— Может быть, вы скажете точнее, с чем именно вы не согласны?

— С удовольствием.

Я взял у него график и внимательно перечитал его, стараясь сконцентрироваться на деталях. Основная неточность стала для меня совершенно очевидной еще при первом чтении, и я сразу утвердился в мысли, что график был специально сфабрикован, чтобы поймать меня на ней. Вместо двух-трех минут между вторым выстрелом и моментом, когда я достиг места, где расстался с миссис Фицвильям, в графике стояло не менее семи минут. Было понятно, к чему все это клонилось: за эти семь минут я мог убить Эрика Скотт-Дейвиса, произведя второй выстрел, и принять необходимые меры, чтобы было похоже, будто причиной его смерти был несчастный случай. Хорошенькая западня!

На эту ошибку я и указал в первую очередь.

— Я вижу, для второго выстрела указано время три тридцать семь. Уверен, что он прозвучал несколько позже.

— Вот как? А какое время вы бы указали, в таком случае?

— Три сорок две, — ответил я.

— Почему именно три сорок две?

— Потому что мистер Хилльярд присоединился ко мне не более чем через три минуты после этого.

— И вы за это время сумели подняться на холм и опять спуститься с него?

— Вот именно так.

— А вы уверены, что это не заняло у вас больше времени?

— Абсолютно.

— Хорошо. А с остальными пунктами вы согласны?

— Нет, не согласен. Первый выстрел, несомненно, прозвучал позже чем через две минуты после того, как мы двинулись к дому. Я бы поставил время три тридцать пять. Далее, я не пошел назад сразу же после этого — и точно не мог оказаться внизу раньше трех тридцати девяти.

— Вы, кажется, весьма уверены в ваших показаниях, мистер Пинкертон. Может быть, вы случайно заметили и время, когда прозвучал второй выстрел?

Ну нет, в такую примитивную ловушку меня не заманить.

— Нет, не заметил. Но поскольку, как вы уже говорили, в этом деле важна точность, вчера вечером мистер Хилльярд, я и мой друг приложили все усилия, чтобы восстановить весь ход событий.

— Чтобы подготовиться к сегодняшнему утру? — спросил следователь, очевидно надеясь поставить меня в неловкое положение этим намеком.

— Именно. Мы подумали, что это могло бы помочь суду. У меня с собой есть экземпляр составленного нами графика, если вам интересно будет на него взглянуть. Смею утверждать, он гораздо более точен, чем тот, который вы зачитывали. — Очко в мою пользу, подумал я. Моя уверенность возросла.

— Благодарю вас. — тут же ответил мистер Гиффорд и взял предложенный мной документ. — Я вижу, что, даже исходя из вашего собственного подсчета, вы провели внизу не менее шести минут. Хотелось бы, чтобы вы со всей возможной точностью рассказали суду, что вы делали в это время. Нет нужды упоминать о том, что, если Скотт-Дейвис был убит первым выстрелом, вы в тот момент находились в нескольких ярдах от тела, а если его убил второй выстрел, вы были в нескольких ярдах от места его смерти. Поэтому, еще раз повторяю, ваши показания имеют огромное значение, мистер Пинкертон, и особенно в отношении этих шести минут, которые вы провели там без свидетелей.

Точно перед такой же дилеммой меня уже ставил инспектор, и почти в тех же словах. Сколько бы я ни думал над этим вопросом, я не мог найти достаточно убедительного ответа. Но я постарался сделать, что было в моих силах.

— Как я уже говорил, я спустился обратно в лес, чтобы успокоить миссис Фицвильям. Несколько раз я крикнул, пытаясь привлечь внимание стрелявшего я думаю, миссис Фицвильям может подтвердить мои слова, — добавил я с небольшим поклоном в её сторону. Дама в ответ слегка кивнула. Джон накануне вечером сказал мне, что проследит за тем, чтобы миссис Фицвильям в случае необходимости поддержала меня в этом вопросе. — Когда я убедился, что стрелок, очевидно, уже углубился в лес — об этом говорило и то, что второй выстрел прозвучал гораздо дальше, — я вернулся на поляну, где мы разыгрывали спектакль, и подобрал свои портсигар и спички, которые я там забыл. Возможно, я просто немного задумался и задержался там. Видимо, так и произошло. Потом я поднялся но тропинке и, как я уже упоминал, спустился обратно.

— И это все, что вы можете нам рассказать?

— В самом деле не знаю, что еще я мог бы прибавить к этому. Мне больше нечего рассказывать.

— Нет? А ведь шесть минут — довольно большой промежуток времени, мистер Пинкертон, чтобы просто так стоять где-то без дела. Значит, вы ничего не делали эти шесть минут, несмотря на то что второй выстрел прозвучал совсем недалеко от вас?

— Извините, но этот выстрел совсем не показался мне близким. Он прозвучал издалека, выше по течению.

Так это и продолжалось — он постоянно пытался загнать меня в угол, перемежая действительно имевшие место факты с собственными измышлениями до тех пор, пока мне трудно уже стало сохранять хладнокровие. Направление, из которого прозвучали выстрелы, их звучание, что я сказал инспектору Хэнкоку и как я увязываю это с тем, что говорю сейчас, и так далее, и тому подобное, буквально до тошноты.

