– Так или иначе, – сказал сам себе мистер Саттерсвейт, – нужно зайти. Глупо сразу тащиться обратно и даже не зайти… на всякий случай. С машиной, насколько я понимаю, они все равно провозятся дольше, чем говорят. Какие там десять минут. Я зайду просто на всякий случай, вдруг что-нибудь любопытное.

Он еще раз взглянул на витрину с сервизом. И неожиданно понял, что фарфор этот очень хорош. Хорошего качества. Отличный современный фарфор. Он напряг память, пытаясь что-то припомнить. Ах да, герцогиня Лейтская, сообразил он. Замечательная была старая леди. Как добра она была к своей горничной во время сильного шторма, когда корабль шел на Корсику, та слегла от морской болезни. Герцогиня ухаживала за ней с заботливостью и терпением кроткого ангела и лишь на следующий день вновь показала характер, против чего в те годы никто из слуг, кажется, ничего не имел против, во всяком случае, не проявлял никаких признаков возмущения.

Мария. Да, герцогиню звали Марией. Милая старая Мария Лейтская. Она умерла несколько лет назад. Это у нее был утренний чайный сервиз «Арлекин», вспомнил мистер Саттерсвейт. Да, у нее. Большие разноцветные чашки. Одна была черная. Одна желтая, третья красная, а потом еще одна удивительно неприятного красновато-кирпичного цвета. Кажется, этот цвет, подумал мистер Саттерсвейт, был любимый у герцогини. Он вспомнил ее рокингемский сервиз, тоже красно-кирпичный, украшенный позолотой.

«Ах, – вздохнул мистер Саттерсвейт, – хорошее было время. Но, кажется, все-таки пора зайти. Выпить чашку кофе или что-нибудь вроде. Наверняка молока в нем больше, чем кофе, и наверняка он с сахаром. Тем не менее нужно же как-то убить время».

Мистер Саттерсвейт переступил порог. В кафе было почти пусто. Время чая, подумал он, пожалуй, еще не наступило. Кроме того, сейчас вообще мало кто пьет чай. Разве что дома, и то главным образом старики. Возле дальнего окна за столиком сидели молодые влюбленные, а напротив возле стены сплетничали две женщины.

– Я сказала, – говорила одна из них, – я сказала ей, что так нельзя. Так нельзя, и я не намерена это терпеть, я так и Генри сказала, и он со мной согласился.

У этого Генри, должно быть, нелегкая жизнь, мелькнуло в голове у мистера Саттерсвейта, и он давно, конечно, усвоил, что с ней легче согласиться, о чем бы ни шла речь. В высшей степени неприятная женщина и в высшей степени неприятная у нее подруга. Мистер Саттерсвейт отвел взгляд в сторону и сказал продавщице:

– Нельзя ли взглянуть, что тут у вас?

За прилавком стояла симпатичная женщина.

– О да, сэр, конечно. Мы только что получили новый хороший товар, – ответила она.

Мистер Саттерсвейт поглазел на разноцветные чашки, подержал парочку в руках, рассмотрел со всех сторон молочник, подержал в руках фарфоровую зебру, подумал и потрогал, разглядывая весьма симпатичные пепельницы. Услышав, как за спиной задвигались стулья, он оглянулся и увидел, что обе женщины, расплатившись, направляются к выходу. Навстречу им в кафе вошел высокий человек в темном костюме. Он сел за только что освободившийся столик спиной к мистеру Саттерсвейту. Мистер Саттерсвейт решил, что со спины вид у него вполне симпатичный: спина у незнакомца была сухощавая, крепкая и мускулистая. Тем не менее, может быть, оттого, что в кафе было слишком сумрачно, что-то в ней было мрачное, почти зловещее. Мистер Саттерсвейт вновь отвернулся к пепельницам.

«Нужно купить одну, чтобы не огорчить хозяйку», – решил про себя мистер Саттерсвейт.

Так он и сделал, и, пока расплачивался с продавщицей, выглянуло солнце.

Мистер Саттерсвейт прежде и не сообразил, что в кафе темно, потому что хмуро на улице. Небо почти сплошь было в тучах. «Набежали они, – вспомнил мистер Саттерсвейт, – пока мы искали станцию». Но теперь вдруг снова выглянуло солнце. Лучи его заиграли в пестрых вазах, на чашках, пробились в кафе сквозь похожий на церковный витраж, который, подумал мистер Саттерсвейт, остался здесь, наверное, от викторианских времен. Осветили мрачноватый зальчик. Добежали до нового посетителя. Оставили на черной угрюмой спине синие, красные, желтые пятна. И вдруг мистер Саттерсвейт понял, что перед ним сидит именно тот, кого он, мистер Саттерсвейт, хотел здесь встретить. Интуиция не подвела. Вдруг понял, кто это вошел и сел у стены за столик. Понял с такой отчетливостью, что не нужно было даже ждать, когда тот повернется лицом. Мистер Саттерсвейт забыл про фарфор, перешел в кафе, обогнул круглый стол и сел напротив.

– Здравствуйте, мистер Кин, – сказал мистер Саттерсвейт. – Почему-то я так и знал, что сегодня увижусь с вами.

Мистер Кин улыбнулся.

– Вы всегда все знаете, – сказал он.

– Как же давно мы не виделись, – сказал мистер Саттерсвейт.

– Разве время имеет значение? – сказал мистер Кин.

– Возможно, и нет. Возможно, вы правы. Но, возможно, и нет.

