– Пуаро! – воскликнул я. – Вы что-то придумали.

Он кивнул и, наклонившись вперед, похлопал рукой по столу.

– А ну-ка, ответьте мне на три вопроса, Гастингс. Почему мадемуазель Ник плохо спала в последнее время? Зачем она купила черное платье, если она никогда не носит черного? Почему она сказала вчера: «Мне теперь незачем жить»?

Я оторопел. На мой взгляд, все это не имело никакого отношения к делу.

– Ну отвечайте же, отвечайте, Гастингс!

– Э… э, что касается первого, она ведь сама говорила, что нервничает.

– Совершенно верно. А по какой причине?

– Черное платье… что ж… всякому хочется какой-то перемены.

– Для женатого человека вы плоховато разбираетесь в женской психологии. Если женщина думает, что какой-то цвет ей не к лицу, она ни за что не станет его носить.

– Ну а последнее, ее слова… вполне естественны после такого страшного удара.

– Ни капли, мой друг. Если бы она была поражена ужасом, стала бы укорять себя в смерти двоюродной сестры – все это было бы вполне естественно. Но она ведь реагировала иначе. Она говорила о жизни, как о чем-то надоевшем, утратившем для нее цену. Прежде она не высказывала таких взглядов. Она держалась с вызовом – верно; бравировала – тоже верно; потом выдержка ей изменила, и она испугалась. Заметьте, испугалась, ибо дорожила жизнью и не хотела умирать. Но чтобы жизнь ей надоела? Нет. Еще перед обедом я не заметил ничего подобного. Произошел психологический сдвиг. И это очень любопытно, Гастингс. Что же могло так на нее повлиять?

– Потрясение, вызванное смертью кузины.

– Ой ли? Оно, конечно, развязало ей язык. Однако перемена могла наступить и раньше. Что же еще могло ее вызвать?

– Ума не приложу.

– А вы подумайте. Пошевелите мозгами.

– Право же…

– Когда, по-вашему, мы с вами наблюдали ее в последний раз?

– Пожалуй, за обедом.

– Вот именно. Потом мы видели лишь, как она встречала гостей, занимала их разговором – словом, играла вполне официальную роль. А что было в конце обеда?

– Она пошла звонить, – вспомнил я, подумав.

– Ну, слава богу! Вот наконец-то. Она пошла звонить и долго отсутствовала. Не меньше двадцати минут. Для телефонного разговора совсем немало. С кем она говорила? О чем? Был ли это действительно телефонный разговор? Нам с вами просто необходимо выяснить, что произошло за эти двадцать минут. Ибо я убежден, что именно здесь находится ключ к разгадке.

– Да полно вам!

– Ну да, ну да. Я с самого начала говорил, что мадемуазель что-то скрывает. По ее мнению, это не связано с убийством, но мне, Эркюлю Пуаро, видней. Здесь обязательно должна быть связь. Ведь с самого начала я чувствовал отсутствие какого-то звена. Будь оно на месте, мне все было бы ясно. А раз уж мне не ясно – ну что ж, значит, отсутствующее звено и есть ключ к тайне. Не сомневаюсь, что я прав. Я должен получить ответ на те три вопроса. И тогда… тогда уж я начну понимать.

– Ну ладно, – сказал я, потягиваясь. – Мне просто необходимо помыться и побриться.

Приняв ванну и переодевшись, я сразу почувствовал себя лучше. Перестало ныть уставшее, затекшее за ночь тело. Подходя к столу, я ощутил, что чашка горячего кофе приведет меня в нормальное состояние.

Я заглянул в газету, но в ней не было ничего, если не считать сообщения о смерти Майкла Сетона. Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что отважный пилот погиб. Мне пришло в голову, что завтра, может быть, на газетных листках замелькают новые заголовки: «Загадочная трагедия. Девушка, убитая во время фейерверка». Что-нибудь в этом роде.

Как только я позавтракал, к моему столику подошла Фредерика Райс. На ней было простенькое платье из черного марокена с белым гофрированным воротничком. Она казалась еще красивее, чем всегда.

– Мне нужно повидать мсье Пуаро, капитан Гастингс. Он уже встал, не знаете?

– Он сейчас в гостиной, – ответил я. – Пойдемте, я вас провожу.

– Благодарю.

– Надеюсь, – заговорил я, когда мы вышли из столовой, – вы не слишком плохо спали?

– Это было ужасно, – произнесла она задумчиво. – Но я ведь ее не знала, бедняжку. Иное дело, если бы это случилось с Ник.

– Вы никогда с ней прежде не встречались?

– Один раз… в Скарборо. Ник приводила ее к ленчу.

– Ужасный удар для родителей, – заметил я.

– Да, страшный.

Но ее голос прозвучал без всякого выражения. Я подумал, что она, наверно, просто эгоистка. Все, что ее не касалось, было для нее не очень реально.

Пуаро уже позавтракал и читал утреннюю газету. Он встал и приветствовал Фредерику с присущей ему галльской учтивостью.

– Мадам, – проговорил он. – Я в восторге!

И пододвинул ей кресло.

Она поблагодарила его едва заметной улыбкой и села. Сидела она очень прямо, облокотившись на ручки кресла и глядя перед собой. Она не торопилась начать разговор. В ее спокойствии и отрешенности было что-то пугающее.

– Мсье Пуаро, – сказала она наконец. – Мне кажется, можно не сомневаться в том, что вчерашняя печальная история связана с тем, о чем мы с вами говорили. То есть… что в самом деле убить хотели Ник.

– Я бы сказал, что это бесспорно, мадам.

Фредерика слегка нахмурилась.

– Ник словно заколдовали, – сказала она.

Что-то странное почудилось мне в ее голосе.

– Говорят, людям выпадает до поры до времени счастливая полоса, – заметил Пуаро.

– Возможно. Во всяком случае, судьбе противиться не стоит.

Теперь в ее голосе звучала только усталость. После небольшой паузы она опять заговорила:

– Я должна попросить у вас прощения, мсье Пуаро. У вас и у Ник. До вчерашнего вечера я вам не верила. Я не могла себе представить, что опасность так серьезна.

– В самом деле, мадам?

– Теперь я понимаю, что все должно быть тщательно расследовано. Я догадываюсь, что и ближайшие друзья Ник тоже окажутся под подозрением. Смешно, конечно, но ничего не поделаешь. Я ведь права, мсье Пуаро?

– Вы очень умны, мадам.

– На днях вы спрашивали меня о Тэвистоке. Поскольку рано или поздно вы сами выясните правду, скрывать ее бесполезно. Я не ездила в Тэвисток.

– Вот как, мадам?

– В начале прошлой недели мы с мистером Лазарусом приехали сюда на автомобиле. Нам не хотелось давать повода для лишних толков, и мы остановились в деревушке, которая называется Шеллакомб.

– Милях в семи отсюда, если не ошибаюсь?

– Да, около того.

– Могу я позволить себе нескромный вопрос, мадам?

– А они существуют… в наше время?

– Вы, может быть, и правы. Как давно вы с мсье Лазарусом стали друзьями?

– Я встретила его полгода назад.

– И… он вам нравится?

Фредерика пожала плечами:

– Он богат.

– О-ля-ля! – воскликнул Пуаро. – Вы говорите кошмарные вещи.

Его слова, казалось, ее немного позабавили.

– Лучше уж я сама их скажу, чем буду ждать, пока вы скажете за меня.

– А… да, конечно. Позвольте мне еще раз повторить, что вы необыкновенно умны, мадам.

– Вы скоро выдадите мне диплом, – заметила Фредерика и встала.

– Так это все, что вы хотели мне сказать, мадам?

– По-моему, да. Я собиралась проведать Ник и отнести ей цветы.

– Вы очень любезны. Благодарю вас за откровенность, мадам.

Она бросила на него испытующий взгляд, как будто хотела что-то добавить, но передумала и вышла из комнаты, слабо улыбнувшись мне, когда я распахнул перед ней дверь.

– Умна, бесспорно умна, – заметил Пуаро. – Но и Эркюль Пуаро не глуп.

– Что вы имеете в виду?

– Что с ее стороны очень мило тыкать мне в глаза богатством мсье Лазаруса.

– Должен признать, что это показалось мне довольно мерзким.

– Мой друг, вы верны себе: ваши чувства столь же справедливы, сколь неуместны. Ведь в данном случае речь идет вовсе не о хорошем тоне. Коль скоро у мадам Райс есть преданный дружок, который богат и может обеспечить ее чем угодно, стоит ли ей убивать свою любимую подругу из-за каких-то жалких грошей?

– О! – сказал я.

– Вот именно: «О!»

– Почему вы позволили ей пойти в лечебницу?

– А при чем тут я? Разве это Эркюль Пуаро мешает мадемуазель Ник видеться с друзьями? Помилуйте! Это все доктора и сиделки. Ох уж эти мне несносные сиделки! Вечно они носятся с правилами, предписаниями, распоряжениями врача…

– А вдруг они ее пропустят? Если Ник станет настаивать?

– Милый Гастингс, они не пустят никого, кроме меня и вас. Так что давайте-ка поскорей собираться.

Дверь распахнулась, и в гостиную влетел Джордж Челленджер. Его загорелое лицо пылало негодованием.

– Послушайте, мсье Пуаро, – заговорил он. – Что это все значит? Звоню в эту проклятую лечебницу. Спрашиваю, как здоровье Ник и когда я смогу с ней повидаться. И вдруг оказывается, доктор не разрешает к ней никого пускать. В чем дело, хотел бы я знать?! Короче, это ваша работа? Или Ник и в самом деле заболела от потрясения?

– Мсье, уверяю вас, что не я устанавливаю правила для лечебниц. Я бы никогда не осмелился. А что, если позвонить милейшему доктору – как бишь его? – ах да, доктору Грэхему?

– Звонил уже. Он говорит, что она чувствует себя именно так, как следовало ожидать, – обычная белиберда. Я-то знаю их штуки: у меня у самого дядя – врач. Гарли-стрит. Нервные болезни. Психоанализ и все прочее. Он мне рассказывал, как они отшивают родственников и друзей своих пациентов всякими утешительными словечками. Знаем, как это делается. Я не верю, что Ник не в состоянии никого видеть. Мне кажется, это ваших рук дело, мсье Пуаро.

Пуаро одарил его благожелательнейшей улыбкой. Я всегда замечал, что он особенно благоволит к влюбленным.

– Теперь выслушайте меня, мой друг, – заговорил он. – Если к ней пустят хотя бы одного, нельзя будет отказать и другим. Верно? Или все, или никого. Хотим мы с вами, чтобы мадемуазель была в безопасности? Безусловно. Так вот, вы сами видите, что следует сказать: никого.