимала меня на ноги, как марионетку. Я не смогла даже зажечь сигарету.

В восемь часов жалюзи в окне Левиса стукнулись о стену над моей головой, и я вздрогнула. Услышала, как Левис спустился вниз, насвистывая, зажег газ. Казалось, ЛСД уже выветрился. Глубоко вдохнув утреннего воздуха, я вошла в кухню. Девис удивился, увидев меня, а я, застыв, секунду разглядывала его: такой молодой, красивый, благородный.

— Извини за вчерашний вечер, — быстро ввернул он. — Я больше никогда не притронусь к этой гадости.

— Вот что, — сурово начала я и наконец села на стул. Возможность с кем-то поговорить, пусть даже с ним, странным образом успокоила меня. Левис внимательно наблюдал за кофейником, но что-то в моем голосе заставило его посмотреть на меня.

— Что случилось? — В халате, с удивленно поднятыми бровями, он казался таким невинным, что у меня зародились сомнения. Лоскутки совпадений, косвенных улик, замечаний, которые ночью я соединила вместе, снова рассыпались.

— Левис… Ведь не ты уже убил их, правда?

— Кого?

Вопрос обескуражил меня. Я не решилась поднять на него глаза.

— Их всех: Френка, Лолу, Болтона.

— Я убил.

Я застонала и откинулась на спинку стула. Левис же продолжал в размеренном тоне:

— Но тебе не надо беспокоиться. Улик нет. Они больше не будут досаждать нам, — при этом он добавил в кофейник немного воды, и тут я наконец взглянула на него:

— Но, Левис… ты что, сумасшедший? Ты не можешь убивать всех подряд, этого же нельзя делать. — Последняя фраза показалась мне слишком наивной, но его признание столь ошарашило, что я не могла найти правильных слов. А кроме того, в стрессовых ситуациях мне на ум приходят лишь фразы из лексикона монастырей и учебников хорошего тона, сама не знаю, почему.

— Если бы ты знала, как много вещей нельзя делать, но тем не менее люди их делают… предают, подкупают, позорят, бросают близких…

— Но ты не должен их убивать, — твердо заявила я. Левис пожал плечами. Я ожидала трагической сцены, и этот спокойный разговор беспокоил меня. Тут Левис повернулся ко мне:

— Как ты узнала?

— Я думала об этом. Думала всю ночь.

— Ты, должно быть, мертвая от усталости. Хочешь кофе?

— Нет. Я — я не мертвая, — ответила я с горечью, — Левис… что ты собираешься делать?

— Ничего. Это же самоубийство, преступление на почве секса и автомобильная катастрофа. Все прекрасно.

— А я, — взорвалась я, — а я? Могу я продолжать жить с убийцей? Могу я позволить тебе вот так, от скуки, убивать людей и никак не воспрепятствовать этому?

— От скуки? Но, Дороти, я убил только тех, кто обидел и продолжал обижать тебя. При чем тут скука?

— Что с тобой? Разве ты мой телохранитель? Я просила тебя об этом?

Он наконец поставил кофейник.

— Нет, но я люблю тебя.

Тут моя голова начала кружиться, я соскользнула со стула и первый раз в жизни, наверное, сказалась бессонная ночь, упала в обморок.

Я очнулась на софе и увидела Левиса, явно испуганного. Мы молча посмотрели друг на друга, потом он протянул мне бутылку шотландского. Глядя ему прямо в глаза, я сделала глоток, потом другой. Сердце вошло в нормальный ритм. И мгновенно меня охватила ярость:

— А, ты меня любишь? Правда? Поэтому ты убил беднягу Френка? И Лолу? Почему же ты не убил Пауля? В конце концов, разве не он мой любовник?

— Потому что он любит тебя. Но, если он попытается покинуть тебя или обидеть, я убью и его.

— Бог мой, ты сумасшедший! — воскликнула я. — А раньше ты убил много народу?

— Нет, я не убивал, пока не познакомился с тобой, — ответил он. — Никогда. Не было причины. Я никого не любил.

Он вскочил и, потирая подбородок, зашагал по комнате. Казалось, я видела кошмарный сон.

— Видишь ли, до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать, меня били чаще, чем других. Мне никогда ничего не давали, никогда. А потом, после шестнадцати, я стал всем нужен — мужчинам, женщинам, — всем, но при условии, что… э… что…

Этот жеманный убийца перешел все границы. Я прервала его:

— Да, я понимаю.