Во всяком случае, это еще не выбивало почву у меня из-под ног, я знал, где могут находиться ямы и ловушки, и успешно их избегал. Но как только мы вступили на неосвоенную территорию, я глупейшим образом угодил в первую же расставленную для меня западню.

— А теперь скажите-ка, мистер Пинкертон, ведь вам было очень интересно участвовать в фарсе, который вы тут сочинили? Ведь вы все старались внести свою лепту в его сюжет?

— Да, — наивно согласился я, не заметив никаких подводных камней.

— А каков был ваш вклад? А-а, прошу прощения, у меня тут все записано. Да, в моих записях указано, что это вы подали идею нарисовать пятно крови на пальто: очень правдоподобный штрих. Это в самом деле предложили вы?

Как просто было бы все отрицать, но я ведь не знал, что последует дальше.

— Да, — ответил я не задумываясь.

— Вот-вот. Вы предложили нарисовать это реалистичное пятно на пальто Скотт-Дейвиса. Я так понимаю, мистер Скотт-Дейвис часто брал с собой ружье, когда ходил прогуляться в Минтон-Дипс, да и в других местах, без сомнения. (Мы еще заслушаем свидетельские показания об этом позже.) А как насчет вас, мистер Пинкертон, вы тоже так поступали?

— Нет, конечно.

— Похоже, вы принимаете этот вопрос близко к сердцу.

— Мое отношение к убийству диких животных хорошо известно всем, кто со мной знаком.

— Понятно. И именно из-за того, что вы противник охоты на диких животных, вы никогда не стреляете?

— Естественно.

— Но вообще-то вы умеете обращаться с оружием?

На мгновение я заколебался.

— Ну, я знаком с принципами работы стрелкового оружия, разумеется.

— Я спрашивал не об этом. Я спрашивал вас, умеете ли вы обращаться с оружием — скажем, с винтовкой.

— Я никогда не занимаюсь стрельбой.

— Судя по вашим словам, вы совершенно незнакомы со стрелковым оружием. Вы именно это подразумеваете?

Глупо, конечно, но ехидный тон этих вопросов вывел меня из равновесия. Я понимаю, что именно этого следователь и добивался, и виню только себя за то, что поддался эмоциям, но я коротко ответил:

— Вы можете понимать это как вам заблагорассудится.

— Спасибо, так я и сделаю. Например, я понимаю это так, что вы намеренно вводите суд в заблуждение. — С этими словами он повернулся к присяжным, чтобы они не упустили ни слова из его важного сообщения. — Когда вы учились в школе Фернхерст, то считались лучшим снайпером. Более того, вы в течение трех лет представляли свою школу на соревнованиях восьмерки в Бисли, и два года подряд выигрывали Кубок лучшего стрелка. Все правильно?

— Абсолютно. — Удар был нанесен. Так вот какой была эта обнаруженная полицией улика, которой я опасался все это время. Она и вправду была довольно серьезной, а в той форме, в какой ее подал этот дерзкий маленький стряпчий, казалась еще более значительной. Особенно после упоминания о моей роковой импровизации с красной краской.

— Возможно, вы объясните суду, зачем вы пытались внушить нам, будто не умеете обращаться с оружием?

Я переводил взгляд с одною члена суда на другого, на Этель, лицо которой от волнения покрылось некрасивыми красными пятнами, на Аморель, побледневшую как полотно, на напряженно выпрямившуюся на стуле миссис Фицвильям, на инспектора Хэнкока, внимательно рассматривающего свои ботинки, на маленького коронера, неловко крутившего пальцами карандаш, на присяжных, лица которых оживлялись по мере того, как в их тупоумные головы закрадывалось подозрение… и удивлялся собственному спокойствию. Сказать по правде, я уже оставил всякую надежду на благополучный исход, и это подействовало на меня удивительно успокаивающим образом.

— Ничего подобного я не пытался внушить суду, как вы изволили выразиться, — хладнокровно заметил я. — Если у вас самого возникло такое впечатление, то, уверяю вас, оно ошибочно.

— Тогда, возможно, вы будете так добры и выведете меня из досадного заблуждения. Не могли бы вы объяснить, почему ни разу не сообщили об этом важном факте никому из тех, кто занимался расследованием гибели Скотт-Дейвиса?

Я повернулся к коронеру.

— Сэр, прошу вас оградить меня от оскорбительной манеры, с которой этот джентльмен формулирует свои вопросы. Я считаю, что он выходит за рамки дозволенного. На каком основании он полагает, что этот факт вообще имел значение или что я должен был догадываться об этом? Имеет ли он право сваливать воедино совершено разные вопросы, заведомо не сомневаясь, что я намеренно скрыл этот факт от следствия? Я достаточно мирился с оскорбительными намеками, содержащимися в самих этих вопросах. Поэтому обращаюсь к вам, сэр, с просьбой защитить меня от произвола.

Маленький коронер выглядел чрезвычайно смущенным.