А стало быть, чаша — а заодно и Мелани — должны находиться совсем в другом месте, и жалкий маленький домик, снятый на Баррингтон-стрит… что может быть лучше. Или же хуже, но о том еще не ведали наши «девочки», тогда, в понедельник, в пять часов вечера, за пять дней до запланированного ограбления и запланированного убийства. Джилл зашла обсудить дальнейшие действия. Они хотели отправиться в Юго-Восточную Азию где-нибудь девятого февраля. А сегодня уже двадцать седьмое января, и часы продолжают тикать. К счастью, с паспортами у них все в порядке — Мелани до сих пор значится в своем под фамилией Шварц, еще не успела легально зарегистрироваться под новым именем и фамилией, так что тут проблем не возникнет. А у Джилл, к счастью, имеется карточка «Америкэн экспресс», что позволяет ей так же вполне легально снимать с нее любые суммы — в том случае, если все положенные счета оплачены вовремя. Очень полезная и удобная это штука, «Америкэн экспресс», хотя во всех остальных случаях с ней в точности такая же головная боль, что и со всеми кредитными картами других компаний.

После второго февраля, то есть после того, как они передадут чашу греку, каждая из них будет независима и богата, если, конечно, миллион с небольшим можно считать богатством. Путешествие в Юго-Восточную Азию влетит в копеечку, но, если верить тому, что пишут в буклете, оно того действительно стоит. Итак, девятого февраля они вылетают в Токио. Там присоединяются к группе, вылетающей в Бангкок, прибывают туда одиннадцатого и пробудут там два дня. Тринадцатого февраля они садятся на поезд-экспресс «Истерн энд Ориентел» и едут в Малайзию. Катят себе со всеми удобствами на юг, вдоль живописнейшего побережья Тайландского пролива, затем по мосту пересекают реку Квай, и все дальше и дальше на юг, через горы и тропические леса, и попадают они наконец в Хат-Яй, что в часе езды от малайзийской границы. При этом в поезде их сопровождает опытнейший астролог, который будет предсказывать всем желающим их судьбу.

— «А там, как только остановится поезд, вас шумной толпой окружат местные торговцы разной экзотической снедью, — продолжала цитировать буклет Джилл, — а также соблазнительные ароматы вяленой рыбы, фруктов, лимонной травы и жаренного на вертеле мяса, которые будут витать над платформой, создавая…»

— О Господи, — пробормотала Мелани, — прямо жду и не могу дождаться.

В Валентинов день[41] они вылетают вечерним рейсом в Сингапур. А уже оттуда совершают увлекательнейшее путешествие в Индонезию с остановками в Джакарте и Йоджикарте — перед тем как отправиться на остров Бали, где они смогут снять себе дом…

— Почему снять, а не купить? — спрашивает Мелани.

— Действительно, почему? Ведь мы будем богаты!

Они еще не обсуждали, как будут «оприходовать» старину Джека Лоутона — типично британское армейское выражение. Нет, их больше занимают красоты Сингапура.

Наконец где-то в шесть или самом начале седьмого Мелани показывает ей пистолет. Точь-в-точь с такими же пистолетами расхаживали немцы времен Второй мировой войны, Джилл насмотрелась о них немало фильмов в кино и по телевизору. Лоснящийся, грозный, очень надежный с виду — ну копия какой-нибудь боец спецназа. Именно из этого оружия предполагается убить Джека Лоутона. Мелани впервые произносит это слово — «убить».

— Пушка Кори, — объясняет она. — Из нее мы и убьем Джека.

В комнате царит тишина. Мелани подходит к проигрывателю, ставит новый компакт-диск. Джилл сидит прямо перед проигрывателем, не сводит с Мелани глаз. Мелани приближается, на ней ничего, кроме шелковой комбинации цвета слоновой кости. Она так молода, свежа, желанна… И тут вдруг Джилл задается вопросом, занимались ли они любовью, Мелани и Джек, там, на острове Санта-Лючия. После того как Кори, фигурально выражаясь, сыграл в ящик, занимались ли Мелани и Джек…

Комнату наполняют звуки «Болеро» Равеля.

— Кто будет его убивать? — спрашивает Джилл.

— Теперь твоя очередь, ведь так? — отвечает Мелани. Садится и вытягивает стройные ноги.

— Наверное.

Они сидят друг против друга. Пистолет лежит на столике рядом с креслом Мелани.

— Дай-ка посмотреть, — говорит Джилл. И Мелани протягивает ей пистолет. Голубоватый отблеск полированной стали придает ему зловещий вид. Пластиковая рукоятка прохладна на ощупь. Джилл целится в лампу под потолком за спиной у Мелани, сощуривает один глаз.

— Пиф-паф, пиф-паф! — говорит она, как ребенок, играющий в полицейских и воров.

Мелани хихикает, приподнимает колени, обхватывает их руками.

Навязчивый мотив «Болеро» становится громче.

— Ты все еще с ним спишь? — спрашивает Джилл.

— С кем?

— С Джеком, с кем же еще!

— Ага, — кивает Мелани. — Мне нравится трахаться. А тебе разве нет? Помнишь тот фильм… ну, с такой длинной сценой соблазнения?

— Да. Так ты до сих пор с ним спишь?

