7

Прошел месяц. Левис начал работать — второстепенная роль в сентиментальном цветном вестерне. Тем не менее, когда нам однажды вечером показали снятые куски, Левис настолько приковал внимание, что о нем начали говорить. Он же, казалось, отнесся ко всей этой суете безо всякого интереса. Не произнося ни слова, слонялся по студии, сколько мог, сидел в моем кабинете, выслушивая похвалы Кэнди, или дремал среди старых голливудских декораций, отдавая предпочтение сделанным для вестернов, тем, что никогда не разбирались: целыми деревнями с балконами и деревянными лестницами, фасадами, за которыми ничего не было, — пустыми, трогательными и отвратительными одновременно. Левис часами бродил по фальшивым улицам, часто сидел на ступеньках с сигаретой во рту. Вечером я отвозила его домой. По вечерам он нередко оставался один, хотя я неоднократно советовала ему найти себе компанию. Пауль жаждал как можно скорее предстать перед священником, и требовалась вся моя дипломатия, чтобы сдерживать его. Все считали, что я разделяю объятия двух мужчин, изображая сирену, и от этого я чувствовала себя помолодевшей. Но где-то в глубине души накапливалось и раздражение.

Так продолжалось около трех недель. Надо ли говорить, как прекрасна жизнь, когда ее любишь! Чудесные дни, волнующие ночи, головокружение от алкоголя и удовольствия, нежные прикосновения, возбуждение, невероятное счастье просыпаться живой, чувствуя, что впереди бездна времени, целый гигантский день до того, как снова заснуть, коснувшись подушки. Я никогда не смогу полностью отблагодарить небеса, Бога или мою мать за свое появление на свет. Все было моим: свежесть простыней или их влажность, плечо любовника, касающееся моего, или мое одиночество, серый или голубой океан, прекрасная, гладкая дорога к студии, музыка, льющаяся из приемника… и умоляющий взгляд Левиса. Камень преткновения. Я начинала чувствовать себя виноватой. Каждый вечер у меня возникало такое чувство, что я бросаю его. Когда я подъезжала к съемочной площадке, где он работал, когда, захлопнув дверцу автомашины, направлялась к нему изящной, я надеюсь, походной уверенной в себе женщины, я видела, что он издерган, печален, и иногда, как в бреду, спрашивала, а не дурачу ли я себя… а если эта жизнь, принадлежащая мне, счастье, радость, любовь, ощущение совершенства всего-навсего глупый самообман. И почему бы мне не подбежать к нему, сжать его в объятиях и спросить… спросить его о чем? Что-то пугало меня. Я чувствовала, как меня притягивает к чему-то неизвестному, зловещему, но несомненно существующему, реальному. А затем я брала себя в руки, улыбалась и говорила: «Привет, Левис», — и он всегда улыбался в ответ. Раз или два я видела его на съемках. Перед ненасытной камерой он держался так же естественно, как дикое животное, довольствуясь несколькими жестами, причем в такой рассеянной манере исполнения, что выглядел отрешенным, как львы, которым надоел зоопарк и которым невозможно смотреть в глаза.

А потом Болтон решил купить его. Ему это удалось без особых хлопот. В Голливуде не было режиссера, который отважился бы в чем-то отказать ему. Включая и Джея. Болтон встретился с Левисом, предложил ему лучшие условия и купил контракт у Джей. Я разъярилась. Особенно потому, что Левис отказывался рассказывать мне о встрече. Я еле заставила его.

— Там большой стол. Он сидел с сигаретой. Предложил мне сесть, потом поднял трубку и позвонил еще какому-то парню.

— Что ты тогда сделал?

— Взял со стола журнал, начал читать.

Я не могла не улыбнуться. Приятно представить себе молодого человека, читающего журнал, сидя перед Болтоном.

— А потом?

— Он положил трубку, спросил, не думаю ли я, что это приемная дантиста.

— Что ты ответил?

— Не думаю. Я ни разу не был у дантиста, никогда. У меня очень хорошие зубы.

Левис наклонился ко мне и пальцем приподнял верхнюю губу, чтобы доказать свою правоту. Зубы у него были, как у волка, белые и острые. Я кивнула.

— А потом?

— А потом ничего. Он что-то пробормотал и сказал, что это честь для меня, что он мной интересуется, или что-то в этом роде. Что он собирается купить мой контракт, он сделает мне карьеру, э… как это он сказал… производящую впечатление карьеру. — Тут он расхохотался. — Производящую впечатление… мне… Я ответил, что мне все равно и я хочу только заработать кучу денег. Ты знаешь, я нашел «роллс».

— Что?

— Я же говорю, «роллс», ты на днях говорила о таком с Паулем, в который можно войти, не сгибаясь. Я нашел его для тебя. Ему лет двадцать, он очень высокий, а внутри весь золотой. Мы получим его на следующей неделе. Болтон дал мне достаточно денег для первого взноса, и я его внес.

На мгновение я остолбенела.

— Ты хочешь сказать, что купил мне «роллс»?

— Разве ты не хотела его иметь?

— И ты полагаешь, что и дальше будешь осуществлять все мои школьные мечты? Ты с ума сошел.

Левис успокаивающе махнул рукой, жест, более уместный для мужчины зрелых лет. Наши роли переменялись. Отношения, до того бывшие платоническими, теперь становились просто смешными. Трогательными, но смешными. По моему лицу Левис все понял, так как тут же надулся.

— Я думал, тебе будет приятно… Извини, я должен уйти сегодня вечером.

Прежде чем я успела что-либо сказать, он встал и скрылся в доме. Терзаемая раскаянием, я отправилась спать, около полуночи поднялась, чтобы написать Левису письмо с благодарностью и извинениями столь приторными, что пришлось в конце концов вычеркнуть несколько фраз. Зайдя в комнату Левиса, я сунула письмо под подушку и еще долго не могла заснуть, ожидая его возвращения. В четыре утра Левис еще не появился, и, со смесью облегчения и грусти, я заключила, что он, наконец, нашел любовницу.

Чтобы хоть немного выспаться, я отключила телефон; позевывая, появилась в студии лишь к полудню и, естественно, оказалась не в курсе последних событий. Когда я вошла, Кэнди подпрыгнула в кресле, глаза у нее были совершенно бешеные. Уж не укусила ее электрическая пишущая машинка, подумала я. Она обняла меня за шею:

— Что ты думаешь об этом, Дороти? Что ты думаешь?

— Бог мой, о чем?

Я увидела перед собой грандиозную перспективу нового контракта, за который хорошо заплатят. Я как раз простаивала, и Кэнди не позволила бы мне отказаться от работы. Вопреки тому, что я, очевидно, вполне здорова, каждый, с самого моего детства, считал своим долгом приглядывать за мной, словно за умственно отсталой.

— Ты ничего не знаешь? — блаженство, разлившееся по ее лицу, породило во мне сомнения. — Джерри Болтон мертв.

Я с ужасом вынуждена отметить, что, как и она, да и все на студии, восприняла это известие как хорошую новость. Я села напротив Кэнди, а она уже достала бутылку шотландского и два стакана, чтобы отпраздновать это событие.

— Что значит мертв? Левис еще вчера видел его.

— Убит, — радостно сообщила она. Тут я спросила себя, не результат ли моих литературных творений эта ее мелодраматическая манера поведения?

— Но кем?

Неожиданно она смутилась и, запинаясь, ответила:

— Я не знаю, смогу ли я сказать… Кажется, мистер Болтон имел… э… моральные принципы… которые… которые…

— Кэнди, у каждого есть свои принципы, неважно какие. Объясни подробнее.

— Его нашли в одном доме, около Малибу, кажется, он был там старым клиентом. Он пришел с молодым человеком, который потом исчез. Он и убил Болтона. Радио назвало это преступлением на почве секса.

Итак, тридцать лет Джерри Болтон скрывал свое истинное лицо. Тридцать лет он играл роль безутешного, нетерпимого в вопросах нравственности вдовца. Тридцать лет пачкал грязью молодых актеров определенного типа, похожих на женщин, часто, несомненно в целях самозащиты, губил их карьеру… Жуть какая-то.

— Почему они не замяли дело?

— Убийца, как полагают, сразу же позвонил в полицию, а затем в газеты. Тело нашли в полночь. Тайное, как говорится, стало явным. Владельцу этого притона пришлось раскрыть карты.

Механически я поднесла стакан к губам, затем с отвращением поставила обратно на стол. Для спиртного слишком рано. Я решила пройтись по студии. Всюду царило оживление. Я могла бы даже сказать, народ веселился, как на празднике, и мне стало немного досадно. Человеческая смерть никогда не делала меня счастливой. Все эти люди в свое время натерпелись от Болтона, и двойная новость о его тайной жизни и смерти доставляла им нездоровое удовольствие. Я быстро ушла и направилась к площадке, где работал Левис. Съемки начинались в восемь утра, но после бессонной ночи едва ли он мог предстать перед камерой в хорошей форме. Однако я нашла его, прислонившегося к стене, улыбающегося и непринужденного, как обычно. Он направился ко мне.

— Левис, ты слышал новости?

— Да, конечно. Завтра не работаем, траур. Мы сможем заняться садом. — Помолчав, он добавил: — Нельзя сказать, что я принес ему удачу.

— Все это мешает твоей карьере, — ленивым жестом он отмахнулся от разговора.

— Ты нашел мое письмо, Левис?

Он посмотрел на меня и начал краснеть:

— Нет. Меня не было всю ночь.

Я рассмеялась.

— Ты имеешь полное право. Я только хотела сказать, что очень обрадовалась «роллсу», но от изумления начала молоть какую-то чушь. И поэтому ты не понял моей радости. Вот и все. Потом мне было так стыдно.

— Ты никогда не должна чувствовать себя виноватой из-за меня, — заверил меня Левис. — Никогда.

Его позвали. Репетировалась короткая любовная сценка с участием восходящей звезды Джун Пауэр, брюнетки с жадным ртом. Она с явным восторгом устроилась в объятиях Левиса, и я поняла, что теперь он вряд ли будет проводить ночи дома. Так и должно быть, решила я и отправилась к зданию дирекции студии, где собиралась позавтракать с Паулем.