Потом, проехав еще примерно с милю, они вдруг ворвались уже не в столь лощеный, но наводненный шумной веселостью мир Четырнадцатой улицы. Теперь они двигались медленнее и наконец оказались в относительно темной полосе, по праву предоставленной заботам ночных сторожей и полицейских.

Агата, укутанная в меха и погруженная в глубокие раздумья, очнулась от прикосновения руки.

- Смотрите, мадам, вон они! - сказала Джини, указывая вправо.

Они действительно были там - молчаливые люди, выстроившиеся в цепочку длиной почти в квартал, тянувшуюся от угла Десятой улицы до самого Бродвея.

Их было там никак не меньше восьмидесяти или девяноста человек. В сумраке скудно освещенной улицы с трудом можно было разглядеть их бедную убогую одежонку, заставляющую их дрожать от холода, и изнуренные мрачные лица, выглядевшие почти зловеще.

Они ждали там на холодном ветру, некоторые - уже больше часа, и, глядя на них, охотно верилось, что они действительно нуждаются в том, чего ждут, - жалкие страдальцы, спутники невзгод и нищеты. И стояли они в этой очереди не за счастьем или богатством, а за ломтем хлеба и чашкой горячего кофе.

Они уже начинали переминаться с ноги на ногу и притоптывать от нетерпения, ибо стрелки уличных часов на соседнем доме показывали без пяти двенадцать - еще немного, и наступит долгожданная полночь.

- Бедолаги! - тихо вздохнула Агата, потом наклонилась к шоферу и попросила остановиться в начале очереди.

Когда, распахнув дверцу лимузина, Агата ступила на тротуар, к ней приблизился полицейский, вышагивавший взад и вперед вдоль очереди, и с почтением коснулся рукой фуражки.

Агата несколько торопливо объяснила ему, зачем приехала, и тот понимающе закивал:

- Господи, мэм, ну конечно, никто не возражает! Я даже рад буду посмотреть, как вы поможете этим несчастным, и послежу, чтобы они не подходили дважды. Это ведь знаете какие хитрецы!

- Благодарю, - сказала Агата. - А теперь, быть может, вы сообщите им...

- Ну конечно!

Полицейский повернулся к очереди и громко объявил:

- Эта леди сегодня празднует день рождения и хочет сыграть с вами в небольшую игру под названием "Хватай-ка!". Правила просты - до конца игры оставаться на месте. Тому, кто их выполнит, не понадобится сегодня выстаивать очередь до конца.

Когда Агата, вытащив из пачки, спрятанной под меховой накидкой, хрустящую новенькую купюру, протянула ее первому бедолаге, в сердце она ощутила какой-то новый, доселе неведомый трепет. И вдруг она увидела в глазах мужчины слезы и услышала в ответ порывистое: "Да хранит вас Господь!" - рука ее задрожала от избытка непривычного и какого-то божественного чувства и даже с трудом нащупала под накидкой карман.

Потом она перешла ко второму бедняге, и к третьему, и к четвертому - и так шла вдоль очереди, пока постепенно не обрела контроль над бешено колотящимся сердцем и не начала раздавать вместе с щедрыми подарками ободряющие слова и добрые пожелания.

Половина этих бледных, изможденных, изнуренных страданием лиц были в слезах, другую половину душила волна благодарности. Еще никогда в жизни Агата не чувствовала себя такой счастливой.

Она уже прошла три четверти очереди, когда один из несчастных при виде портрета на только что полученной купюре бросился ей в ноги и принялся бормотать бессвязные слова благодарности. Сочувственно похлопав его по плечу, Агата тоже прослезилась. Но, перейдя к следующему человеку и глянув ему в лицо, она не могла сдержать изумленного возгласа и, отшатнувшись, едва не упала, не поддержи он ее.

- Джон! - в крайнем изумлении выдохнула она. - Господи, Джон!..

Мужчина грубо встряхнул ее.

- Дурачок! Не узнал меня? - прошептала она.

Но тот, объясняя подскочившему вмиг полицейскому, угрюмо проговорил:

- Она споткнулась.

Полицейский вернулся на свое место, а Агата, невероятным усилием воли взяв себя в руки, вытащила из пачки купюру и протянула ее мужчине.

- Возьми, - проговорила она как можно спокойнее и, придвинувшись к нему ближе, торопливо зашептала: - Послушай, приходи ко мне сегодня... сразу после... - И, прочтя в его глазах отказ, прибавила: - Ты должен прийти! Я не уйду отсюда, пока не получу от тебя обещания.

Его сосед по очереди, задетый любопытством, подался вперед, и Агата поспешно прибавила:

- Ну пожалуйста, Джон, ради всего святого!

Но он покачал головой и открыл было рот, собираясь что-то сказать, потом передумал и окинул взглядом бледные, искаженные лица, напряженно вглядывающиеся в них в сумрачном свете. Когда он повернулся к Агате и заговорил, на лице его играла угрюмая усмешка, а в голосе, в этом тихом, серьезном и несколько натянутом голосе, слышалась горькая ирония.

- Хорошо, я приду. Какой адрес?

Агата прошептала ему на ухо адрес, он кивнул и обратил бесстрастное лицо к полицейскому, подошедшему поинтересоваться, в чем причина заминки.

Приняв безразличный вид, Агата двинулась дальше вдоль молчаливой, близившейся к концу цепочки, а через пять минут она уже снова сидела в лимузине.

