Эд Макбейн - Выкуп Кинга

— Заткнись и слушай меня! — прервала его Дайана. — Все эти годы, господи, все эти годы, и вот каким ты стал. Во что превратился! Я видела, как ты расправился с Ди Анджело, чтобы стать главным в отделе раскроя, я наблюдала за тем, как ты буквально стер в порошок еще полдюжины людей, чтобы, добиться руководства производством, я молчала, когда ты выгнал Робинсона, и не собиралась ничего говорить относительно этой бостонской сделки, хотя знала, что ты избавишься от Старика, от Бенджамина и многих других, которых выбросишь на улицу) По собственному желанию, Дуг? Ты дашь им возможность уйти по собственному желанию? О господи! — Она закрыла лицо руками, сдерживая рыдания, чтобы не проявлять слабости перед ним.

— Это совершенно другое дело! — сказал Кинг.

— Нет, это то же самое! Те же черты! Снова и снова, и снова. Просто люди для тебя больше ничего не значат, верно? Просто ты думаешь только о себе.

— Это не так, Дайана, ты это знаешь. Разве я не давал тебе все, что тебе хотелось? Разве я не был Бобби хорошим отцом? Хорошим мужем для…

— Что ты когда-нибудь давал мне и Бобби? Крышу над головой? Еду? Безделушки? Отдал ты нам хоть частицу себя, Дуг? Разве я когда-нибудь значила для тебя больше, чем. твой бизнес? Я для тебя только хорошая партнерша в постетш!

— Дайана…

— Признайся в этом! Ты сказал, что бизнес — это твоя жизнь, и был прав. Больше ничего для тебя не существует! А теперь ты готов убить ребенка. Наконец-то ты созрел! Ты наконец готов совершить убийство — погубить невинного ребенка! '

— Убийство, убийство — ты бросаешься этим словом, как будто…

— Да, это убийство! Настоящее убийство в полном смысле слова! Можешь называть его как угодно, оно все равно останется убийством! Ты готов совершить убийство, но, черт тебя побери, на этот раз я не буду молчать!

— Что ты имеешь в виду? О чем ты говоришь?

— Я хочу сказать только то, что ты заплатишь этим похитителям.

— Нет, не заплачу, Дайана. Я не могу.

— Можешь, Дуг, и заплатишь. Потому что тебе придется выбирать между твоим бизнесом и еще кое-чем, кроме жизни Джеффа.

— Что?

— Если ты им не заплатишь, Дуг, я уйду от тебя.

— Уй…

— Я возьму с собой Бобби и уйду из дома.

— Подожди, Дайана, ты сама не знаешь, что говоришь. Ты…

— Я хорошо знаю, что говорю, Дуг. Заплати этим людям, Дуг. Если ты этого не сделаешь, я не хочу быть даже близко к тебе! Я не хочу быть рядом с чем-то испорченным и грязным.

— Дайана…

— Испорченным и грязным, — повторила она. — Как машины на твоей фабрике. Все в грязи…

— Дорогая, дорогая, — сказал он, протягивая к ней руки. — Разве ты не можешь…

— Не трогай меня! — крикнула Дайана, отшатываясь от него. — На этот раз ничего не выйдет, Дуг! На этот раз тебе не удастся заманить меня в постель, чтобы все оставалось по-прежнему. Я не хочу, чтобы ты прикасался ко мне, Дуг. На этот раз ты совершаешь убийство, и я сыта — по горло.

— Я не могу заплатить, — сказал Кинг. — Ты не можешь просить меня об этом.

— Я не прошу, Дуг, — холодно ответила она. — Я просто говорю. Когда завтра утром эти люди позвонят тебе, отвечай им, что деньги готовы. И лучше, если они будут готовы до их дальнейших указаний. Лучше пусть будут готовы…

— Я не могу отдать им деньги, Дайана, — сказал он. — Я не могу заплатить. Ты не должна просить меня…

Но Дайана уже вышла из комнаты.

Утро.

Город дремлет. В пронизывающий холод хорошо спать допоздна.

Холод сопровождается темнотой на улицах, и постель становится чем-то вроде святилища. В этом городе холодные полы, и каждый боится коснуться их босыми ногами.

Будильники начинают звонить, когда еще совсем темно. Пока что нет никаких признаков того, что когда-нибудь взойдет солнце. Звезды постепенно убегают с ночного небосвода, но на восточном краю неба все еще не видна теплая красная искра. Утро заполнено темнотой, и будильники пронизывают мрак отрывистыми звонками и неотвязным гудением — своей постоянной, автоматически настроенной мелодией. Доброе утро, Америка, время вставать и улыбаться.

— Иди ко всем чертям! — и руки высовываются из-под одеяла, чтобы заставить умолкнуть вечно бодрствующий голос времени. — Иди к чертям! — и плечи снова закутаны теплым одеялом, плоть касается плоти. — Джордж, пора вставать!

— Мрм-ммббб…

— Джордж, дорогой, пора вставать!

И каждый Джордж в городе выскальзывает из-под одеяла, оставляя теплую утробу брачной постели, касается пальцами ледяного пола. Все Джорджи в городе, дрожа, быстро одеваются, и вода, которая течет из крана, как холодная, так и горячая, словно вырвалась из ледяной горной речки. Побриться — целая проблема. Лампочка в ванной бросает холодный слабый свет. Жена и дети еще спят и чувствуется что-то неестественное в том, что он, один из миллионов мужчин этого города, проснувшихся рано утром и совершающих свой утренний туалет, — единственное бодрствующее человеческое существо во всей квартире. В комнатах все еще холодно, но радиаторы уже щелкают, скоро в них со свистом ворвется горячий пар, жарко запахнет нагретым металлом. Кофейник на кухне начинает булькать — скоро квартира наполнится густым ароматом кофе. Даже вода в кранах кажется теперь более теплой. Но главное. — госходит солнце.

Оно поднимается, не зная преград. Оно смело выглядывает из-за края ночи, облачившись в сияние, отбрасывающее темную <вшу неба; желтые полосы оттесняют густую синеву, оранжевые блики без смущения отталкивают ночь, и солнце встает, встает, словно поднимающийся на ноги великан. Опираясь на восток, оно обрисовывает внезапной вспышкой золотистого цвета контуры здания, омывает золотом реку Харб, шлет на улицы волны тепла. У солнца нет никаких проблем, никаких трудностей, оно просто встает, оно просто сияет. С добрым утром, Америка, время вставать и светить.

Неоновые лампы мигают, пораженные внезапной слабостью, отступая перед всепобеждающей мощью солнца. В безлюдных каньонах города монотонно меняются сигналы светофора. Пока движение еще не началось; красные и зеленые сигналы не имеют никакого смысла. Еще нет прохожих, и некому смотреть на таблички, на которых поочередно зажигаются надписи «Идите» и «Стойте». Загораются красные и зеленые сигналы, и горячее око солнца отражается в бесчисленных стеклянных глазах светофоров, освещает окна высоких зданий так, что они смотрят в сторону востока сотнями горящих взглядов.

Слепой ощупывает палкой дорогу на тротуаре.

На реке оживает движение. Речные Джорджи просыпаются, вдыхая запах речной воды и аромат жареного бекона. Вдоль изогнутой линии причалов прокатывается трель свистков. На военном корабле по радио передают подъем.

Гаснут уличные фонари.

Остается только солнце.

Патрульный полицейский совершает свой молчаливый обход, пробуя ручки дверей магазинов, нагибаясь к стеклянным дверям, заглядывая в витрины. Он смотрит на часы. Пять сорок пять. Через несколько часов его сменят.

Прошла длинная холодная ночь.

Наступило раннее утро.

Дайана укладывала вещи в тихой, залитой золотым светом спальне. Пылинки пылали, плясали в солнечном луче, обрисовывавшем контуры ее тела; она аккуратно н методически заполняла чемодан. Лиз Беляев наблюдала за ней, лежа в шезлонге у кровати и отпивая кофе из чашки.

— Я не поднималась так рано с тех пор, как наши мальчики из колледжа устроили на нас набег, — сказала Лиз.

— Помню, — ответила Дайана.

— О пламенная юность, куда ты удалилась? Мальчики устраивали набеги на нас, а мой Гарольд устраивает набеги только на холодильник.

— Все мы когда-нибудь должны повзрослеть, Лиз, — сказала Дайана. Открыв один из ящиков, она вынула стопку наволочек и положила их на кровать.

— Правда? — спросила Лиз. — А когда повзрослеешь ты, дорогая? Мне кажется, ты ведешь себя как ребенок.

— Неужели?

— Да, как ребенок. Хотя, может быть, ты суицидальный тип. — Лиз скорчила гримасу и отпила еще глоток. — Но я всегда считала тебя вполне уравновешенной особой. А теперь ты требуешь от Дуга, чтобы он погубил себя, и тебя в придачу. Это совершенно бессмысленно.

— Разве?

— Конечно, — Лиз нахмурилась. — Мне бы хотелось, чтобы ты перестала задавать вопросы после каждого моего предложения. Это звучит как плохое подражание Хемингуэю.

— Прости. — Дайана разгладила ладонями наволочку, свернула ее и вложила в чемодан. — Предположим, что там оказался один из твоих детей, Лиз?

— Я бы отрезала себе руку, чтобы его спасти, — не раздумывая ответила Лиз.

— А предположим, они похитили бы моего сына — Бобби — и потребовали у тебя деньги?

Лиз сделала большой глоток. В этот ранний час она еще не была накрашена, но и без этого светилась свежестью и красотой, а ее глаза были ясными. — Дорогая, — сказала она. — Я люблю тебя как сестру. Я всегда тебя любила, не только потому, что мы вместе учились в колледже. Но я не уверена, что отдала бы пятьсот тысяч, чтобы спасти твоего сына. Я просто не уверена, Дайана. И если, по-твоему, я была бы сволочью из-за этого, пусть я буду сволочью.

— Это очень странно, — сказала Дайана.

— Почему? Потому что я мать? Но ведь я мать только трех маленьких чудовищ, которые безобразничают в моей скромной хижине на холме. Я не могу быть матерью для всего человечества, слава богу, — Лиз замолчала. — Достаточно трех беременностей.

Несколько минут они молчали. Лиз выпила кофе и поставила на стол пустую чашку. Дайана продолжала укладывать вещи.

— С твоей стороны было бы очень любезно пригласить меня к себе, Лиз, — сказала Да* ia.

— Какая чепуха! — небрежно ответила Лиз. Но если Дуг спросит меня, что я обо всем — »том ^маю, л скажу ему откровенно, что, по-моему, ты сошла с ума.