Mais oui[40], вы!

Итак, был еще один угол треугольника. Тот, который я не особенно принимал во внимание. Когда это случилось, казалось, Нортон тут ни при чем. Но я не сомневаюсь, что он тут также замешан…

Вам когда-нибудь приходилось задумываться о том, почему миссис Франклин пожелала приехать в Стайлз? Ведь это место, Гастингс, совсем не в ее вкусе. Она любит комфорт, хорошую еду и интересный круг общения. В Стайлз невесело; обслуживание посредственное; место довольно безлюдное. И тем не менее именно миссис Франклин настояла на том, чтобы провести здесь лето.

Да, был и третий угол. Бонд Каррингтон. Миссис Франклин была разочарованной женщиной. В этом крылся корень ее невроза. Она честолюбива и в социальном, и в финансовом плане. Она вышла замуж за Франклина, потому что ожидала, что он сделает блестящую карьеру.

Он блестящий ученый, но не в том ракурсе, в каком ей бы хотелось. Его блистательные успехи никогда не создадут ему репутацию в медицинском мире, о нем не напишут в газетах. Доктора Франклина будут знать с полдюжины его коллег, и его статьи опубликуют лишь скучные научные журналы. Мир о нем не услышит, и он определенно не сделает состояния.

И тут появляется Бойд Каррингтон, который вернулся домой с Востока. Он только что получил титул баронета и наследство. Бойд Каррингтон всегда питал сентиментальные чувства к хорошенькой семнадцатилетней девочке, которой едва не сделал предложение. Он едет в Стайлз и предлагает Франклинам тоже туда отправиться – и Барбара едет.

Она убеждается, что не потеряла прежнего очарования для этого богатого, привлекательного человека, но он старомоден и – это просто доводит ее до бешенства – не из тех, кто одобряет развод. И Джон Франклин также против развода. Если бы Джон Франклин умер, она могла бы стать леди Бойд Каррингтон – о, какая бы это была чудесная жизнь!

Думаю, Нортон нашел в ней очень послушное орудие.

Все было слишком очевидно, Гастингс, стоит только вдуматься. Те первые пробные попытки показать, как она любит мужа. Она немного переигрывала – вспомните ее слова о том, чтобы «покончить со всем этим», дабы не быть ему в тягость.

А затем – совсем новая линия поведения. Она боится, что Франклин может поставить эксперимент на себе самом.

Мы должны были догадаться, Гастингс, все было так очевидно! Она готовила нас к тому, что Джон Франклин умрет от отравления физостигмином. Не возникает никакого вопроса, что кто-то пытался его отравить, – о нет, просто научные исследования. Он принимает безобидный алкалоид, а тот оказывается вредным.

Единственное, что можно отметить, – это что она поспешила. Вы сказали мне, что она была недовольна, увидев, как сестра Крейвен предсказывала по руке судьбу Бойду Каррингтону. Сестра Крейвен – привлекательная молодая женщина, которая не прочь пококетничать с мужчинами. Она попыталась пококетничать с доктором Франклином, но не имела успеха. (Отсюда ее неприязнь к Джудит.) У нее роман с Аллертоном, но она прекрасно понимает, что у него это несерьезно. Она неизбежно должна была положить глаз на богатого и все еще привлекательного сэра Уильяма, а сэр Уильям, возможно, был очень даже не прочь, чтобы его завлекли. Он уже заметил, что сестра Крейвен – пышущая здоровьем, красивая девушка.

Барбара Франклин испугалась и решила действовать быстро. Чем раньше она станет трогательной, очаровательной и вовсе не безутешной вдовой, тем лучше.

Итак, после целого утра на нервах она приступает к осуществлению своего плана.

Знаете ли, mon ami, я питаю некоторое уважение к калабарскому бобу. На этот раз он сработал. Он пощадил невинного и убил виновного.

Миссис Франклин приглашает вас всех к себе в комнату. Она с большой помпой и суматохой варит кофе. Как вы рассказывали мне, ее чашка была возле нее, а чашка ее мужа – по другую сторону столика-этажерки.

И тут появляются падающие звезды, и все выходят на балкон. Остаетесь только вы, мой друг, со своим кроссвордом и своими воспоминаниями. И чтобы скрыть свои эмоции, вы поворачиваете этажерку и ищете цитату из Шекспира.

А потом они возвращаются, и миссис Франклин выпивает кофе, полный алкалоидов калабарского боба, который предназначался для дорогого ученого Джона, а Джон Франклин выпивает чашечку чудесного кофе, которая предназначалась для умной миссис Франклин.

Но знаете, Гастингс, хотя я и понял, что произошло, мне стало ясно: я не смогу доказать, что случилось на самом деле. И если решат, что миссис Франклин не совершала самоубийства, подозрение неизбежно падет либо на Франклина, либо на Джудит. То есть на двух людей, которые абсолютно невиновны. И тогда я сделал то, на что имел полное право, – я убежденно повторял и акцентировал крайне неубедительные слова миссис Франклин о том, что она хочет покончить с собой.

Я мог это сделать – и, вероятно, был единственным, кто мог. Потому что, видите ли, мои показания имели вес. Я – человек, имеющий опыт в вопросах убийства. И уж если я убежден, что это самоубийство, то эта версия будет принята.