- Джини, мне хочется плакать, - с трудом выдавила она. - Поехали домой!

- Но, мадам, вы так бледны! Что-нибудь случилось? - взволновалась Джини, когда машина тронулась с места.

- Ничего. Просто я встретила призрак. Господи!.. - И Агата горько рассмеялась.- Ну что ж, по крайней мере, я теперь увижу его. Какая, в конце концов, разница?..

И, откинувшись на спинку сиденья, она застыла в Молчаливой неподвижности, а машина тем временем набирала скорость. И снова они пронеслись по сверкающей огнями Четырнадцатой улице, по сияющей роскошью Таймс-сквер и монотонному беспорядку верхнего Бродвея.

Прибыв домой, Агата на пороге сбросила меха и повернулась к горничной. И в голосе ее, и во всем облике ощущалось какое-то лихорадочное беспокойство, глаза возбужденно горели, а внутри, во всем теле, клокотали, прорываясь наружу, чувства.

- Джини, - сказала она. - Я жду гостя. Мистера Картера. Он может появиться здесь с минуты на минуту. Когда он придет, проводи его ко мне.

С этими словами она удалилась к себе в комнату, села и принялась ждать.

Прошло пять минут, десять, пятнадцать, полчаса - напряжение, усугубляемое неопределенностью и ожиданием, росло, чувства и мысли спрессовались воедино, повергнув Агату в состояние оцепенения и пустоты, когда и мозг ее и тело дошли почти до крайнего изнеможения.

Но опустошение нашло выход, ибо Агата достаточно пожила на свете, чтобы обрести известную степень циничности. Она подошла к зеркалу и принялась критически разглядывать себя, в глазах ее застыло холодное, саркастическое выражение.

- Господи, какая же я дура! - проговорила она вслух. - И Сэм был абсолютно прав. Видел бы он меня сейчас - вот бы позабавился! А вообще-то ему наверняка было бы наплевать!..

Она услышала, как дважды хлопнула дверь, и, подняв глаза, встретилась взглядом с Джоном Картером.

Человек, стоявший перед ней, был достоин пристального изучения. Сейчас, при ярком свете, взгляду открывалось многое, что было сокрыто полумраком улицы. Поношенный костюм был ему явно не по плечу, но выглядел чистым, ботинки, некогда коричневые, теперь потерлись и потрескались, рубашка, хоть и белая, была почти непригодна для носки, а зажатая под мышкой замусоленная фетровая шляпа давно потеряла форму.

Но стоило глянуть на его лицо, как все эти детали тут же забывались. Квадратный подбородок, впалые щеки, ровный покатый лоб, безукоризненно прямой нос, но более всего поражала поистине фантастическая горькая насмешка и какая-то мрачная загадочность, читавшаяся во взгляде этих стальных серых глаз.

Проницательные, циничные и в то же время будто бы лишенные всякого выражения, они в упор смотрели на Агату, так что она, не выдержав, нервно указала ему на стул.

Но Картер продолжал стоять.

- Я пришел, - спокойно сказал он. - Что ты хотела?

Слыша этот голос и глядя в эти глаза, Агата начала понимать, почему не могла забыть Джона Картера. И теперь она начала бояться - бояться, что никогда не отважится сказать того, что хочет.

- Почему бы тебе не присесть? - проговорила она, приближаясь к нему и по-прежнему указывая на стул. - Ведь ты даже не сказал "Добрый вечер"... Она нервно рассмеялась.

Картер насмешливо посмотрел на эту протянутую руку, потом взял ее, подвел Агату к стулу и сел сам.

- Возможно, ты права, - проговорил он после томительной паузы. Возможно, нам действительно лучше выложить все друг другу. Но что говорить? Что касается тебя, то я знаю о тебе все, а ты... ты узнала все обо мне... после сегодняшнего. Я простил тебя, а ты забыла меня. Что же еще мы можем друг другу сказать?

- А что, если... - Агата смотрела на него в упор. - А что, если я тебя не забыла?

Картер невесело рассмеялся.

- Моя дорогая Агата, - сказал он. - К чему нам притворяться? Особенно тебе. Я уже не двадцатипятилетний юнец. В некотором смысле я даже уже не человек. А если тебя поражает горечь моих слов, то, пожалуйста, вспомни, кто бросил на мою почву эти семена.

Я пообещал тебе прийти сюда сегодня, только чтобы уберечь тебя от глупости, - ты абсолютно не владела собой и была способна совершить все, что угодно. Зачем нужна была эта просьба? Что это было - простое любопытство или жалость?

- Не знаю, - сказала Агата. - Думаю, я хотела помочь тебе.

Несколько минут прошли в молчании. Картер, отвернувшись, сидел неподвижно с каменным, застывшим лицом. Потом он вдруг почувствовал на щеке прикосновение руки и услышал слабый, дрожащий голос, шептавший ему в самое ухо:

- Джон, я не хочу помогать тебе! Я хочу... чтобы ты помог мне! Я не забыла тебя, Джон! Я никогда не могла забыть тебя! Никогда!.. Джон, я такая глупая и беспомощная и я так люблю тебя! Я любила тебя всегда!

Стоя на коленях перед сидящим Картером и прижавшись головой к его плечу, Агата беззвучно рыдала. Обвив его рукой за шею, она прижималась к нему и вся дрожала.