– Позвольте вам что-нибудь взять.

– Неужели здесь можно есть? – с сомнением спросил мистер Саттерсвейт. – А ведь, кажется, вы зашли сюда именно для этого.

– Никто не знает наверняка, для чего кто-то что-то делает, не так ли? – сказал мистер Кин.

– Я очень вам рад, – сказал мистер Саттерсвейт. – Я, знаете ли, успел вас почти забыть. То есть забыть, как вы говорите и что рассказываете. И как вам удается заставить меня думать и действовать.

– Я… заставляю вас действовать? Нет, вы к себе несправедливы. Вы всегда сами прекрасно знали, что делать и почему, и прекрасно знали, зачем.

– Но без вас я ничего этого не знаю.

– О нет, – сказал мистер Кин. – Я тут совершенно ни при чем. Я всего лишь – и я говорил это не раз, – я всего лишь случайный прохожий. Не более того.

– И сегодня вы случайно оказались в этой деревушке.

– А вы разве нет? Наверняка вы собирались куда-то совсем в другое место. Или я ошибаюсь?

– Я собрался в гости к старому другу. Другу, с которым не виделся много лет. Он постарел. Стал чуть ли не инвалидом. У него был удар. Сейчас он вроде бы оправился, но ведь никогда не знаешь…

– Он живет один?

– Нет, теперь нет, и я очень рад. Семья его вернулась из-за границы, то есть то, что осталось от семьи. Вот уже несколько месяцев они живут все вместе. Я рад, что наконец можно приехать и увидеть их всех. Тех, кого я, так сказать, уже видел, и тех, кого еще нет.

– Вы имеете в виду детей?

– Детей и внуков. – Мистер Саттерсвейт вздохнул. На мгновение ему стало грустно оттого, что у него самого ни детей, ни внуков, ни правнуков. Жалел он об этом далеко не всегда.

– Здесь прекрасно варят кофе по-турецки, – сказал мистер Кин. – Очень хороший кофе. Остальное, как вы и сами изволили догадаться, малосъедобно. Тем не менее глоток кофе никогда не помешает, не так ли? Давайте-ка выпьем по чашечке, ибо, насколько я понимаю, вы вот-вот продолжите свой поход по местам воспоминаний или там чего-то еще.

На пороге появилась черная собачонка. Она подошла и села возле стола, глядя на мистера Кина.

– Это ваша собака? – сказал мистер Саттерсвейт.

– Да. Разрешите представить, Гермес. – И он потрепал собачонку по голове и сказал: – Кофе. Пойди попроси Али.

Гермес поднялся и скрылся в открытой двери, которая вела в заднюю половину. Донесся резкий, отрывистый лай. Вскоре пес снова появился, и следом за ним шел молодой человек, очень смуглый, в ярко-зеленом пуловере.

– Кофе, Али, – сказал мистер Кин. – Два кофе.

– Кофе по-турецки. Так ведь, а, сэр? – Али улыбнулся и исчез.

Пес снова сел возле стола.

– Расскажите же, – сказал мистер Саттерсвейт, – расскажите, где вы были, что делали и почему не показывались так долго.

– Я ведь уже сказал, для меня время мало что значит. Я прекрасно помню – и, надеюсь, вы тоже, – по какому случаю мы виделись в последний раз.

– Очень был трагический случай, – сказал мистер Саттерсвейт, – не люблю о нем вспоминать.

– Вы называете трагедией смерть? Но смерть не всегда трагедия. Мы как-то об этом уже говорили с вами.

– Да, – согласился мистер Саттерсвейт, – возможно, та смерть – та, о которой мы тогда говорили, – и не была трагедией. Тем не менее…

– Тем не менее самое важное в жизни – это сама жизнь. Разумеется, вы правы, – сказал мистер Кин. – Разумеется. Сама жизнь. Хочется, чтобы человек, молодой, счастливый или который мог бы стать счастливым, жил. Конечно, всем нам этого хочется. И потому, если потребуется, мы обязаны спасти жизнь.

– А не могли бы вы потребовать что-нибудь такое от меня?

– Я? Разве я могу что-то от вас требовать? – Длинное печальное лицо мистера Харли Кина озарилось светлой улыбкой. – Никогда не стал бы от вас ничего требовать, мистер Саттерсвейт. Никогда. Вы и сами все знаете, все видите, знаете, что нужно сделать, и делаете. Я тут совершенно ни при чем.

– О нет, при чем, – сказал мистер Саттерсвейт. – И вы меня не переубедите. Но все-таки расскажите, где вы были все эти годы, которые, по-вашему, имеют так мало значения, что их и временем не назовешь.

– Везде понемножку. В разных странах, на разных широтах, в разных историях. Но почти везде, как всегда, я был случайный прохожий. Так что, по-моему, было бы куда правильнее, если бы рассказывать стали вы, и не о том, что сделали, а о том, что собирались. Вернее, куда собирались, с кем хотите увидеться? Какие они, ваши друзья?

– Разумеется, расскажу. С удовольствием. Я и сам хотел. Вы, кажется, знакомы. Знаете, всегда, если много лет не встречал человека, если потерял его из виду, а потом хочешь восстановить старую дружбу, то нервничаешь перед первой встречей.

– Вы правы, – сказал мистер Кин.

В маленьких чашках с восточным узором Али принес кофе по-турецки. С улыбкой он поставил их перед гостями и удалился. Мистер Саттерсвейт сделал небольшой глоток и остался доволен.