— «В десятку», да, точно, так он назывался. С Бриттом Эклендом.

— И Бо Дереком.

— Точно. А что потом случилось с той девицей?

— Скажи, Мел, почему ты до сих пор с ним спишь?

— Ну… наверное, потому, что мы вдвоем были в деле…

— Это мы с тобой в деле.

— Да нет, я имею в виду себя и Джека. Он до сих пор почему-то считает, что мы с ним накрепко связаны из-за этого дела. Вместе убили человека, вместе…

— По-моему, убила Кори ты.

— Да, знаю, но мы вместе запихивали его в машину, вместе везли на пляж… Ну и Джек считает, это нас как-то связывает.

— А ты?

— Что я?

— Ты тоже считаешь, что это вас связывает? С Джеком?

— Ну, конечно, нет. Я всегда с тобой, ты знаешь.

— Тогда почему спишь с ним?

— Да что ты прицепилась, в самом-то деле?!

— Просто любопытно знать, поскольку через шесть дней мы собираемся его убить.

— Через пять.

— Да какая, к чертям, разница, сколько там осталось дней, если ты до сих пор с ним спишь? Зачем, Мел, ну скажи, зачем? Мы собираемся его убить, отобрать эту гребаную чашу, продать ее этому гребаному придурку-греку и смотаться на край этого гребаного света, а ты, видите ли, до сих пор с ним трахаешься! Почему, Мел, ну ты можешь объяснить, почему?..

— Только перестань размахивать пистолетом, о’кей?

— Нет, ты объясни почему.

— Послушай, ну чего ты треплешь мне нервы, а? Прекрати размахивать пушкой!

— Сперва отбила у меня мужа…

— Ой, да перестань, Джилл! Ничего я его не отбивала.

— Нет, отбила!

Звуки «Болеро» гремели теперь на всю комнату. Эта музыка странным образом заводила их — бесконечное повторение одного и того же настойчивого нервного мотива. И тут вдруг что-то случилось с диском, или с проигрывателем, или и с тем и с другим, и мелодия сократилась до одного такта, который все повторялся и повторялся, буквально сводя с ума, а в плейере что-то пощелкивало и пощелкивало, и тут Мелани внезапно вскочила с кресла.

— Господи! — кричит она и сердито бросается к стене, туда, где стоит проигрыватель, желая остановить музыку. Но Джилл кажется, что она бросается к ней. Джилл думает, что она сейчас выхватит у нее пистолет. И Мелани в последнюю секунду понимает это, понимает, что может сейчас произойти, и кричит: «Нет!», и почти одновременно с ней Джилл тоже кричит: «Нет!» Но только «нет» Джилл означает «назад», а «нет» Мелани — «не стреляй». Но уже слишком поздно, чертовски поздно, и тут гремит выстрел.

Мелани так и отбрасывает назад и немного в сторону от того места, где все еще сидит Джилл, смотрит на проигрыватель у стены, смотрит на стену, слышит сводящую с ума мелодию — такт и щелчок, такт и щелчок. И видит, как на кремовой комбинации Мелани расплывается красное пятно. А затем, словно став частью этого угрожающего, бьющего по нервам ритма, Джилл поднимается из кресла, идет к Мелани и снова стреляет. А Мелани уже упала в кресло и, словно загипнотизированная, смотрит на кровь, заливающую комбинацию, и тут вновь спускается курок и гремит выстрел, и в комнате наступает тишина, если не считать рваной мелодии «Болеро»…

— Мелани? — шепотом окликает ее Джилл.

Щелчок. Такт.

— Мел?..

Глава 11

Поскольку город так и кишел уголовным элементом, работы у Кареллы было полно, и он не смог уйти в музей раньше, чем сдаст дежурство, что произошло в субботу днем четверть четвертого. А поскольку на улице снова валом валил снег и на мостовых образовались пробки, он добрался до МИА только четверть пятого. Женщина, с которой он предварительно переговорил по телефону, сказала, что будет до шести. И ждала его, когда он наконец появился.

Звали ее Полли Эрдман. Она живо напомнила ему девочку из класса, которая на уроках по истории искусств вставляла слайды в проекционный аппарат. Сам он тогда был нескладным подростком и учился в средней школе Эндрю Джексона в Риверхеде. Точь-в-точь такие темные волосы, то же узенькое личико с довольно длинным и острым носиком, те же озорные синие глаза и загадочная улыбка на губах, словно намекающая на то, что ей ведомы все тайны Вселенной.

Тогда, в старшем классе школы Джексона, ему казалось, что он когда-нибудь непременно станет художником. Нет, не парнем, который расписывает и красит потолки и стены, а самым настоящим… художником, живописцем. Тогда, в семнадцать, ему также казалось, что он влюблен в Рут Каплан, эту девочку с острым носиком, что показывала слайды знаменитых полотен на засиженном мухами экране, установленном в классе. Но Рут как-то объяснила, что родители ее — ортодоксальные евреи и что никогда не примут в семью католика. По иронии судьбы он окончательно распрощался со всякой верой в Бога еще в армии. В Бога, который допустил такую страшную бойню… И примерно тогда же решил, что служение законам цивилизации — именно цивилизации, а не материального благополучия, — есть более высокое по сути своей призвание, нежели малевание полотен или же оштукатуривание стен.