– Я думаю, это вы убили Ваньера, – сказал я.

Он не пошевелился, и лицо его по-прежнему сияло.

– Вы поехали туда прошлой ночью. Он позвал вас. Сказал, что попал в переделку и, если полиция выйдет на него, он позаботится о том, чтобы вы попали в переделку тоже. Что-то в этом роде?

– Да, – спокойно сказал Мердок. – Почти этими же словами. Он был пьян и несколько возбужден и, безусловно, уверен в своей власти надо мной. Он почти злорадствовал. Сказал, что, если его посадят в газовую камеру, я буду сидеть рядом с ним. Но это не все.

– Да. Он не хотел сидеть в газовой камере и не видел никаких причин там оказаться при условии, что вы будете молчать. Он выложил свой козырь. Заставить вас взять дублон он сумел, не только обещая дать денег, но и шантажируя чем-то связанным с Мерле и вашим отцом. Я знаю об этом. Ваша мать сейчас рассказала мне то, что я раньше не понимал до конца. Так Ваньер подстраховался в первый раз, и довольно надежно. Но в последнюю ночь он захотел еще подстраховать себя. Поэтому открыл вам правду и сказал, что у него есть доказательства.

Лесли задрожал, но ему удалось сохранить гордый вид.

– Я навел на него пистолет, – сказал он почти счастливым голосом. – В конце концов, она моя мать.

– Этого у вас никак не отнимешь.

Он встал с кресла – очень прямой и высокий.

– Я подошел к нему, наклонился и навел пистолет на его лицо. У него был пистолет в кармане халата, но он не успел достать его. Я взял его пистолет, а свой положил обратно в карман. Приставил дуло к его виску и сказал, что, если он не отдаст мне доказательства, я убью его. Он начал потеть и лепетать, что просто пошутил. Я чуть нажал курок, чтобы побольше испугать его.

Он смолк и вытянул руку вперед. Рука тряслась, но, когда он посмотрел на нее, сразу перестала. Он бессильно уронил ее вдоль тела и посмотрел мне в глаза.

– Должно быть, из пистолета недавно стреляли или у него очень чувствительный курок. Он выстрелил. Я отскочил к стене и сбил какую-то картинку. Я отскочил от удивления, что пистолет выстрелил, но это позволило мне не забрызгаться кровью. Я протер пистолет, сунул ему в руку и положил на пол рядом с рукой. Он умер сразу. Это была случайность.

– Зачем портить картину? – я усмехнулся. – Почему не оставить это милым честным убийством?

– Потому что так было на самом деле. Конечно, мне нечем доказать это. Может быть, я все равно убил бы его. А что полиция?

Я поднялся с кресла и пожал плечами. Я чувствовал себя страшно усталым, измученным и выдохшимся. В глотке саднило от беспрерывной болтовни, и голова раскалывалась от попыток привести мысли в порядок.

– О полиции я ничего не знаю, – сказал я. – Мы не слишком дружны – они подозревают меня в сокрытии информации. И, видит Бог, они правы. Они могут выйти на вас. Если вас никто не видел, если вы не оставили там отпечатков или даже если оставили, но у них нет причин подозревать вас и проверять ваши пальчики – тогда они никогда на вас не выйдут. Но если они что-нибудь узнают о дублоне и о том, что это был Блэшер Мердока, я не берусь предсказать, как пойдут ваши дела. Все зависит от того, как вы сможете защищаться.

– Если бы не мама, – сказал он, – меня бы все это мало волновало. Я всегда был неудачником.

– Но, с другой стороны, – продолжал я, игнорируя душещипательную реплику, – если пистолет очень чувствителен и вы сможете нанять хорошего адвоката и расскажете правду, вас не посадят. Закон не любит шантажистов.

– Это не пройдет, – сказал он. – Я был не в той ситуации. Я ничего не знал о шантаже. Ваньер предложил мне немного заработать, а я очень нуждался.

– Угу. Когда дело дойдет до информации, которой он вас шантажировал, все пойдет нормально. Старая леди сдастся. Речь пойдет о вашей голове – или о ее. Она все выложит.

– Это ужасно, – сказал он. – Просто ужасно.

– Вам еще повезло с этим пистолетом. Все известные нам люди играли с ним, как хотели: стирали с него отпечатки, ставили новые. Даже я поучаствовал – просто чтобы не отстать от других. Это очень опасно, когда рука уже окоченела. Но это надо было сделать. Там был Морни и заставил жену оставить пальчики на пистолете. Он уверен, что это она убила Ваньера; а она, вероятно, уверена, что это сделал он.

Мердок по-прежнему не сводил с меня глаз. Я покусал губу. Она показалась мне твердой, как кусок стекла.

– Ну ладно, я побежал, – сказал я.

– Вы хотите сказать, что позволите мне остаться в стороне от всего этого? – Его голос снова стал несколько высокомерным.

– Закладывать вас я не собираюсь – если вы об этом. Но гарантировать ничего не могу. Для меня не существует вопросов долга. Я не полицейский, не осведомитель и не офицер на службе у государства. Вы говорите, это была случайность. О'кей, случайность. Я этого не видел. Но и доказательств противного у меня нет. Я работал на вашу мать, и она вправе рассчитывать на мое молчание. Она мне не нравится. И вы мне не нравитесь. Мне не нравится этот дом. Мне не очень нравится ваша жена. Но мне нравится Мерле. Она несколько глуповата и психически не вполне здорова, но, тем не менее, она мила в некотором смысле. И я знаю, что с ней делали в этой проклятой семейке в течение восьми лет. И знаю, что она никого ни из какого окна не выталкивала. Я доходчиво объясняю?

Мердок забормотал что-то невразумительное.

– Я отвезу Мерле домой, – сказал я. – Я попросил вашу мать послать утром вещи девушки ко мне. Если она, занятая игрой в одиночку, забудет об этом, не проследите ли вы, чтобы это было сделано?

Он тупо покивал и потом сказал странным, тонким голоском:

– Вы что, уходите… вот так просто? Я даже… я даже не поблагодарил вас. Едва знакомый человек рискует из-за меня… я не знаю, что и сказать.

– Я ухожу тем путем, каким иду всегда, – сказал я. – Беззаботно улыбнувшись и легко помахав ручкой. И с глубокой надеждой, что не увижу вас на крючке. Спокойной ночи.

Я повернулся и вышел. Я осторожно прикрыл дверь, и она тихо, но жестко щелкнула. Изящный благопристойный уход, несмотря на всю омерзительность ситуации. В последний раз я прошел вдоль стены и потрепал по голове маленького нарисованного негритенка, потом спустился по пологой лужайке мимо залитых лунных светом кустов и кедра к машине.

Я вернулся в Голливуд, купил пинту хорошего виски, снял номер в отеле и долго сидел на краю постели, тупо глядя на свои ботинки и лакая виски прямо из горлышка.

Как пошлый домашний пьяница.

Когда я набрался достаточно для того, чтобы в голове помутилось достаточно для того, чтобы перестать думать, я разделся и лег. И через некоторое время – хоть и не скоро – я уснул.

35

Было три часа пополудни, и на ковре в прихожей моей квартиры стояли бок о бок пять мест багажа. Там был мой желтый саквояж, хорошо ободранный с обеих сторон за время путешествий в багажных отделениях. Там были два изящных чемоданчика с инициалами «Л.М.». Там было нечто старое черное из искусственной кожи с инициалами «М.Д.». И один из тех маленьких картонных чемоданчиков, которые можно купить в любой хозяйственной лавке за один доллар сорок девять центов.

Из дверей спальни появился доктор Карл Мосс, посылавший проклятия в мой адрес, – у дверей его кабинета давно томился в ожидании целый отряд ипохондриков. Сладковатый запах его одеколона сшибал меня с ног. Остатками сознания я пытался переварить его слова и потом услышал свой голос, спрашивающий, сколько времени понадобится Мерле, чтобы окончательно прийти в себя.

– Это зависит от того, что именно вы имеете в виду под словами «окончательно прийти в себя». У нее всегда будут нервы не в порядке, а животные инстинкты слабо выражены. Она всегда будет дышать редко и пахнуть снегом. Из нее бы получилась отличная монашка. Религиозные мечтания с их ограниченностью, стилизованными эмоциями и суровой целомудренностью были бы для нее спасением. В ином случае она, вероятно, превратится в одну из тех старых дев с кислыми физиономиями, что сидят в общественных библиотеках и ставят штемпели в книжках.

– Она не так безнадежна, – сказал я, но он просто улыбнулся своей мудрой иудейской улыбкой и вышел в дверь. – И вообще, откуда вам известно, что они старые девы, – добавил я, обращаясь к закрытой двери.

Я закурил и подошел к окну. Вскоре в комнату вошла Мерле и остановилась, глядя на меня запавшими глазами. И на бледном сосредоточенном личике ее не было никакой косметики – кроме губной помады.

– Подрумяньтесь немного, – сказал я. – Вы похожи на Снегурочку после бессонной ночи.

Она вышла в спальню и подрумянилась. Вернувшись в гостиную, она взглянула на багаж и мягко сказала:

– Лесли дал мне два своих чемодана.

– Да. Я осмотрел ее. Она выглядела очень мило. На ней были рыжие брюки с высоким поясом, бело-коричневая рубашка и оранжевый шарфик. Она была без очков. Ее огромные ясные синие глаза казались еще немного сонными, – но не больше чем можно было ожидать. Волосы ее были туго зачесаны назад, и тут уж я ничего не мог поделать.

– Я доставляю вам так много хлопот, – сказала она. – Ужасно стыдно.

– Чепуха. Я говорил с вашими родителями. Они до смерти рады. Они видели вас только два раза за восемь лет и думали, что уже потеряли вас.

– Я буду рада повидать их, – сказала она. – Очень мило со стороны миссис Мердок отпустить меня. Она никогда не могла долго обходиться без меня.

– Если нам есть о чем поговорить, – сказал я, – или если вы хотите что-нибудь сообщить мне, давайте сделаем это сейчас. Я не хочу ехать через все Штаты с нервным расстройством на переднем сиденье.

Она покусала костяшку пальца и два раза быстро взглянула на меня.

– Вчера вечером… – она осеклась и покраснела.

– Давайте используем еще немного старого пороху. Вчера вечером вы сообщили мне, что убили Ваньера. А потом сказали, что не убивали. Я это знаю. Все в порядке.