Агата Кристи - Врата судьбы

– Мне очень жаль, – сказал Томми. – Никакого удовлетворения.

– Зато некоторые другие вещи оказались интересными. А сейчас я, пожалуй, пройду наверх и избавлюсь от этой чертовой паутины. С ней я совершенно не могу говорить.

– Думаю, что ты права, – сказал Томми. – Уверен, что, покончив с ней, ты будешь выглядеть гораздо лучше.

– Если ты хочешь, чтобы мы с тобой были настоящей любящей супружеской парой, – сказала Таппенс, – то, глядя на меня, ты всегда должен думать о том, что твоя жена – настоящая красавица, несмотря на возраст.

– Таппенс, моя дорогая, – заявил Томми, – для меня ты всегда самая красивая. А сейчас у тебя с левого уха свешивается комок паутины, который делает тебя вообще неотразимой. Как локон императрицы Евгении[42], с которым ее иногда изображают в кино. Знаешь, тот, что спускается до середины ее шеи. А в твоем, кажется, есть еще и паук.

– Вот это мне совсем не нравится! – воскликнула Таппенс.

Рукой она смахнула паутину, после этого поднялась наверх и присоединилась к Томми позже. Ее ожидал бокал, на который она посмотрела с сомнением.

– Ты же не налил мне лавровишневую воду, а?

– Нет. Мне самому тоже почему-то не хочется ее пить.

– Ну что ж, – сказала Таппенс, – тогда позволь мне продолжить…

– Ну конечно. Ты это и так сделаешь, но хочется думать, что это я подвиг тебя на сие повествование.

– Так вот, тогда я сказала себе: «Где бы я спрятала здесь вещи, которые никто не должен найти?»

– Что ж, – заметил Томми, – очень логично.

– И тогда я стала мысленно перебирать места, подходящие для этого. Первое, что пришло мне в голову, были внутренности Матильды.

– Прости, не понял.

– Внутренности Матильды. Игрушечной лошади. Я же тебе о ней рассказывала. Она из Америки.

– Здесь действительно много вещей из Америки, – заметил Томми. – Лавровишневая вода ведь тоже оттуда.

– Так вот, старина Исаак рассказал мне, что у лошади есть дыра в животе – так это и оказалось, и она была полна странными обрывками бумаги. Но ничего интересного. Хотя это именно то место, где можно было бы легко спрятать что угодно.

– Согласен.

– Ну и, конечно, Любимая. Я еще раз ее осмотрела. У нее достаточно старое сиденье, покрытое выцветшей материей, но под ним тоже ничего не оказалось. Чьих-либо личных вещей тоже не наблюдалось. Поэтому я опять задумалась. Ведь у нас еще оставались книжные полки и книги. А люди иногда что-то прячут в книгах. А ведь мы еще не кончили разбирать книги в комнате наверху, правильно?

– А я думал, что мы закончили, – с надеждой в голосе сказал Томми.

– Не совсем. Осталась еще нижняя полка.

– Ах, эта… ну это совсем просто. Там же не надо ставить стремянку, чтобы до нее дотянуться.

– Правильно. Поэтому я поднялась в ту комнату, уселась на полу и просмотрела книги на нижней полке. Большинство из них оказались проповедями. Чьи-то древние проповеди, записанные методистским священником. Они были совсем неинтересные, поэтому я их все вывалила на пол. И вот тут я совершила открытие. В самом низу кто-то когда-то проделал сквозное отверстие и напихал туда всякой ерунды. В основном порванных книг. Одна из них, в коричневом переплете, была довольно увесистая, и я вытащила ее, чтобы получше рассмотреть. Ведь никогда не знаешь наверняка, что это может быть. И знаешь, что я нашла?

– Не имею ни малейшего представления. Наверное, первое издание «Робинзона Крузо» или что-то не менее ценное?

– Нет. Это оказался именинный альбом.

– Это еще что такое?

– Раньше они были популярны. Во времена Паркинсонов. Или еще раньше. В любом случае, он оказался рваным и потертым, совсем недостойным того, чтобы его хранили, – я еще подумала, что он никому не нужен. Но вещь это старая, и в ней можно найти что-нибудь интересное, подумала я.

– Понятно. Ты подумала, что нечто могли спрятать между листами этого альбома.

– Вот именно. Хотя это и оказалось не так. Все не столь просто, но я все еще очень внимательно изучаю его. Я еще не просмотрела его весь. Понимаешь, в нем могут быть какие-нибудь интересные имена или что-то в этом роде.

– Возможно. – Голос Томми был полон скепсиса.

– И больше ничего. Это единственное, что я смогла разыскать среди книг. Больше на нижней полке ничего не было. Теперь нам осталось просмотреть все шкафы.

– А это мысль, – заинтересовался Томми. – В мебели обычно хранится множество секретов – например, тайные ящики…

– Нет, Томми, ты опять ошибаешься. Я хочу сказать, что вся мебель в доме принадлежит нам. Мы переехали в пустой дом и привезли ее с собой. Единственное, что здесь относится к старым временам, так это бардак в месте, которое называют Кэй-Кэй, который состоит из старых игрушек и садовых скамеек. То есть в самом доме не осталось никакой антикварной мебели. Тот, кто жил здесь перед нами, или увез ее с собой, или продал. Со времен Паркинсонов здесь перебывала целая куча жильцов, поэтому вещей самих Паркинсонов здесь точно не осталось. Но кое-что я все-таки нашла. Может быть, это нам как-то поможет.

– Что именно?

– Фарфоровые стойки для меню.

– Фарфоровые стойки для меню?

– Именно. В том старом шкафу, в который мы никак не могли попасть. В том, что стоит под лестницей. А в старой коробке – которая, кстати, стояла именно в Кэй-Кэй, – я нашла ключ. Смазала его маслом и смогла открыть дверь шкафа. Он был пуст. Просто грязный шкаф с осколками разбитого фарфора. Думаю, что он остался от последних жильцов. А вот на верхней полке оказались эти фарфоровые стойки Викторианской эпохи, которые люди использовали во время торжественных обедов. Потрясающе, что они ели на этих обедах – блюда просто восхитительные. Я зачитаю тебе после обеда. Совершенно восхитительно. Два супа – один бульон и один настоящий суп; помимо этого, два сорта рыбы и две перемены закусок; а уже потом салат или что-то в этом роде. А уже после этого следовало мясо и… я не знаю, что после него. Наверное, сорбет – это ведь вариант мороженого, правильно? И вот после всего этого подавался салат с лобстерами! Ты можешь себе это представить?

– Хватит, Таппенс, – взмолился Томми. – Боюсь, что больше я не выдержу.

– Знаешь, это показалось мне интересным. Относится к прошлому и все такое… Мне кажется, этим стойкам очень много лет.

– И что ты ждешь от всех этих открытий?

– Я думаю, самым перспективным является этот именинный альбом. Я увидела в нем имя Уинифред Моррисон.

– И что из этого?

– Понимаешь, мне кажется, что Уинифред Моррисон – это девичья фамилия старой миссис Гриффин. Той, с которой я пила чай несколько дней назад. Она здесь одна из старейшин и поэтому помнит или знает массу вещей о том, что происходило еще до нее. Надеюсь, что она помнит некоторые имена из этого альбома или слышала о них. Это может дать нам что-то новенькое.

– Может быть… – Было видно, что Томми все еще сомневается. – Но я все еще думаю…

– И о чем же ты думаешь? – поинтересовалась Таппенс.

– Не знаю, что и думать, – ответил Бересфорд. – Давай ляжем в постель и хорошенько выспимся. Как ты думаешь, может быть, нам вообще отказаться от всей этой истории? Зачем нам знать, кто убил Мэри Джордан?

– А разве тебе это неинтересно?

– Нет, – ответил Томми. – По крайней мере… ладно, сдаюсь. Ты меня здорово этим заинтересовала, признаюсь.

– Ну а что удалось выяснить тебе? – спросила Таппенс.

– Сегодня для этого у меня не было времени. Но я получил еще несколько источников информации. И поручил этой женщине, о которой тебе говорил – ну той, что хорошо умеет работать с информацией, – я дал ей несколько поручений.

– Ах, вот как, – заметила Таппенс. – То есть мы продолжаем надеяться на лучшее. Все это глупости, но глупости забавные.

– Только не уверен, что в конце концов это окажется столь же забавно, как тебе этого хотелось бы, – предупредил Томми.

– Ну и что? – спросила Таппенс. – Не важно, мы все равно сделаем все, что в наших силах.

– Только не пытайся заниматься этим сама, – попросил Томми. – Это волнует меня больше всего, когда меня нет рядом.

– