Агата Кристи - Занавес. Последнее дело Пуаро

Полковник Латтрелл обменялся со мной рукопожатием.

– Вы прибыли на поезде пять… э… сорок, да?

– А каким же еще он мог приехать? – вмешалась миссис Латтрелл. – И какое это вообще имеет значение? Отведи его наверх и покажи ему комнату, Джордж. И потом, возможно, он захочет пройти прямо к мсье Пуаро – или вы сначала выпьете чаю?

Я заверил ее, что не хочу чаю и предпочел бы пойти поздороваться со своим другом.

Полковник Латтрелл обратился ко мне:

– Хорошо. Пойдемте. Полагаю… э… ваши вещи уже отнесли наверх? Да, Дейзи?

– Это твое дело, Джордж, – не преминула уязвить мужа миссис Латтрелл. – Я работала в саду. Я не могу заниматься всем сразу.

– Нет, нет, ну конечно нет… Я… я позабочусь об этом, моя дорогая.

Я последовал за полковником по ступенькам парадного входа. В дверях мы столкнулись с седовласым худощавым человеком, он, прихрамывая, торопливо спустился с крыльца, сжимая в руках полевой бинокль. На его лице было написано детское нетерпение.

– Т-там, на платане, – слегка заикаясь, проговорил он, – свила гнездо п-пара черноголовок.

Когда мы вошли в холл, Латтрелл пояснил:

– Это Нортон. Славный парень. Помешан на птицах.

В холле у стола стоял высокий, крепкого сложения человек. Очевидно, он только что закончил телефонный разговор. Взглянув в нашу сторону, он произнес:

– Мне бы хотелось повесить, расстрелять и четвертовать всех подрядчиков и строителей. Никогда ничего не сделают как надо, черт бы их побрал.

Его возмущение было таким комичным, а тон – столь горестным, что мы оба невольно рассмеялись. Я сразу же расположился к этому человеку. Ему было далеко за пятьдесят, но он выглядел очень привлекательным. Густой загар говорил о том, что он, по-видимому, проводил много времени на воздухе. Словом, это был тот тип англичанина, который в наше время встречается все реже. Человек старой закалки – честный, прямой, не склонный сидеть взаперти и умеющий командовать.

Меня нисколько не удивило, когда полковник Латтрелл представил его как сэра Уильяма Бойда Каррингтона. Я знал, что он был губернатором одной из провинций в Индии и весьма преуспел на этом поприще. Он также славился как первоклассный стрелок и охотник на крупных зверей. Тот сорт людей, с грустью подумал я, который мы, по-видимому, больше не выращиваем в наши дни упадка.

– Так-так! – воскликнул он. – Рад увидеть во плоти легендарную личность «mon ami[6] Гастингс». – Каррингтон засмеялся. – Знаете, милый старый бельгиец так много о вас говорит. И потом, тут у нас ваша дочь. Чудесная девушка.

– Не думаю, что Джудит так уж много обо мне говорит, – ответил я с улыбкой.

– Нет, нет, она слишком современна. Кажется, в наши дни девушки смущаются, когда им приходится признать, что у них есть отец или мать.

– Да, – согласился я, – иметь родителей – это просто позор.

Он засмеялся.

– О, я избавлен от этого. К несчастью, у меня нет детей. Ваша Джудит – очень красивая девушка, но она ужасно заумная. Это никуда не годится. – Он снова взялся за телефонную трубку. – Надеюсь, вы не возражаете, Латтрелл, если я устрою разнос вашей телефонной станции? Я человек нетерпеливый.

– Так им и надо, – ответил Латтрелл.

Он стал подниматься по лестнице, я последовал за ним. Он повел меня в левое крыло дома, к последней двери по коридору. И тут я понял, что Пуаро выбрал для меня комнату, которую я занимал прежде.

Здесь время тоже внесло свои поправки. Некоторые двери были открыты, и я, идя по коридору, увидел, что большие старомодные спальни разделены перегородками на маленькие номера.

В моей комнате, которая была небольшой, ничего не изменилось – только провели водопровод, так что была холодная и горячая вода, да еще отгородили часть комнаты для маленькой ванной. Мебель стояла современная, дешевая, что меня несколько разочаровало. Я бы предпочел стиль, более близкий к архитектуре дома.

Мой багаж уже внесли в комнату. Полковник сказал, что комната Пуаро – как раз напротив моей. Он уже собирался отвести меня туда, когда снизу, из холла, донесся повелительный зов:

– Джордж!

Полковник Латтрелл нервно вздрогнул, как пугливая лошадь. Рука его потянулась к усам.

– Я… я… вы уверены, что все в порядке? Если вам что-нибудь понадобится, звоните…

– Джордж!

– Иду, моя дорогая, иду.

И он заспешил по коридору. Я постоял с минуту, глядя ему вслед. Затем с бьющимся сердцем пересек коридор и постучал в дверь Пуаро.

На мой взгляд, ничего нет печальнее разрушительного воздействия возраста.

Мой бедный друг! Я описывал его много раз, но теперь это был совсем другой человек. Болезнь сделала Пуаро неспособным ходить: он передвигался в кресле на колесиках. Когда-то полный, он сильно похудел. Теперь это был маленький худой старичок. Все лицо в морщинах. Правда, волосы и усы оставались по-прежнему черными как смоль, но, честно говоря, он напрасно продолжал их красить (хотя я ни за что на свете не сказал бы этого Пуаро, щадя его чувства). Наступает момент, когда подобные ухищрения становятся слишком очевидны. В свое время я и не подозревал, что столь черный цвет волос Пуаро достигается с помощью бутылочки с краской. Теперь же это бросалось в глаза и выглядело какой-то бутафорией, будто он надел парик и приклеил усы, чтобы посмешить детей!

Только глаза у него поблескивали по-прежнему и взгляд был проницательный, как всегда. Сейчас этот взгляд – да, в этом нет сомнения – был согрет чувством.

– Ах, mon ami Гастингс, mon ami Гастингс…

Я поклонился, а Пуаро, по своему обыкновению, тепло обнял меня.

Он откинулся назад и внимательно оглядел меня, слегка склонив голову набок.

– Да, точно такой же – прямая спина, широкие плечи, седина в волосах – très distingué[7]. Знаете, мой друг, вы совсем не меняетесь. Les femmes[8], они все еще проявляют к вам интерес? Да?

– Право же, Пуаро, – запротестовал я. – Должны ли вы…

– Но уверяю вас, друг мой, это критерий, безошибочный критерий. Когда очень молодые девушки подходят и разговаривают с тобой так нежно – о, так нежно, – это конец! «Бедный старик, – говорят они про себя, – с ним надо быть как можно любезнее. Ведь это ужасно – быть таким, как он». Но вы, Гастингс, – vous êtes encore jeune[9]. У вас еще есть перспективы. Это правда, и можете крутить усы и горбить плечи – все именно так, в противном случае у вас не был бы такой смущенный вид.

Я рассмеялся:

– Вы действительно невыносимы, Пуаро! А как вы сами?

– О, я, – с гримасой отмахнулся Пуаро. – Со мной все кончено. Я калека, совсем не могу ходить. Меня всего скрючило. К счастью, я еще могу сам есть, но что до остального – за мной приходится ухаживать, как за младенцем. Укладывать в постель, мыть и одевать. Enfin[10], это совсем невесело. Однако, хотя оболочка разрушается, сердцевина все еще здоровая.

– Да, в самом деле. У вас золотое сердце.

– Сердце? Возможно. Я имел в виду не сердце. Мозг, mon cher, – вот что я имел в виду, говоря «сердцевина». Мой мозг все еще великолепно функционирует.

Я убедился, что по крайней мере по части скромности никаких изменений в мозгу не произошло.

– А вам здесь нравится? – спросил я.

Пуаро пожал плечами.

– Тут сносно. Как вы понимаете, это, конечно, не «Ритц». Сначала меня поселили в комнате, которая была мала и неважно меблирована. Потом я перебрался сюда без повышения цены. А кухня здесь английская, в самом худшем варианте. Брюссельская капуста, огромная и твердая – англичане такую очень любят. Картошка либо недоваренная, либо переваренная. У овощей вкус воды, воды и еще раз воды. Полное отсутствие соли и перца во всех блюдах… – Он сделал выразительную паузу.

– Звучит ужасно, – посочувствовал я.

– Я не жалуюсь, – сказал Пуаро и продолжил это делать: – И еще эта так называемая модернизация. Ванные комнаты, повсюду краны – и что же из них течет? Чуть теплая вода, mon ami, большую часть дня. А полотенца! Такие тонкие, такие маленькие!

– Да, невольно вспомнишь старые времена, – задумчиво произнес я.

Я вспомнил облака пара, вырывавшиеся из крана с горячей водой в одной-единственной ванной комнате, где в центре гордо красовалась огромная ванна, обшитая красным деревом. Вспомнил я и огромные купальные полотенца, и сверкающие медные кувшины с кипятком, стоявшие в старомодной раковине.

– Но не следует жаловаться, – вновь повторил Пуаро. – Я согласен пострадать – ради благой цели.

Внезапно меня озарило.

– Послушайте, Пуаро, может быть, вы… стеснены в средствах? Я знаю, капиталовложения сильно пострадали из-за войны…

Пуаро сразу же разуверил меня:

– Нет-нет, мой друг. У меня вполне достаточно средств. Я по-настоящему богат. Меня привела сюда вовсе не необходимость экономить.

– Тогда все в порядке, – сказал я и продолжал: – Думаю, мне понятны ваши чувства. Когда стареешь, все сильнее хочется вернуться в прошлое. Пытаешься вновь пережить прежние чувства. В некотором смысле мне тяжело здесь находиться, и все же на меня нахлынуло множество чувств и мыслей, которые давно меня не посещали. Полагаю, с вами происходит то же самое.

– Ни в коей мере. Я не ощущаю ничего подобного.

– А хорошее было время, – печально покачал я головой.

– Говорите за себя, Гастингс. Для меня, когда я впервые оказался в Сент-Мэри-Стайлз, то была грустная и мучительная пора. Я оказался эмигрантом – раненым, изгнанным из дома и страны, существовавшим за счет благотворительности на чужбине. Нет, это было совсем невесело. Я тогда не знал, что Англия станет мне домом и я найду здесь свое счастье.

– Я об этом забыл, – виновато признался я.

– Вот именно. Вы всегда приписываете другим чувства, которые испытываете сами. Гастингс был счастлив – все были счастливы!

– Нет-нет, – засмеялся я.

– И это в любом случае неправда, – продолжал Пуаро. – Вы оглядываетесь назад и говорите со слезами на глазах: «О, счастливые дни. Я был молод тогда». Но на самом деле, мой друг, вы не были так счастливы, как вам кажется. Вы получили тяжелое ранение, вы горевали о том, что не сможете больше служить, вас терзали тягостные воспоминания о пребывании в госпитале. К тому же, насколько я помню, вы не могли разобраться в своих чувствах, влюбившись в двух женщин одновременно.