Теперь стало ясно, почему так долго не проявлялись симптомы отравления стрихнином. Наркотическое средство, принятое одновременно со стрихнином, отсрочило проявление симптомов отравления на несколько часов.

Пуаро умолк.

Мэри пристально смотрела на него. Бледность на ее лице медленно исчезала.

— Все, что вы сказали, мсье Пуаро, абсолютно верно! Это были самые страшные часы в моей жизни. Я никогда их не забуду. Но вы просто замечательны! Теперь я понимаю…

— Понимаете, что я имел в виду, — перебил ее Пуаро, — когда предложил без страха и сомнения исповедаться папе Пуаро, да? Но вы мне не доверились.

— Значит, — задумчиво произнес Лоуренс, — какао со снотворным, выпитое после отравленного кофе, объясняет задержку симптомов отравления?

— Совершенно верно. Однако был отравлен кофе или нет? Тут возникают некоторые трудности, так как миссис Инглторп не пила кофе.

— Что?!

— Не пила… Вы помните, я говорил о пятне на ковре в комнате миссис Инглторп? Что касается этого пятна, то тут есть особое объяснение. Когда я его увидел, оно все еще было влажным, сильно пахло кофе, и на ковре я нашел осколки фарфора. Мне было ясно, что произошло, так как со мной случилось нечто подобное. Войдя в комнату, я поставил мой маленький чемоданчик на столик у окна, но, накренившись, столешница сбросила его на пол в том же месте. Очевидно, подобное произошло и с миссис Инглторп. Она поставила на столик чашку с кофе, а предательская столешница сыграла с ней такую же шутку.

Что случилось потом — можно лишь догадываться, но я бы предположил, что миссис Инглторп подняла разбитую чашку и поставила ее на столик у своей кровати. Нуждаясь в каком-то стимулирующем средстве, она подогрела какао и тут же его выпила. Теперь перед нами возникает новая загадка. Мы знаем, что в какао стрихнина не было. Кофе она так и не выпила. И все-таки между семью и девятью часами вечера каким-то образом стрихнин попал в ее организм. Что же было третьим средством? Средством, настолько скрывавшим вкус стрихнина, что, как ни странно, никто об этом не подумал. — Пуаро окинул взглядом всех присутствовавших и значительно произнес: — Ее собственное укрепляющее тонизирующее лекарство, которое она обычно принимала!

— Вы хотите сказать, — закричал я, — что убийца подсыпал стрихнин в ее тоник?

— Не было никакой нужды это делать. Он уже был там… в микстуре. Стрихнин, убивший миссис Инглторп, был идентичен прописанному ей доктором Уилкинсом. Чтобы вам все стало ясно, я зачитаю выдержку из раздаточной книги, которую нашел в аптеке госпиталя Красного Креста в Тэдминстере. Вот она:

«Это широко известный рецепт, и его можно прочитать в любом медицинском учебнике:

Strychninae Sulph — gr. 1

Potass Bromide — 3vi

Aqua ad — 3viii

Fiat Mistura

За несколько часов такой раствор откладывает на дне большую часть соли стрихнина в качестве нерастворимого бромида в виде прозрачных кристаллов. В Англии известен случай, когда женщина умерла, приняв подобную смесь: осевший стрихнин аккумулировался на дне, и, приняв последнюю дозу микстуры, она проглотила почти весь стрихнин!»

Разумеется, в рецепте доктора Уилкинса бромида не было, но вы помните, что я упомянул пустую коробочку из-под снотворных порошков бромида. Один или два таких порошка, добавленные в тонизирующее лекарство, быстро осаждали стрихнин, как это описано в книге, и последняя доза вызвала смерть. Как вы узнаете несколько позднее, тот, кто обычно наливал лекарство для миссис Инглторп, всегда был очень осторожен, чтобы не встряхнуть бутылку и оставить осадок на дне непотревоженным.

Во всем этом деле прослеживается свидетельство того, что трагедия намечалась на вечер понедельника. В этот день проволока звонка была аккуратно перерезана. В понедельник вечером мадемуазель Цинтия договорилась ночевать у своих друзей, так что миссис Инглторп осталась бы совершенно одна в правом крыле дома, полностью отрезанная от всех, и, по всей вероятности, скончалась бы до того, как ей могла быть оказана медицинская помощь. Однако, боясь опоздать на организованный в деревне вечер, миссис Инглторп заторопилась и забыла принять свое лекарство, а на следующий день уехала из дому, так что последняя, роковая, доза фактически была ею принята на двадцать четыре часа позже того времени, которое назначил убийца. Но именно по причине этой задержки окончательное доказательство — последнее звено в цепи! — находится теперь в моих руках.

Все были поражены услышанным.

Пуаро вынул три тонкие полоски бумаги.

— Письмо, mes amis,[58] написано непосредственно убийцей. Если бы оно было составлено в более понятных выражениях, возможно, миссис Инглторп, предупрежденная вовремя, избежала бы трагической гибели. Она почувствовала опасность, но не поняла, в чем эта опасность заключается.

В мертвой тишине Пуаро приложил полоски разорванной бумаги друг к другу и прочитал:

«Моя дорогая Эвлин!

Ты, вероятно, беспокоишься, не получив никаких известий. Все в порядке… только вместо прошедшей ночи это произойдет сегодня. Ты понимаешь! Наступят хорошие времена, когда старуха будет мертва и убрана с дороги. Никто не сможет обвинить меня в преступлении. Твоя идея с бромидом была гениальна! Но мы должны быть очень осторожны. Один неверный шаг…»

— Здесь, друзья мои, — сказал Пуаро, — письмо обрывается. Должно быть, писавшему помешали, но нет никакого сомнения в том, кто он. Мы все знаем этот почерк и…

Крик, скорее похожий на визг, разорвал тишину:

— Дьявол! Как ты его раздобыл?!

Стул упал. Пуаро ловко отскочил в сторону. Незначительное движение, и нападавший с грохотом свалился на пол.

— Мсье, мадам! — с эффектным жестом произнес Пуаро. — Позвольте представить вам убийцу — Алфреда Инглторпа!

Глава 13

Пуаро объясняет

— Пуаро! Старый разбойник! — воскликнул я с негодованием. — Я бы вас задушил! С какой стати вы так меня обманывали?!

Мы сидели в библиотеке. Позади осталось несколько суматошных, беспокойных дней. В комнате внизу Джон и Мэри снова были вместе. Алфред Инглторп и мисс Ховард находились в тюрьме. Теперь мы с Пуаро были одни, и он мог наконец удовлетворить мое жгучее любопытство.

Он долго не отвечал на мой вопрос.

— Я не обманывал вас, mon ami, — помолчав, сказал он. — Самое большее — я разрешал вам обманываться.

— Да, но почему?

— Ну, это довольно трудно объяснить. Видите ли, друг мой, у вас такой честный, открытый характер, что прямо на лице все написано… Enfin,[59] вы не в состоянии скрывать ваши чувства! Если бы я посвятил вас в мои мысли, то при первой же вашей встрече с Алфредом Инглторпом этот ловкий джентльмен почуял бы неладное! И тогда bonjour[60] всем нашим планам его поймать!

— Полагаю, у меня больше дипломатических способностей, чем вы думаете.

— Друг мой, — принялся уговаривать меня Пуаро, — прошу вас, не сердитесь! Ваша помощь была для меня бесценной. Только исключительное благородство вашего характера вынуждало меня хранить молчание.

— И все-таки, — проворчал я, несколько смягчившись, — вы могли бы намекнуть.

— Я так и поступал. Причем несколько раз. Но вы не понимали моих намеков. Вспомните, разве я когда-нибудь говорил вам, что считаю Джона Кавендиша виновным? Не говорил! Напротив! Разве я не говорил, что Джон Кавендиш почти наверняка будет оправдан?

— Да, но…

— И разве я не заговорил сразу же после этого о том, как трудно привлечь убийцу к суду? Разве не было ясно, что я говорил о двух совершенно разных личностях?

— Нет, — ответил я, — мне это не было ясно.

— И опять-таки, — продолжал Пуаро, — в самом начале разве я не повторял вам несколько раз, что не хочу, чтобы мистер Инглторп был арестован теперь? Это должно было что-то вам прояснить.

— Вы хотите сказать, что уже тогда его подозревали?

— Да. Начать хотя бы с того, что смерть миссис Инглторп больше всего выгоды приносила ее мужу. От этого никуда не уйдешь! Впервые отправившись вместе с вами в Стайлз, я не имел ни малейшего представления о том, как было совершено преступление, но из того, что я узнал о мистере Инглторпе, понимал, как трудно будет доказать его причастность к убийству. Когда я оказался в имении, мне стало ясно, что именно миссис Инглторп сожгла завещание. Между прочим, вам не на что жаловаться, друг мой! Я старался, как мог, обратить ваше внимание на необычность и значимость зажженного в середине лета камина.

— Да-да! — нетерпеливо подтвердил я. — Продолжайте!

— Так вот, друг мой, как я уже говорил, моя точка зрения на виновность мистера Инглторпа сильно пошатнулась. Собственно говоря, против него было столько улик, что я склонен был поверить в его непричастность к убийству.

— И когда же вы изменили свою точку зрения?

— После того, как обнаружил, что чем больше усилий я прилагаю для его оправдания, тем больше он старается, чтобы его арестовали. Потом, когда я обнаружил, что Инглторп не имеет ничего общего с миссис Рэйкс и что тут замешан Джон Кавендиш, я убедился окончательно.

— Но почему?

— Очень просто. Если бы у мистера Инглторпа была интрижка с миссис Рэйкс, его молчание было бы вполне объяснимо, но, когда я обнаружил, что по всей деревне ходят слухи об увлечении Джона хорошенькой фермершей, молчание мистера Инглторпа получило совершенно иной аспект. Глупо было притворяться, будто он боится скандала, ибо связать с ним этот скандал просто невозможно. Такая линия поведения мистера Инглторпа заставила меня лихорадочно думать, и наконец я пришел к выводу, что он стремится к тому, чтобы его арестовали. Eh bien! С этого момента я был в равной степени заинтересован в том, чтобы он не был арестован.