– О, мой дорогой, роль медицины не в том, чтобы помочь избежать конца, а значительно в большем – усовершенствовать живое существо. Если умирает здоровый человек, это не имеет значения – особого значения. Если же умирает слабоумный – кретин, – это хорошо. Но если благодаря научному открытию этому кретину подсаживают нужную железу и, таким образом преодолев недостаточность щитовидной железы, превращают его в нормального, здорового человека, по-моему, это гораздо важнее.

Я взглянул на Франклина с большим интересом. Я по-прежнему вряд ли обратился бы к доктору Франклину, если бы заболел гриппом, но отдавал должное его пламенной искренности и подлинной силе духа. После смерти жены в нем произошла перемена. Он не предавался скорби, общепринятой в подобных обстоятельствах. Напротив, Франклин казался более оживленным, менее рассеянным и прямо-таки искрился энергией.

Он отрывисто произнес, нарушив ход моих мыслей:

– Вы с Джудит не очень-то похожи, не так ли?

– Да, полагаю, не очень.

– Она похожа на мать?

Я подумал, затем покачал головой.

– Не совсем. Моя жена была веселой, любила посмеяться. Она не принимала ничего всерьез и пыталась сделать меня таким же. Правда, боюсь, без особого успеха.

Он слегка улыбнулся.

– Да, вы довольно-таки несговорчивый отец, не правда ли? Так говорит Джудит. Джудит мало смеется – она серьезная молодая женщина. Наверно, слишком много работает. Тут моя вина.

Он впал в глубокую задумчивость. Я вежливо заметил:

– Должно быть, у вас очень интересная работа.

– Что?

– Я сказал, что у вас, должно быть, интересная работа.

– Только примерно для полудюжины людей. Для всех других она чертовски скучна. Возможно, они правы. Во всяком случае… – Он откинул голову, расправил плечи, и я вдруг увидел его в истинном свете – это был сильный и мужественный человек. – Во всяком случае, теперь у меня есть мой шанс. Боже мой, мне хочется кричать! Сегодня со мной связались люди из министерства. Вакансия все еще открыта, и я ее получил. Я отбываю через десять дней.

– В Африку?

– Да. Это потрясающе.

– Так скоро. – Я был слегка шокирован.

Он пристально взглянул на меня.

– Что вы имеете в виду – скоро? О! – Его чело прояснилось. – Вы хотите сказать – после смерти Барбары? А почему бы и нет? Нет нужды притворяться, что ее смерть не была для меня величайшим облегчением. – Казалось, его позабавило выражение моего лица. – Боюсь, у меня нет времени на соблюдение условностей. Я влюбился в Барбару – она была прехорошенькой девушкой, – женился на ней и разлюбил ее примерно через год. Думаю, что у нее это произошло еще быстрее. Она во мне, конечно же, разочаровалась. Барбара думала, что сможет повлиять на меня. Но она не смогла. Я упрямый эгоист и делаю то, что мне хочется делать.

– Но вы отказались ради нее от этой работы в Африке, – напомнил я ему.

– Да, однако по чисто финансовым соображениям. Я взял на себя обязательства обеспечивать Барбаре тот образ жизни, к которому она привыкла. Если бы я уехал, это означало бы, что она будет весьма стеснена в средствах. Но теперь… – он улыбнулся совершенно откровенной, мальчишеской улыбкой, – все обернулось удивительно удачно для меня.

Меня покоробило. Правда, многие мужчины, у которых умирают жены, не сходят с ума от горя, и все об этом так или иначе знают. Но Франклин высказался слишком уж откровенно.

Он увидел выражение моего лица, но это его, по-видимому, не обескуражило.

Я резко выговорил:

– И вас совсем не удручает, что ваша жена покончила с собой?

Он задумчиво сказал:

– Я не верю, что она действительно покончила с собой. Весьма маловероятно…

– Так что же, по-вашему, произошло?

Франклин прервал мои дальнейшие расспросы, холодно ответив:

– Я не знаю. И не думаю, что… что хочу узнать. Понимаете?

Я посмотрел на него в упор. Он спокойно выдержал мой взгляд.

– Я не хочу знать, – повторил он. – Меня это не… не интересует. Ясно?

Мне было ясно – но я этого не одобрял.

III

Я не знаю, когда именно заметил, что Стивена Нортона неотступно гложет какая-то мысль. Он был очень молчалив после следствия, а когда все закончилось и миссис Франклин похоронили, он все еще ходил глядя себе под ноги и наморщив лоб. У него была забавная привычка ерошить свои седые короткие волосы, так что они становились дыбом. Нортон делал это бессознательно, в глубокой задумчивости. Он рассеянно отвечал на вопросы, и в конце концов до меня дошло, что он определенно чем-то встревожен. Я осторожно осведомился у Нортона, нет ли у него плохих известий, но он поспешно отверг это предположение. Таким образом, эта тема оказалась закрыта.

Но несколько позже он попытался неловко, окольными путями выведать мое мнение.