— Никогда ничего, понимаешь. Ничего просто так. До тебя. Я все думал, когда лежал в постели наверху, что ты захочешь… ну… однажды… — он покраснел. Полагаю, я тоже. Меня трясло.

— Когда я понял, что ты все делаешь из одной только доброты, я полюбил тебя. Так-то вот. Я знаю, ты думаешь, я слишком молод, ты предпочитаешь Пауля Бретта, и я тебя не интересую, но я могу защищать тебя. Вот и все.

ТАК-ТО ВОТ. Как он сказал. ТАК-ТО ВОТ, ТАК-ТО ВОТ. Я оказалась в гнезде шершней. Я ничего не могу поделать. Я пропала. На дороге, в канаве я подобрала сумасшедшего, убийцу, жертву навязчивой идеи. Снова Пауль оказался прав. Пауль всегда прав.

— Ты мной недовольна? — мягко спросил Левис. Я даже не ответила. Можно ли быть «недовольной» тем, кто, чтобы доставить тебе удовольствие, убил трех человек? Его вопрос напоминал вопрос ребенка. Я думала или притворялась, что думаю, так как голова моя соображать отказывалась.

— Ты знаешь, Левис, что моя обязанность — передать тебя полиции?

— Если хочешь, — спокойно ответил он.

— Мне следует позвонить им немедленно, — слабым голосом добавила я. Он поставил телефон рядом со мной, и мы вместе лениво разглядывали его, словно сомневались, подключен ли он к сети. — Как ты это сделал? — спросила я.

— С Френком — я назначил ему свидание от твоего имени в мотеле, в комнате, заказанной по телефону. Я влез через окно. С Болтоном — я сразу понял его сущность. Притворился, что согласен. Мы тут же договорились о встрече в малоизвестном отеле. Он обалдел от счастья. С ключом, который он дал мне, я мог прийти и уйти, когда вздумаю. Никто меня не видел. С Лолой — я целую ночь откручивал гайки на передних колесах. Вот и все.

Я могла бы молча вышвырнуть Левиса вон. Но дикого льва не выпускают из клетки. Он продолжал бы издали следить за мной и убивать, как машина. Я могла бы заставить его покинуть город, но он подписал долгосрочный контракт, и, куда бы он ни отправился, его обязательно бы нашли. А передать его полиций я не могла. И никогда не смогу передать кого-либо в полицию. Я попала в западню.

— Ты знаешь, никто не страдал, — успокоил меня Левис. — Все произошло очень быстро.

— Какое счастье! Ты вполне мог бы зарезать их перочинным ножиком, — с горечью съязвила я.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так, — с нежностью в голосе произнес Левис. Он взял меня за руку. На мгновение, не осознавая, я ему это позволила. Но потом вспомнила, что эта теплая, тонкая рука, держащая мою, убила трех человек, и с изумлением отметила, что меня это уже не ужасает. Тем не менее руку я решительно убрала.

— Тот парень, вчера, ведь ты хотел убить его, не так ли?

— Да, глупо все вышло. К сожалению, я принял ЛСД и не сознавал, что творю.

— Но, не учитывая этого… Левис, ты понимаешь, что ты наделал?

Он смотрел на меня. А я вглядывалась в зеленые глаза, в совершенную линию рта, черные волосы, гладкую кожу: я искала проблеск понимания или отпечаток садизма, но не нашла ничего. Ничего, кроме беспредельной ко мне нежности. Он смотрел на меня, как смотрят на закапризничавшего ни с того ни с сего ребенка. Клянусь, в глазах Левиса я видела снисхождение ко мне. Это последняя капля переполнила чашу терпения: я расплакалась. Левис обнял меня, гладил мои волосы, и я его не остановила.

— Между нами говоря, — шептал он, — с прошлой ночи мы оба много плакали.

11

Естественно, у меня начался приступ печеночной колики. Если возникает серьезная проблема, у меня обязательно появляются резкие боли в правом подреберье. Приступ продолжался два дня, что дало мне возможность сорок восемь часов ни о чем не думать. Я выкарабкалась из болезни печальная, но решившая все оставить на своих местах. Может показаться, что два дня тошноты слишком малая цена за три трупа, но критиковать меня могут только те, кто не знает, что такое печеночная колика. Когда я наконец встала, ноги мои подгибались, не желая слушаться, для себя я уже все решила. Убийства, совершенные Левисом, теперь представлялись мне не столь уж и важными. Кроме того, бедняжка провел два дня около моей постели, вооруженный компрессами, тазиками, настоем ромашки и встревоженный до смерти, а я не могла укусить руку, которая кормила меня.