– С полудня до восьми вечера. По воскресеньям и будням. Почти обычный рабочий день, – ответил Кларенс.

Эд опустился на пуфик:

– Сядь куда-нибудь, Кларенс.

– После той нашей... – говорила Грета Мэрилин, – мы решили поскорее завести другую собаку, так что теперь у нас Джульетта. Эдди сказал, что так лучше, и он прав.

– Я знаю, что случилось с той вашей собакой, – произнесла Мэрилин. – Клар рассказывал мне.

– Понятно. – Миниатюрная Грета удобно устроилась в уголке большого дивана. – Лиза... да, ее больше нет. – Переведя взгляд на Кларенса, она обратилась к нему: – Эдди рассказал мне вашу историю, Кларенс. О поляке. Мы умеем хранить секреты. Я никому ни за что не скажу, даже самой лучшей подруге. Знаю, что вы тоже в курсе, Мэрилин.

Мэрилин кивнула.

Кларенс почувствовал, что при взгляде на него Грету охватывали воспоминания о других событиях ее жизни, более сложных и важных.

– У меня тоже есть секреты, – проговорила Грета. – Историю моей семьи лучше не рассказывать на сои грядущий. – Она внезапно рассмеялась и посмотрела на Эда.

– Можно подумать, что она совершила бог весть какие преступления, – возразил Эд. – Боюсь, что, поскольку Грета наполовину еврейка, она скорее относилась к преследуемым, а не к преследователям.

– Но все же были такие ужасы, о которых даже много лет спустя не хочется вспоминать.

Кларенс молчал. Он не понимал, о чем речь. Его больше всего интересовало поведение Мэрилин. Та отвечала очень вежливо и серьезно, и вскоре они с Гретой стали обсуждать кольца. Кто и как их носит? Они начали показывать друг другу украшения. Похоже, Мэрилин поладила с Гретой, и Кларенс понял, что ей вовсе незачем было стесняться или бояться, потому что она всегда могла оставить его, например сегодня или даже в этот момент.

– Знаете, Мэрилин, – сказал Эд, – если вы позволите мне называть вас Мэрилин... Кларенс рассказал мне, как вас взволновала эта история с поляком. Что ж, вполне понятно. Но если человек это заслужил...

– О, Эдди, – прервала его Грета. – Нельзя так смотреть на то, что случилось.

– Почему же? – возразил Эд. – Я хочу сказать, что и сам, может быть, сделал бы это, если бы столкнулся с этим типом на улице. Особенно если бы, подобно Кларенсу, знал, что он оскорбляет и травит мою подругу... вас, Мэрилин. Я уж не говорю про клевету, про обвинение во взяточничестве. – Эд наклонился вперед, упершись руками в колени. – Я чувствую, я бы бросился на него, чтобы отомстить за все, если бы только увидел.

– Эдди, ты слишком взволнован, – остановила его Грета.

– Я спокоен, дорогая! Просто хочу высказаться. Я сказал, что мог бы сделать, когда разозлюсь. Я имею право говорить об этом, потому что был... в бешенстве из-за Лизы, ты об этом знаешь. А как же иначе? И ни полиция, ни Бельвью не засадили его за решетку. Я не говорю, что следовало избить его или убить, я говорю только, что мог бы сделать это. Мог бы накинуться на него даже прилюдно. Вот что я хотел сказать, Мэрилин. – Эд чувствовал, что пора кончать. – Я понимаю, как тяжело вам было узнать это. То, что Кларенс убил человека. Ужасен сам факт. Однако на его месте мог быть и я, а я не считаю себя преступником.

– Преступником! – воскликнула Грета. – Не говори так, Эдди!

– Я сказал, что себя им не считаю, – повторил Эд, рассмеявшись.

Мэрилин перевела взгляд подведенных глаз с Греты на Эда:

– Я не поверила своим ушам, когда услышала. Просто не могла в это поверить. Сейчас верю. Но если вы считаете... – Она замялась.

– Считаете что? – спросил Эд.

– Считаете, что он был все-таки сумасшедшим и ничего с этим нельзя было поделать...

«Совершенно верно, – подумал Эд. – Но ты цивилизованный человек и должен признать, что смертная казнь – варварство. И припадок бешенства не оправдывает убийство». Эд не хотел сейчас ни говорить, ни даже мысленно останавливаться на этом. Сейчас он разрешал себе быть дикарем. Он даже посмотрел на Кларенса с заговорщической улыбкой. В конце концов, он добивался того, чтобы Мэрилин поняла мотивы Кларенса, и, похоже, преуспел.

– Столько убийств вокруг, – возразила Мэрилин, – и не только в Нью-Йорке. Всюду войны, и ради чего? Иногда хочется сказать: «Прекратите!» И ты кричишь: «Прекратите!» И потом этот Рованинск... или как там его, он все же умер, понимаете, умер, и никак этого не оправдать... понимаете? И я не могла бы осудить, даже если бы знала, что этот поляк – неизлечимый псих, а я насмотрелась на них в Виллидж, поверьте мне.

– Мне кажется, что Кларенса нельзя винить, – заявила Грета.

«Я виновен и все-таки не виновен», – подумал Кларенс и, сжав зубы, уставился в пол. Эд поднялся:

– По крайней мере, Кеннет Роважински не шляется вокруг и не портит жизнь другим людям... и не убивает собак. – Эду хотелось поскорее закончить с этой беседой, и он надеялся, что не сказал лишнего.

– Дорогой, ты не откупоришь вино? – обратилась к нему Грета. – Кто-нибудь хочет есть?

Они перешли к столу, взялись за тарелки и вилки.

– Я бываю на многих собраниях, – рассказывала Мэрилин Грете. – Вам больше нравятся в доме или под открытым небом?

– Как настроение? – спросил Эд Кларенса.

– Не знаю, – ответил тот.

– Она прелестная девушка, – заметил Эд.

Они уселись, поставив тарелки на кофейный столик. Грета и Мэрилин продолжали беседовать о собраниях, при этом Грета упоминала имена, Кларенсу совершенно незнакомые, за исключением Лили Брендстрам.

– Иногда в конце собрания я играю на пианино и мы поем, – рассказывала Грета. – Что я играю? Вьетконговские песни, национальные песни, да что угодно. Боевой гимн республики. Встречаются забавные слова...

– Они пускают шапку по кругу, чтобы оплатить пианино Греты, – сказал Эд Кларенсу. – Прокат стоит денег.

– Мы пускаем шапку ради более важных вещей, – возразила Грета, которая услышала его слова.

– Гретхен, я шучу! – воскликнул Эд.

– Мэрилин, обязательно к нам приходите, – обратилась Грета к девушке. – Мы собираемся в Восточном округе. По средам вечером. Мы там в основном занимаемся не политикой, а культурой. – Глаза Греты сверкали от удовольствия, она глянула мельком на Эда, также слушавшего ее. – Мы скорее будем петь под гитару, чем рассуждать о политике, но это забавно.

– Держу пари, Грета скрывает от них, что ее муж работает в корпорации на Лексингтон, – вставил Эд. – Однако вскоре адрес изменится: наша компания, кажется, переезжает на Лонг-Айленд.

Мэрилин кивнула:

– Наверняка переедете. В центре невозможно работать.

– Окончательно еще не решено, но слухи уже ходят, – подтвердил Эд.

Мэрилин с Гретой продолжали болтать.

– Ну, – сказал Эд, поворачиваясь к Кларенсу, – что новенького?

– Ничего, – ответил Кларенс, понимая, что Эд хотел знать, не допрашивали ли его с тех пор. – Еще до Рождества уйду из полиции. Хочу пойти на курсы менеджмента в Нью-йоркский университет.

– Вот как?

– Мэрилин не правятся полицейские.

– Понимаю. Менеджмент в какой-то конкретной отрасли?

– Мотивация. Четырехдневная неделя. Поскольку люди должны работать... Я не могу изложить это сейчас, в двух словах. – Внезапно Кларенс почувствовал себя потерянным, несчастным, слабым. Ему захотелось броситься сейчас же к Мэрилин, обнять ее, объявить во всеуслышание, что она принадлежит ему, и увести. Вместо этого он сидел, как болван, на пуфике, бормоча что-то невразумительное об управлении, хотя на самом деле он, как и Мэрилин, по горло сыт всей этой системой, по горло сыт унижениями, лживой рекламой, наемными рабами и их мелкой подлостью и воровством, он, как и Мэрилин, сыт по горло этой системой, разлагающейся и насквозь продажной. Может, просто у него кишка тонка для революционера?

Эд думал о том, что Кларенс Духамель, похоже, внутренне еще более неустойчив, чем ему раньше казалось. Или это так повлияли последние события?

– Ты единственный ребенок в семье?

– Да.

Эд так и думал. Вероятно, виновато воспитание. Но что конкретно? Кларенс был маменькиным сынком?

– Ты поступил на службу в полицию после школы?

Кларенс рассказал ему о работе в отделе кадров банка и о двух годах службы в армии сразу после Корнеллского университета – его не посылали во Вьетнам, повезло с распределением.

– Мне помогла удача, – сказал Кларенс.

– Чем занимается твой отец?

– Он инженер-электрик на фирме «Максо-Проп». Они делают турбины. Это интересная, солидная работа. – Кларенс почувствовал, что говорит, как бы извиняясь за свои слова.

– Твои родители, наверное, не старше нас с Гретой. Забавно. Я старею. Сорок два.

– О, мои родители немного старше! Мне двадцать четыре.

Грета расставила чистые тарелки для смены блюд. Ливерная колбаса, нарезанная ломтиками ветчина, ростбиф.

– Не клянчи, Джульетта! Не давайте ей ничего! – Она подхватила собачку и сжала, как ребенка, в объятиях.

– Ты ходишь с Мэрилин на собрания? – спросил Эд Кларенса.

– Ходил. Два или три раза. В штатском, понятное дело! – Кларенс засмеялся. – В форме я не выбрался бы оттуда живым. Да и в штатской одежде у меня недостаточно длинные волосы... чтобы Мэрилин было приятно. Лично мне наплевать, какой длины волосы у людей... – Лишь бы были чистые, хотел сказать Кларенс. – Я отращиваю волосы ровно настолько, чтобы их длина не грозила мне взысканием.

Появился кофе. Бренди, если кому захочется. Мэрилин с Гретой рассматривали картину.

– Это вы написали ее? – с удивлением спросила Мэрилин.

– Я не подписываю свои картины, – ответила Грета. – По-моему, это портит композицию.

Кларенс встал, чтобы рассмотреть картины повнимательней. Он и не подозревал, что три полотна, висящие на стенах, написаны Гретой. Два пейзажа: залитые солнцем белые домики, желтый берег моря – нечто довольно невразумительное, без фигур. Кларенс удивился. Похоже, на эти картины не затрачено много времени, но может, он ошибается. В любом случае их явно создал человек, который точно знал, чего хочет. Кларенс собирался сказать об этом Грете, но понял, что онемел, потому что это был комплимент.