Слегка запинаясь, как всегда, когда он говорил о каких-то серьезных вещах, Нортон принялся излагать некую историю, связанную с этической проблемой:

– Знаете ли, Гастингс, ужасно просто рассуждать о том, что правильно, а что нет, но, когда доходит до дела, все гораздо сложнее. Я имею в виду, можно наткнуться на что-то… что-то, не предназначенное для вас, – чисто случайно, – причем лично вы не можете этим воспользоваться, а между тем это может оказаться ужасно важным. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Боюсь, не совсем, – признался я.

Чело Нортона снова избороздили морщины. Он опять запустил руки в волосы, и они забавно взъерошились.

– Это трудно объяснить. Предположим, вы по ошибке распечатали частное письмо – да, что-то в таком роде, – письмо, предназначенное для кого-то другого, и начали читать, потому что считали, что оно адресовано вам. И прочли что-то, чего не должны были читать, прежде, чем поняли. Так бывает, знаете ли.

– О да, конечно бывает.

– Ну так вот, я хотел сказать, что в таком случае делать?

– Да… – Я задумался. – Полагаю, вам нужно прийти к этому человеку и сказать: «Я ужасно виноват, но вскрыл его по ошибке».

Нортон вздохнул и сказал, что все не так просто.

– Видите ли, вы могли прочитать что-то компрометирующее, Гастингс.

– Вы имеете в виду то, что скомпрометировало бы другого человека? Я полагаю, вам надо было бы притвориться, будто вы ничего подобного не успели прочесть, так как вовремя обнаружили свою ошибку.

– Да. – Нортон произнес это после небольшой паузы. Казалось, он пока что не пришел к решению, которое его удовлетворило бы. Он сказал довольно задумчиво: – Хотелось бы мне знать, что я должен делать.

Я заметил, что не вижу, что еще тут можно сделать.

Нортон ответил, все еще озадаченно хмуря брови:

– Видите ли, Гастингс, это еще не все. Предположим, то, что вы прочли, это… это… словом, весьма важно для кого-то другого.

Я потерял терпение.

– В самом деле, Нортон, я не понимаю, о чем идет речь. Нельзя же все время читать чужие письма, не так ли?

– Нет, нет, конечно же нет. Я не это имел в виду. Да и вообще, это было не письмо. Я сказал это просто для примера, чтобы объяснить. Естественно, все, что вы увидели, услышали или прочли… случайно, вы будете держать в секрете, если только…

– Если что?

Нортон медленно выговорил:

– Если только это не то, о чем вы должны сказать.

Я взглянул на него, внезапно заинтересовавшись. Он продолжал:

– Послушайте, представьте себе, что увидели что-то через… через замочную скважину…

Замочные скважины сразу вызвали у меня в памяти Пуаро! Нортон продолжал мямлить:

– Я имею в виду, что у вас была причина заглянуть в скважину – допустим, ключ не поворачивался, и вы заглянули, чтобы узнать, что там мешает… или у вас была какая-то другая причина, и вы никак не ожидали увидеть то, что увидели…

В следующее мгновение я уже не слышал его бессвязную речь, ибо меня вдруг осенило. Я вспомнил, как в тот день мы стояли на холмике, поросшем травой, и Нортон пытался рассмотреть в бинокль крапчатого дятла. Я вспомнил, как он внезапно смутился и растерялся, как пытался мне помешать в свою очередь взглянуть в бинокль. В тот момент я пришел к выводу, что то, что увидел Нортон, связано со мной — словом, что это Аллертон и Джудит. А если предположить, что это не так? Что он увидел совсем другое? Я решил, что там Аллертон с Джудит, поскольку был так одержим этой идеей, что не мог думать ни о чем другом.

Я отрывисто спросил:

– Это то, что вы увидели в свой бинокль?

– Послушайте, Гастингс, как вы догадались? – удивленно и в то же время с облегчением спросил Нортон.

– Это было в тот день, когда мы с вами и Элизабет Коул были на холме, не так ли? – продолжал я жадно расспрашивать.

– Да, верно.

– И вы не хотели, чтобы я увидел?

– Да. Это… это не было предназначено для наших глаз.

– Что же такое там было?

Нортон снова нахмурился.

– Должен ли я говорить? Я имею в виду, это было – ну, словно бы я шпионил. Я увидел то, что мне не следовало. Я не искал это – там действительно был крапчатый дятел, такой красавец, а потом я увидел другое.

Он замолчал. Я просто сгорал от любопытства, но разделял его щепетильность.

– Было ли это что-то… что-то важное? – спросил я.

– Возможно. В этом все дело. Я не знаю.

Тогда я задал другой вопрос:

– Имеет ли это отношение к смерти миссис Франклин?

Нортон вздрогнул.

– Как странно, что вы это сказали.

– Значит, имеет?

– Не прямое. Но, возможно, имеет. – Он медленно произнес: – Это пролило бы свет на многое. Это означало бы, что… О, будь оно проклято, я не знаю, что делать!

Передо мной стояла дилемма. С одной стороны, меня терзало любопытство, однако я чувствовал, что Нортону очень не хочется рассказывать о том, что он видел. Я мог это понять. Я сам ощущал бы то же самое. Всегда неприятно получить информацию способом, который считается сомнительным.

И тут мне в голову пришла идея: