Найо Марш - Занавес опускается

– Вы помните, что рассказывал Баркер про крыс в комнате мисс Оринкорт?

– Да.

– Он, в частности, упомянул, что предложение использовать крысиную отраву напугало мисс О. и она была категорически против этой идеи. Скажите, сэр, будет ли себя так вести молодая женщина, если у нее зреет замысел кого-нибудь отравить? Вряд ли. Тогда чем же объяснить ее поведение? Случайностью? Сомневаюсь. Скорее, она хотела создать впечатление, что яд вызывает у нее ужас, хотя, может быть, это предположение тоже очень далеко от истины. И разве призналась бы она с такой готовностью в авторстве этих глупых проказ? Вы ее, конечно, ловко поймали, однако у меня создалось впечатление, что больше всего ее встревожил сам факт изобличения в хулиганских проделках, но при этом она вовсе не тревожилась, что мы протянем логическую нить дальше и у нас возникнут подозрения другого толка.

– Больше всего на свете ее тревожил вопрос о завещании, – сказал Родерик. – Они с Седриком придумали все эти идиотские шутки с целью восстановить старика против Панталоши. Полагаю, акты вандализма – это тоже работа мисс Оринкорт, а Седрик, вероятно, предупредил ее, чтобы в своем художественном творчестве она ограничилась сухими участками холста. Мы твердо знаем, что это она купила «изюминку», а Седрик признался, что подложил «изюминку» в кресло. По моим догадкам, именно она намазала краской перила, с этого и началась серия шуток. Но задумали они все вдвоем. Он ведь почти сознался. И возможно, ее сейчас тревожит лишь одно: она боится, что про ее хулиганские штучки пронюхают газеты и это повлечет за собой опротестование завещания.

– Да, но…

– Знаю, знаю. Наконечник звонка – я помню. Хорошо, Фокс. Вы молодец, отлично поработали. А теперь, думаю, нам имеет смысл поговорить с миссис Миллеман Анкред.

Беседа с Миллеман внесла в ход расследования некоторое разнообразие: в отличие от своих родственников Миллеман не страдала аффектированными театральными манерами, отвечала на вопросы прямо и не позволяла себе пространных отступлений. Родерика и Фокса она приняла в гостиной. Ее незатейливый туалет – вполне обычные блузка и юбка – плохо сочетался с обстановкой этой комнаты. Во время разговора Миллеман трудилась над вышивкой, той самой, которая ужаснула Агату своим чудовищно безвкусным сложным узором и которая, как утверждала Миллеман, подверглась преступному нападению Панталоши. Рассказ Миллеман не опровергал уже имевшуюся информацию, но и не подкреплял ее ничем существенным.

– Мне бы хотелось, чтобы вы поделились с нами вашим собственным мнением о случившемся, – дослушав ее, сказал Родерик.

– Вы имеете в виду смерть моего свекра? Вначале я считала, что его смерть – результат несдержанности за ужином и нервного срыва.

– А когда пришли письма, ваше мнение изменилось?

– Я не знала, что и подумать. Да и, скажу я вам, трудно сохранить ясную голову, когда все вокруг так беснуются и вообще ведут себя глупо.

– Теперь насчет той книги в судке для сыра…

– Она вон там, – перебила его Миллеман и кивнула на застекленную витрину. – Кто-то уже положил ее на место.

Родерик подошел к витрине и поднял крышку.

– Если не возражаете, я эту книгу на время заберу. Значит, вы видели, как мисс Оринкорт ее читала?

– Она ее разглядывала. Однажды вечером, перед ужином. Недели три назад.

– Вы могли бы поточнее рассказать, как это происходило и как мисс Оринкорт вела себя? Она была в гостиной одна?

– Да. Когда я вошла, она стояла там, где сейчас стоите вы, крышка витрины была открыта. Книга лежала на своем месте, и, как мне показалось, мисс Оринкорт ее перелистывала. Когда она меня увидела, то немедленно захлопнула крышку. Я даже испугалась, что разобьется стекло.

Сунув руки в карманы, Родерик прошел к темному камину.

– Вы не могли бы, если не трудно, чиркнуть спичкой и поджечь щепки? – попросила Миллеман. – Мы всегда разжигаем камин в полпятого.

В малиново-белой гостиной холод пробирал до костей, и Родерик с радостью выполнил просьбу Миллеман, но про себя с усмешкой отметил командирские нотки в ее голосе. Миллеман, не выпуская из рук вышивку, пересела в кресло перед камином. Родерик и Фокс уселись по бокам от нее.

– Как вы думаете, миссис Анкред, кто-нибудь в доме знал о втором завещании? – спросил Родерик.

– Знала она. Как она утверждает, в тот вечер сэр Генри сам ей показал этот документ.

– А кроме мисс Оринкорт?

– В общем-то все Анкреды боялись, что папочка выкинет что-нибудь в этом духе. Он ведь менял свое завещание постоянно. Но я сомневаюсь, чтобы кто-то из них знал о существовании второго варианта.

– Я просто подумал, что, может быть, сэр Седрик…

Сложившееся вначале впечатление, что разговор с Миллеман будет протекать легко и просто, тут же рассеялось. Ее короткие пальцы цепко, как зубья капкана, впились в вышивку.

– Мой сын ничего об этом не знал, – резко оборвала она Родерика. – Совершенно ничего.

– Видите ли, я думал, что как преемник сэра Генри он…

– Если бы Седрик знал, он бы мне рассказал. Но он не знал ничего. Для нас обоих это было большим ударом. Мой сын все мне всегда рассказывает, – добавила Миллеман, глядя прямо перед собой. – Абсолютно все.

– Прекрасно, – после паузы пробормотал Родерик. Своим неприязненным молчанием Миллеман словно намекала, что ждет разъяснений. – Мне просто хотелось понять, действительно ли второе завещание было составлено в тот же вечер, то есть когда сэр Генри ушел в свою комнату. Мистер Ретисбон, конечно, внесет в этот вопрос ясность.

– Надеюсь, – буркнула Миллеман, вынимая из корзинки катушку горчично-желтого мулине.

– Кто обнаружил надпись на зеркале сэра Генри?

– Я. В тот день я, как обычно, зашла проверить, хорошо ли убрали его комнату. Он был в этом отношении очень придирчив, а горничные у нас пожилые и рассеянные. И я сразу увидела. Но еще не успела стереть, как сэр Генри уже вошел. Не припомню, чтобы когда-нибудь видела его в таком гневе, – задумчиво добавила она. – В первую минуту он готов был заподозрить даже меня, но потом, конечно, сообразил, что это опять напроказила Панталоша.

– Нет, это сделала не Панталоша, – сказал Родерик.

Они с Фоксом когда-то пришли к выводу, что за двадцать лет работы следователь может научиться определять искренность только одной реакции допрашиваемого – искренность его удивления. И сейчас Родерик видел, что удивление Миллеман было неподдельным.

– На что вы намекаете? – наконец выговорила она. – Не хотите ли вы сказать?..

– Сэр Седрик сообщил мне, что он принимал непосредственное участие в одной из сыгранных над сэром Генри шуток, а кроме того, был полностью осведомлен обо всех остальных проделках. Что же касается надписи на зеркале, то за нее сэр Седрик несет личную ответственность целиком.

– Да он просто пытается кого-то выгородить, – снова берясь за вышивку, сказала Миллеман. – Скорее всего, Панталошу.

– Не думаю.

– Если он действительно виноват в одной из этих проказ, то, конечно же, нехорошо, – монотонно продолжила она. – Хотя я не верю, что он на такое способен, уж слишком большая дерзость. И тем не менее, мистер Аллен, я не понимаю – наверно, я очень тупая, – я совершенно не понимаю, почему вас так заботят эти, скажем прямо, довольно глупые шутки.

– Поверьте, мы не стали бы ими интересоваться без нужды.

– Не сомневаюсь, – кивнула она и, помолчав, добавила: – На вас, конечно, повлияла ваша жена. Ее послушать, так Панталоша агнец божий.

– На меня повлияло лишь то, что мне рассказали сэр Седрик и мисс Оринкорт.

Грузно повернувшись, она внимательно на него посмотрела. Если допустить, что все это время она скрывала тревогу, то сейчас в ее голосе впервые прорвались тревожные интонации.

– Седрик? И эта женщина? Почему вы вдруг их объединяете?

– Потому что, как выясняется, они вместе задумали всю серию этих шуток.

– Не верю. Это небось она вам наговорила. Теперь-то я понимаю. – Миллеман повысила голос. – Какая же я была дура!

– Что вы теперь понимаете, миссис Анкред?

– У нее был разработан целый план. Да, без сомнения. Она знала, что Панталоша его любимица. На этом все и построила, а когда он изменил завещание, тут же его убила. А сейчас хочет вместе с собой потопить и моего сына. Я за ней давно наблюдаю. Она коварная, хитрая женщина и пытается заманить моего мальчика в свои сети. Он ведь щедрый, доверчивый и добрый. И к ней он был слишком добр. А теперь его судьба в ее власти! – пронзительно выкрикнула Миллеман и заломила руки.

Эта вспышка поразила Родерика, а кроме того, из его памяти еще не изгладилось впечатление, произведенное Седриком, и потому он не сразу нашелся что ответить. Пока он искал подходящие слова, к Миллеман отчасти вернулось прежнее хладнокровие.

– Что ж, раз так, то так, – бесстрастно сказала она. – Я старалась оставаться в стороне и, как могла, не давала впутывать себя во все эти их бесконечные сцены и идиотскую болтовню. Я с самого начала считала, что Анкреды правы в своих подозрениях, но думала, пусть разбираются сами. А ее я даже жалела. Но теперь искренне надеюсь, что она не уйдет от расплаты. Если смогу вам чем-то помочь, готова ответить на любые вопросы. С удовольствием.

«Черт те что! – мысленно ругнулся Родерик. – Прямо сплошной фрейдизм! Вот ведь дьявол!»

– Но видите ли, может оказаться, что никакого преступления никто не совершал, – сказал он. – У вас есть какая-нибудь теория насчет автора анонимных писем?

– Конечно, – с неожиданной живостью ответила она.

– Вы это серьезно?

– Письма написаны на бумаге, которой пользуются в школе для трудных детей. Не так давно Каролина Эйбл просила меня купить несколько пачек, когда я ездила в деревню. Я эту бумагу сразу узнала. Письма написала Каролина Эйбл.

Пока Родерик переваривал эту информацию, Миллеман добавила: