– Смотри – вот эта Обезьянья Ловушка. И – смотри-смотри – под ней стоит Любимая. А вот глициния и кортадерия. Мне кажется, что это какое-то чаепитие или что-то в этом роде. Смотри, сколько людей сидит вокруг стола в саду… И под ними подписаны их имена. Мейбл. Совсем страшненькая. А это кто?

– Чарльз, – прочитал Томми. – Чарльз и Эдмунд. Кажется, они играли в теннис – у них в руках теннисные ракетки довольно странного вида. А вот Уильям, кем бы он ни был, и майор Коутс.

– А здесь… Томми, посмотри же, ведь это Мэри.

– Точно. Мэри Джордан. И это же написано под изображением.

– Интересно, кто их фотографировал?

– Может быть, тот фотограф, о котором говорил Исаак. Тот, что из местной деревни. Наверное, у него сохранились старые негативы… Надо будет как-нибудь наведаться к нему.

Томми отодвинул от себя альбом и стал распечатывать письмо, которое пришло с дневной почтой.

– Что-нибудь важное? – поинтересовалась Таппенс. – Здесь три письма. Два – это счета, и так понятно. А вот это, то которое у тебя, оно выглядит совсем по-другому. Так оно важное? – повторила она свой вопрос.

– Может быть, – ответил Томми. – Завтра мне опять придется поехать в Лондон.

– В свои обычные комитеты?

– Не совсем, – сказал Бересфорд. – Мне надо кое с кем встретиться. И даже не в Лондоне, а под Лондоном. Кажется, где-то в направлении Харроу.

– Что? – переспросила Таппенс. – Ты ничего мне об этом не рассказывал.

– Я должен встретиться с человеком, которого зовут полковник Пайкэвей[49].

– Ну и имечко, – заметила Таппенс.

– Да уж, немного необычное.

– А я его уже слышала? – спросила миссис Бересфорд.

– Возможно, что я пару раз упоминал его в твоем присутствии. Он живет в атмосфере постоянного дыма. У тебя, случайно, нет пастилок от кашля?

– Пастилок от кашля? Не знаю. Кажется, есть. У меня осталась пачка с прошлой зимы. Но ведь у тебя нет кашля – я, по крайней мере, его не заметила.

– Правильно, но если я встречусь с Пайкэвеем, то он появится. Насколько я помню, достаточно пару раз вдохнуть воздух у него в кабинете, и кашель тут как тут. Ты можешь сколько угодно с надеждой смотреть на окна, но Пайкэвей не понимает таких намеков.

– А почему он хочет с тобой встретиться?

– Не имею ни малейшего понятия, но он упоминает Робинсона.

– Что? Того желтолицего? С толстой физиономией и окруженного тайнами?

– Именно его, – подтвердил Томми.

– Ладно, – согласилась Таппенс. – Может быть, то, чем мы сейчас занимаемся, – это тоже тайна.

– Маловероятно, принимая во внимание, когда это все произошло – не важно, что именно. Годы и годы назад – даже Исаак не может ничего вспомнить.

– «У новых грехов длинные тени», – сказала Таппенс, – я имею в виду поговорку. Хотя, по-моему, я опять ошиблась: «У новых грехов старые тени»? Или все-таки: «Ничто на земле не проходит бесследно»?

– Не помню, но мне кажется, что ни одна не подходит, – ответил Томми.

– Вечером я схожу и поговорю с фотографом. Хочешь со мной?

– Нет, – ответил Томми. – Я думаю пойти искупаться.

– Искупаться? На улице дико холодно.

– Ничего страшного. Я чувствую, что мне необходимо немного охладиться, встряхнуться и избавиться от ощущения этой паутины, остатки которой, как мне кажется, опутывают меня с ног до головы.

– Да, работка нам сегодня досталась грязноватая, – согласилась Таппенс. – Ну, что ж, а я поговорю с мистером Даррелом, или Дюррансом, или как его там зовут. Вот еще одно письмо, Томми, которое ты не открыл.

– Да? А я не заметил… Вот в нем может быть что-то действительно интересное.

– А от кого оно?

– От моего исследователя, – сообщил Томми торжественным голосом. – От той, которая мотается по всей Англии и не покидает Соммерсет-хаус, изучая сертификаты о свадьбах, смертях и рождениях, а также просматривает газетные подшивки и результаты переписей. Она очень старательная.

– Старательная и красивая?

– Не такая уж красивая, чтобы ты обратила на нее внимание, – ответил Томми.

– Это меня радует, – сказала Таппенс. – Знаешь, Томми, теперь, когда ты становишься старше и старше, у тебя могут появиться опасные идеи относительно хорошеньких помощниц.

– Ты совершенно не в состоянии оценить верного мужа, который находится у тебя прямо под носом, – возразил Бересфорд.

– Все мои подруги твердят, что с мужем легко ошибиться, – заметила Таппенс.

– У тебя неправильные подруги, – заключил Томми.

Глава 5

Беседа с полковником Пайкэвеем

Томми проехал через Риджентс-парк, а потом свернул на дороги, по которым не ездил уже целую вечность. Когда-то у них с Таппенс была квартира рядом с Белсайз-парк, и он помнил прогулки по Хэмпстед-Хит[50] с собакой, которая их обожала. Собака была исключительно своенравным существом. Выходя из квартиры, пес всегда хотел повернуть налево – на дорогу, ведущую к Хэмпстед-Хит. Никакие усилия Таппенс и Томми заставить его повернуть направо и пойти в торговый район обычно не приносили успеха. Джеймс, силихем-терьер, не поддающийся уговорам, ложился своим толстым, похожим на сосиску телом на тротуар, вываливал язык изо рта и притворялся собакой, измученной чрезмерными физическими нагрузками, которые его заставляли выполнять хозяева.

Обычно проходящие мимо пешеходы не могли воздержаться от комментариев вроде: «Ты только посмотри на эту милую собачку. На вот эту, с белой шерсткой, – она похожа на сосиску, правда? Как тяжело она дышит, бедняжка… Эти ее хозяева не позволяют ей идти туда, куда ей хочется, и она выглядит просто измученной». В такие минуты Томми брал у Таппенс поводок и твердой рукой тянул Джеймса в направлении, противоположном тому, в котором тот хотел идти.

– Боже, – говорила обычно Таппенс, – а ты не можешь взять его на руки, Томми?

– Что? Взять Джеймса на руки? Он слишком много весит…

В этот момент Джеймс, совершив тонкий маневр, разворачивал свое напоминающее сосиску тело в ту сторону, куда хотел направиться.

– Ты только посмотри на бедняжку. Мне кажется, он хочет домой.

Джеймс твердо тянул за поводок.

– Ну хорошо, – говорила в таких случаях Таппенс. – В магазины сходим позже. Придется разрешить ему идти туда, куда он хочет. Он настолько тяжел, что больше с ним ничего не сделаешь.

Джеймс поднимал на нее глаза и начинал вилять хвостом. «Я совершенно с тобой согласен, – говорил его хвост. – Наконец-то ты все поняла правильно. Пойдем. Пойдем в Хэмпстед-Хит».

И они шли в Хэмпстед-Хит.

По дороге Томми погрузился в размышления. У него был адрес того места, куда он направлялся. Последний раз Бересфорд встречался с полковником Пайкэвеем в Блумсбери, в небольшой убогой комнатке, полной табачного дыма. Здесь же, когда он приехал по адресу, оказался крохотный неприметный дом, расположившийся на пустоши недалеко от дома, в котором родился Китс[51]. В доме не было ничего интересного и романтичного.

Томми позвонил. Дверь открыла старуха, которая выглядела абсолютно так, как Томми представлял в своем воображении ведьму – с острым носом крючком и таким же подбородком, которые чуть ли не соединялись друг с другом. Женщина стояла на пороге с очень агрессивным видом.

– Могу я видеть полковника Пайкэвея?

– Не уверена, – ответила ведьма. – А кто вы такой?

– Меня зовут Бересфорд.

– Понятно… Да, он мне что-то про вас говорил.

– Я могу оставить машину на улице?

– Если только ненадолго. По этой улице ходит не так много блюстителей закона. Да и желтых линий вдоль тротуара незаметно. Только заприте ее, сэр. А то мало ли что…

Томми выполнил полученные указания и прошел вслед за женщиной в дом.

– Поднимитесь на один этаж, – велела она. – Но не выше.

Уже на лестнице ощущался сильный запах табака. Женщина-ведьма постучала в дверь и, засунув в нее голову, сказала:

– Это, наверное, тот джентльмен, которого вы хотели видеть. Говорит, что вы его ожидаете.

Она сделала шаг в сторону, и Томми вошел в облако дыма, которое заставило его немедленно закашляться и начать хватать воздух ртом. Бересфорд сомневался, что помнил о полковнике Пайкэвее что-нибудь, помимо облаков дыма и запаха никотина. В кресле – в потертом кресле с дырами на подлокотниках – полулежал глубокий старик. Задумчиво посмотрев на вошедшего Томми, он сказал:

– Закройте дверь, миссис Копс. Мы же не хотим, чтобы сюда проник холодный воздух.

Томми считал как раз наоборот, но его мнение, по-видимому, никого не интересовало, так что он решил, что ему остается только вдыхать эту отраву и умереть в отведенное ему богом время.

– Томас Бересфорд, – задумчиво произнес полковник Пайкэвей. – Это сколько же лет мы с вами не виделись?

Томми не успел сделать никаких подсчетов.

– Давненько, – продолжил полковник. – Вы же приходили ко мне с этим, как его там, правильно?.. Ну, не важно, это имя ничуть не хуже любого другого. Роза, каким именем ее ни назови, будет благоухать все так же. Это, по-моему, сказала Джульетта, нет?.. Иногда Шекспир заставлял их говорить престранные вещи. Конечно, он не мог поступать иначе, ведь он был поэтом. Самому мне «Ромео и Джульетта» никогда не нравилась. Все эти самоубийства во имя любви… А ведь такое случается сплошь и рядом, не забывайте. Ну, присаживайтесь, мой мальчик, присаживайтесь.