Гаунт завёл разговор о таких сложных пьесах как «Троил и Крессида», «Генрих VI» и «Мера за меру». Фолс подхватывал любую его реплику на полуслове. Он вынул из кармана трубку, но закуривать не стал, а принялся отбивать такт о ножку шезлонга, словно желая подчеркнуть значимость своих слов.

— Разумеется, он был агностик! — с горячностью воскликнул он. — Самые знаменитые монологи это доказывают. Да и по ходу самой пьесы это ясно.

— Вы имеете в виду Клавдио? Однажды в молодости я играл его. Монолог о смерти, конечно, впечатляет. Даже дрожь пробирает.

«В стремленье к смерти нахожу я жизнь,

Ища же смерть — жизнь обрящу. Пусть же

Приходит смерть!»

— Или вот:

«Но умереть… уйти — куда, не знаешь…

Лежать и гнить в недвижности холодной…

Чтоб то, что было тёплым и живым,

Вдруг превратилось в ком сырой земли…»[16]

Голос Гаунта вдруг обрёл какую-то зловещую монотонность, и слушатели тревожно заёрзали. Миссис Клэр выглянула в окно и тоже слушала с неясной улыбкой на устах. Мистер Фолс, отбив особенно удачную дробь, вдруг уронил трубку и пригнулся было за ней, но тут же глухо застонал и схватился за поясницу. На веранду вышел доктор Акрингтон и застыл как изваяние.

— Продолжайте, прошу вас, — промолвил мистер Фолс, с усилием выпрямляясь.

Мистер Квестинг подобрал упавшую трубку и тоже застыл на месте; на губах его блуждала восхищённая улыбка.

Появился Саймон и, бросив недовольный взгляд на Гаунта, принялся наблюдать за Квестингом.

Гаунт уже приближался к финалу короткого, наводящего ужас, монолога. Дайкону вдруг подумалось, что никакому другому актёру не под силу бы сыграть трагического шекспировского персонажа на залитой полуденным солнцем веранде термального курорта. Некоторых слушателей Гаунт к тому же заметно обескуражил. Во всяком случае, заставил вспомнить о смерти.

Квестинг громко прокашлялся и принялся исступлённо аплодировать, колотя трубкой мистера Фолса по одной из деревянных опор.

— Ну, класс! — восхищённо выкрикнул он. — Во даёт, а? Верно я говорю, мистер Фолс?

— Это, кажется, была моя трубка, — вежливо произнёс тот, потянувшись за тем, что осталось от его вересковой трубки. — Спасибо.

— А вот мне больше всего по душе «Как вам это понравится», — заявила миссис Клэр, высунувшись из окна. — Такая прелесть! Обожаю Розалинду!

Доктор Акрингтон тоже не выдержал.

— Сейчас все так помешались на этой современной психопатологической ерунде, что, по-моему, в ваш театр уже никого не заманишь, — проворчал он.

— Напротив, — высокомерно возразил Гаунт, — интерес к Шекспиру велик как никогда.

Появилась Хойя, громко звеня неизменным колокольчиком. Из кабинета вынырнул полковник. Его и без того мрачная физиономия казалось даже более вытянутой, чем обычно.

— Обед, да? — проблеял он. — О чем вы тут митинговали? Мне показалось, кто-то к бунту призывал.

Барбара поспешно зашептала отцу на ухо.

— А? Не слышу, — пожаловался он. — Что? Какой Гораций? — Он уставился на Гаунта. — Ах, из спектакля? Ну дела!

Полковник брезгливо поморщился, но в следующую минуту, казалось, смирился с неизбежным.

— Когда я служил в Индии субалтерном, — горделиво заявил он, — мы тоже забавлялись лицедейством. Однажды мне даже роль дали. Ох и пьеса, скажу я вам! Может, вы слыхали? «Тётка Чарлея».

IV

За обедом Дайкон быстро понял, что Саймон что-то замыслил. Во всяком случае, взгляды его были столь красноречивы, что сомнений в своём значении не оставляли никому — ни Квестингу, ни кому-либо иному. Дайкон и сам пребывал в состоянии, близком к прострации — беспокойство за Барбару из-за случившейся в ней перемены, а также из-за перемены его собственного отношения к своему патрону — все это смешалось внутри, вызвав в душе настоящий кавардак. А тут ещё и Квестинг. Несмотря на все находки Саймона, несмотря даже на пущенный ко дну корабль, молодой человек отказывался верить, что Квестинг был и впрямь вражеским шпионом. Оставаясь в глубине души истым новозеландцем, Дайкон считал, что рассказы о шпионах — досужие бредни, плод напуганного воображения старух и записных клубных сплетников. И все же… он мысленно перебирал все доводы «за» и «против». Почему Квестинг так необъяснимо повёл себя на железнодорожном переезде? Почему соврал, что ездил в бухту Похутукава, тогда как доктор Акрингтон столь убедительно разоблачил его? Зачем и кому подавал с пика Ранги непонятные световые сигналы?

Решив еше раз обсудить накопившиеся вопросы с Саймоном, он заглянул к тому сразу после обеда.

— Вы угадали, что я хотел с вами поговорить, да? — спросил Саймон. — Я хотел подать знак, но боялся, что он заметит.

— Дорогой мой, воздух в столовой наэлектризовался от твоих намёков. Что случилось?

— Мы его засекли, — заявил Саймон. — Вы догадались? Он выдал себя перед обедом. Трубкой.

Дайкон недоуменно уставился на него.