Я видел, что это вас озадачило и вы недовольны. Но, к счастью, вы не подозревали об истинной опасности.

Однако не станете ли вы думать об этом после того, как я уйду? Не таится ли на дне вашего разума нечто, подобное темной змее, которая время от времени приподнимает голову и говорит: «Предположим, Джудит?..»

Это может произойти. Поэтому я и пишу эти строки. Вы должны знать правду.

Был один человек, которого не устраивал вердикт о самоубийстве. Нортон. Он лишился своего фунта мяса. Как я уже говорил, он садист. Он жаждет всей гаммы эмоций, подозрений, страха, судебных разбирательств. Он не получил всего этого. Убийство, которое он организовал, произошло не так, как надо.

Но вскоре он увидел возможность компенсации для себя. Он начал сыпать намеками. Раньше он притворялся, что увидел что-то в бинокль. Тогда он хотел создать впечатление, что видел Аллертона и Джудит в какой-то компрометирующей ситуации. Но поскольку он не сказал ничего определенного, теперь он мог по-другому использовать этот эпизод.

Предположим, например, что он скажет, будто видел Франклина и Джудит. Это придаст новый интересный аспект делу о самоубийстве! И возможно, заронит сомнение, что это было самоубийство…

Итак, mon ami, я решил: то, что следует сделать, нужно сделать немедленно. Я устроил так, чтобы вы в тот вечер привели его ко мне в комнату…

Я расскажу вам в точности, что случилось. Несомненно, Нортон с восторгом рассказал бы мне свою выдуманную историю. Я не дал ему времени. Я четко и определенно выложил ему все, что о нем знаю.

Он не стал отрицать. Нет, мой друг, он откинулся на стуле и самодовольно ухмыльнулся. Mais oui, я не нахожу другого слова – именно ухмыльнулся. И спросил меня, что же я собираюсь делать со своей забавной теорией. Я ответил, что собираюсь казнить его.

– А, понятно, – сказал он. – Кинжал или чаша с ядом?

Мы как раз собирались вместе пить шоколад. Он был сладкоежкой, этот мистер Нортон.

– Самое простое, – ответил я, – чаша с ядом.

И передал ему чашку шоколада, который только что налил.

– В таком случае, – предложил он, – вы не возражаете, если я выпью из вашей чашки, а не из моей?

– Вовсе нет.

Это не имело никакого значения. Как я уже говорил, я тоже принимал снотворное. А поскольку я уже довольно давно принимал его на ночь, то до некоторой степени привык к этим таблеткам. Поэтому доза, от которой заснул бы мсье Нортон, на меня бы подействовала очень слабо. Снотворное было в шоколаде. Мы оба получили равную дозу. На него она подействовала, а на меня почти нет. Тем более что я параллельно принял свое тонизирующее средство.

Итак, мы переходим к последней главе. Когда Нортон заснул, я перенес его в мое кресло на колесиках – довольно легко, поскольку в нем полно всяких механизмов. Затем отвез кресло на обычное место – в нишу за занавесью.

Потом Куртис «уложил меня в постель». Когда все стихло, я отвез Нортона в его комнату. Мне оставалось лишь воспользоваться глазами и ушами моего превосходного друга Гастингса.

Возможно, вы это не заметили, Гастингс, но я ношу парик. И уж конечно не заметили, что у меня фальшивые усы. (Даже Джордж об этом не знает!) Я притворился, что опалил их случайно вскоре после того, как у меня появился Куртис, и сразу же заказал копию своему парикмахеру. Я надел халат Нортона, взъерошил свои собственные седые волосы, прошел по коридору и постучал в вашу дверь. Вскоре вы выглянули в коридор и посмотрели вокруг заспанными глазами. Вы увидели, как Нортон выходит из ванной и, прихрамывая, идет по коридору в свою комнату. Вы услышали, как он поворачивает ключ в замке, запирая дверь изнутри.

Затем я снова надел халат на Нортона, уложил его на кровать и выстрелил в него из маленького пистолета, который приобрел за границей и держал под замком. Только два раза убедившись, что никого нет поблизости, я оставил этот пистолет в отсутствие Нортона на его туалетном столике.

Потом я покинул комнату, после того как вложил ключ в карман Нортона. Я сам запер дверь снаружи вторым ключом, которым владею уже некоторое время. И отвез кресло на колесиках обратно в свою комнату.

С тех пор я пишу это объяснение.

Я очень устал – усилия и напряжение не прошли даром. Думаю, теперь уже недолго…

Мне бы хотелось подчеркнуть вот что.

Преступления Нортона совершенны.

Мое – нет. Оно и не должно таким быть. Для меня самым простым и наилучшим способом убить его было бы сделать это открыто – скажем, это мог быть несчастный случай с моим маленьким пистолетом. Я бы изобразил испуг, сожаление – такой прискорбный несчастный случай! И обо мне сказали бы: «Бедный старичок – не понял, что пистолет заряжен, – ce pauvre vieux»[41].

Я не хотел это делать.

И скажу почему.

Потому, Гастингс, что я решил быть «спортивным».

Mais oui, спортивным! Я делаю все, чего не делал раньше и за что вы меня так часто укоряли! Я веду с вами честную игру. Я веду себя спортивно. У вас есть все шансы открыть правду.