– Это верно, – согласилась Таппенс. – Хотя мы как раз этим сейчас и занимаемся, правда?

– Только потому, что нам нечем больше заняться. Не думаю, чтобы из этого что-то получилось… Ого!

– Что случилось? – спросила Таппенс.

– Мне кажется, что я оцарапался или что-то в этом роде. – Томми вынул руку из живота, слегка развернул ее и засунул снова. Наградой ему был вязаный шарф. Когда-то он явно был обиталищем моли, а после этого, наверное, опустился еще ниже по социальной лестнице.

– Отвратительно, – произнес Томми.

Таппенс слегка отодвинула его и засунула в живот свою руку, облокотившись на Матильду, пока ворошила ее внутренности.

– Побереги ногти, – сказал Томми.

– А это что такое? – спросила Таппенс.

Она вытащила свою находку на свет божий. Оказалось, что это колесо от автобуса, или тележки, или какой-то другой детской игрушки.

– Мне кажется, – сказала она, – что мы зря теряем время.

– И тем не менее мы должны довести это дело до конца, – заметил Томми.

– О боже, по моей руке ползут три паука. Через минуту мы можем докопаться до червей, а я их ненавижу.

– Не думаю, чтобы в Матильде водились черви. Я хочу сказать, что они предпочитают жить под землей. Поэтому Матильда в качестве места проживания вряд ли их заинтересует, как ты думаешь?

– Думаю, что ее живот пустеет, так мне кажется, – ответила Таппенс. – А это что такое?.. Боже, да это же набор иголок. Странно, что мы нашли его здесь. В нем даже еще есть иголки, но все они проржавели.

– Наверное, их спрятала какая-то девочка, которая не любила шить, – предположил Томми.

– Хорошая идея.

– А сейчас я касаюсь чего-то, что напоминает книгу, – сказал Бересфорд.

– Что ж, это может нам чем-то помочь. А в какой именно части Матильды?

– То ли в аппендиксе, то ли в печени, – заявил Томми профессиональным тоном. – С правой стороны. Наверное, придется прибегнуть к операции!

– Хорошо, господин хирург. Вытаскивайте, что бы это ни было.

Книга, с трудом походившая на таковую, оказалась очень древней. Некоторые ее страницы еле держались и были в каких-то пятнах, а переплет разваливался на куски.

– Кажется, это какая-то инструкция на французском языке, – сказал Томми. – «Pour les enfants. Le Petit Precepteur»[48].

– Понятно, – сказала Таппенс. – И мне пришла в голову та же мысль, что и тебе. Детка не хотела учить французский, поэтому специально запихнула учебник в брюхо Матильде. Старой доброй Матильде.

– Если та стояла левым боком, то запихивать такие вещи ей в брюхо было совсем непросто.

– Но не для ребенка, – сказала Таппенс. – Наверняка детка была подходящего роста и так далее. Я хочу сказать, что она вполне могла наклониться и забраться под лошадь. А сейчас я нащупала что-то скользкое. На ощупь похоже на шкуру животного.

– Какая гадость, – сказал Томми. – Ты думаешь, что это мертвый кролик или что-то в этом духе?

– Понимаешь, оно не пушистое. Мне оно не очень нравится… Боже, еще один гвоздь. Кажется, оно на нем висит. Здесь какой-то обрывок веревки или шнура. Странно, что он еще не сгнил, правда?

Она осторожно вытащила свою находку.

– Это какой-то бумажник. Да. И из очень хорошей кожи, как мне кажется. Отличная кожа.

– Давай посмотрим, что внутри, если там вообще что-то есть, – предложил Томми.

– Что-то есть, – ответила Таппенс. – А вдруг он набит пятифунтовыми банкнотами? – добавила она с надеждой.

– Не думаю, что их можно будет использовать. Бумага должна сгнить, не так ли?

– Не знаю, – ответила Таппенс. – Иногда случаются совершенно удивительные вещи. Мне кажется, что когда-то пятифунтовые бумажки делали из отличной бумаги. Тонкой, но очень долговечной.

– А вдруг это двадцатифунтовые бумажки? Это нас здорово выручило бы.

– Что? Эти деньги наверняка попали сюда еще до Исаака, иначе он их наверняка разыскал бы. Ладно. Но только подумай – ведь это могут быть и стофунтовые банкноты! А лучше пусть это будут золотые соверены. Соверены всегда держат в кошельках. У моей двоюродной тетки Марии был кошелек, полный золотых соверенов. Она часто показывала его нам – детям. Это был ее неприкосновенный запас на тот случай, если придут французы. Думаю, что она имела в виду именно французов. В любом случае, энзэ хранился на случай опасности или чего-то из ряда вон выходящего. Такие милые, толстенькие золотые соверены. Я всегда считала, что это очень умно, и думала о том, как здорово будет вырасти взрослой и заиметь свой кошелек с золотыми соверенами.

– Да кто тебе его дал бы?

– А я и не думала о том, что кто-то должен мне его дать, – ответила Таппенс. – Я думала о нем как о вещи, которая начинает принадлежать тебе по праву, как только ты становишься взрослым. Знаешь, как говорили: настоящие взрослые женщины носят манто. Или что-то в этом роде. Манто с меховым воротником вокруг шеи и шляпка. И большой толстый кошелек, полный золотых соверенов; и каждый раз, когда у любимого внука начинается учебный год, ты даешь ему один в качестве подарка.

– А что с девочками? С внучками?

– Не думаю, что они тоже должны получать по соверену, – сказала Таппенс. – Тетя иногда посылала мне половину пятифунтовой бумажки.

– Половину пятифунтовой бумажки? Но это же никому не нужно.

– А вот и нет. Она разрывала банкноту пополам и присылала мне половинку. А вторую присылала попозже. Делалось это для того, чтобы никому не пришло в голову украсть деньги.

– Боже, на какие только ухищрения не идут люди…

– Ты прав, – согласилась Таппенс. – А это что еще такое? – Она рылась в бумажнике.

– Давай выйдем отсюда на пару минут и глотнем свежего воздуха, – предложил Томми.

Они выбрались на улицу, где смогли получше разглядеть свой трофей. Это действительно был толстый кожаный бумажник хорошего качества. Со временем он утратил свою мягкость, но в остальном полностью сохранился.

– Думаю, что влага не добралась до него внутри Матильды, – предположила Таппенс. – Томми, знаешь, что это такое?

– Нет. Что? Это точно не деньги, но очень похоже на письма. Не знаю, сможем ли мы их прочесть. Они все такие старые и выцветшие…

Томми очень осторожно сложил пожелтевшие листки, отделяя их друг от друга там, где это было возможно. Буквы, очень крупные, когда-то были написаны темно-синими чернилами.

– Место встречи изменилось, – прочитал он. – Кен-Гарденз возле Питера Пэна. Среда, 25-го в 3.30 после полудня. Джоанна.

– Мне кажется, – сказала Таппенс, – что мы наконец-то нашли нечто.

– Ты хочешь сказать, что кому-то, кто собирался в Лондон, сообщалось, что он должен в определенный день встретиться с кем-то в Кенсингтонском саду и принести с собой бумаги, планы или что еще там было? Тогда кто, по-твоему, должен был вынуть это из Матильды и кто это туда положил?

– Это мог быть даже ребенок, – сказала Таппенс. – Положил их туда кто-то, кто жил в доме и имел возможность передвигаться по нему, не вызывая подозрения. Он получал бумаги от морского офицера и передавал их в Лондон.

Она замотала старый кожаный бумажник в шарф, который был у нее на шее, и вместе с Томми вернулась в дом.

– Там могут быть еще бумаги, – предположила она. – Но мне кажется, что большинство из них пришло в негодность и превратится в пыль, как только до них дотронутся… А это что еще?

На столике в холле лежал объемистый пакет. Из столовой вышел Альберт.

– Это принес курьер, – сказал он. – Сегодня утром для вас, мадам.

– Интересно, что бы это могло быть, – сказала Таппенс, беря пакет в руки.

Вместе с Томми они прошли в гостиную. Таппенс развязала бечевку и сняла коричневую упаковочную бумагу.

– Похоже на альбом, – сообщила она. – Так мне кажется. А вот и записка. От миссис Гриффин.

Дорогая миссис Бересфорд!

С Вашей стороны было очень любезно принести мне именинный альбом. Мне доставило громадное удовольствие просмотреть его и вспомнить о многих людях, которых я знала в молодости. Человеческая память так коротка… Иногда мы помним только имена людей, а не их фамилии, а иногда – все наоборот. Недавно я наткнулась на этот альбом. Это не мой альбом – я думаю, что он когда-то принадлежал моей бабушке. Но в нем достаточно фотографий, и среди них, как я полагаю, есть парочка фото Паркинсонов, потому что моя бабушка их хорошо знала. Я подумала, что Вы захотите на них посмотреть, так как Вас так интересует история Вашего нынешнего дома и те, кто в нем когда-то жил. Мне альбом возвращать не надо, так как лично для меня, уверяю Вас, он не представляет никакой ценности. В домах у людей обычно скапливается слишком много вещей, которые принадлежали их тетушкам и бабушкам. Например, недавно я нашла в ящике шкафа, который стоит в мезонине, несколько наборов иголок, которым уже много-много лет. Я смутно вспоминаю, что не моя бабушка, а бабушка моей бабушки имела привычку дарить горничным на Рождество наборы иголок, и я думаю, что она купила их на какой-то распродаже с прицелом на следующий год. Теперь они совершенно бесполезны. Иногда становится грустно, как подумаешь, сколько бесполезных потерь переживает человек.


– Фотоальбом, – сказала Таппенс. – Это может быть интересно. Садись рядом, давай смотреть.

Они уселись на софе. Альбом был типичным для давно ушедших дней. Большинство фотографий выцвели, но время от времени Таппенс узнавала места, которые соответствовали их нынешнему дому.