— Прохлопали, да? — самодовольно произнёс Саймон. — Хотя и сидели на расстоянии вытянутой руки от него. Может, он так к этому привык, что уже и сам не замечает?

— Я бы ответил, если бы имел хоть малейшее представление, о чём ты говоришь.

— Как, до сих пор не врубились? А я вот сидел тут, чесал репу, кумекал, что к чему, и вдруг слышу — оно! Прокрался к углу дома и выглянул на веранду. Смотрю, Гаунт с Фолсом порют какую-то чушь про своего Шекспира. А этот… В точности так же, один к одному!

— О чем ты говоришь-то! — взвыл, теряя остатки терпения, Дайкон. — Имей совесть.

— Да о стуке этом. О чечётке, которую он отбивал трубкой. Три длинных стука. Бум-бум-бум. Потом пять коротких. Затем три коротких. И потом — все заново. Точь-в-точь, как те вспышки. Теперь дошло?

У Дайкона отвисла челюсть.

— Не понимаю, — промямлил он. — Зачем? Почему?

— Представления не имею.

— Совпадение?

— Слишком много развелось этих совпадений. Нет, мне кажется, я прав — у него это и вправду вошло в привычку. Он выучил код и повторял его снова и снова, прежде чем пустить в ход в ту ночь…

— Стой, я не понимаю. О какой привычке ты говоришь?

— О, блин! — с отвращением сплюнул Саймон. — Что у вас с головой? О ком, по-вашему, я тут перед вами битый час распинаюсь?

Дайкон хлопнул себя по лбу.

— Мы говорим о разных людях, — возбуждённо зашептал он. — Квестинг подобрал трубку с пола лишь перед самым твоим появлением. Это вовсе не Квестинг отбивал твои дурацкие сигналы.

— А кто? — обалдело спросил юнец.

— Мистер Септимус Фолс!

Глава 8

Концерт

I

Телефон в Ваи-ата-тапу чаще всего молчал. Обычно им пользовались лишь поставщики Клэров или достаточно редкие туристы, которые звонили, чтобы заранее известить о своём приезде. В целом же, до появления на курорте Гаунта и Дайкона, телефон звонил крайне редко. Теперь же, когда в Ваи-ата-тапу поселилась настоящая знаменитость, события стали развиваться так, как предсказал в своё время мистер Квестинг. Уже в первый уик-энд после приезда Гаунта курорт буквально заполонили толпы туристов, нагрянувших якобы для того, чтобы поглазеть на термальные источники, а на самом деле, как вскоре выяснилось, мечтавших хоть краешком глаза увидеть Джеффри Гаунта. Туристы со скучающим видом бродили по веранде, неестественно долго копошились за чаем и приставали к Хойе, стараясь выпытать у неё, где скрывается Гаунт. Самые настойчивые прихватили с собой альбомы для автографов, которые при посредстве Барбары перекочёвывали от Хойи к Дайкону, а затем попадали в руки Гаунта; к вящему удивлению миссис Клэр, актёр с удовольствием расписался в каждом из них. Тем не менее, вплоть до той минуты, когда последний из туристов, не скрывая разочарования, покинул курорт, Гаунт скрывался в своих апартаментах. Лишь однажды мистеру Квестингу удалось под каким-то нелепым предлогом выманить его на веранду, однако, обнаружив, что его обманули, Гаунт обрушил на Квестинга такой поток гнева, что незадачливому бизнесмену пришлось спасаться бегством.

В этот субботний день туристов на курорте не было, однако телефон звонил почти не переставая. Верно ли, что вечером состоится концерт? Будет ли выступать мистер Джеффри Гаунт? Можно ли приобрести билеты и пойдёт ли выручка в патриотический фонд? В конце концов миссис Клэр пришлось даже отправить Хойю к старому Руа за подробными сведениями. Девушка вскоре возвратилась и, громко хохоча, передала, что маори ждут в гости всех. Всех!

Народ маори вообще отличался необычайным радушием и гостеприимством. По складу характера, маори больше всего подходит невообразимая смесь горделивых шотландских горцев с открытыми и общительными ирландцами. Вот почему старый Руа нисколько не обескуражился, узнав, что намечавшиеся было скромные посиделки с участием нескольких гостей из курорта превратились в широкое и шумное событие. Хойя, вернувшаяся в сопровождении Эру Саула и нескольких улыбчивых юнцов, сказала, что в селении вовсю кипит работа над сколачиванием новых скамей, но Руа спрашивает, нельзя ли передать с юношами несколько кресел для размещения самых почётных гостей.

— Космар! — сказал один из юнцов. — Огромный толпа приходить, миссис Кеер. Очень хоросий концерта. Сам мэра приходить. Людей много — ух!

— Послушай, Мауи, — улыбнулась миссис Клэр, — ты ведь когда-то неплохо учился в воскресной школе. Почему ты перестал говорить так же правильно, как прежде?

— Некогда ему, — ухмыльнулся Эру. Хойя прыснула.

— Передайте Руа, что мы с радостью дадим кресла. Значит, и сам мэр приедет?

— Да, миссис Кеер. Мы будем хоросий концерта делать. Не волновайтесь — ух!

— Надеюсь, обойдётся без спиртного? — строго спросила миссис Клэр.

В ответ грянул нестройный хохот.

— Не хотите же вы, чтобы мистер Гаунт решил, что наши парни не умеют себя вести?

— Не страхуся, — поспешно заверил Мауи.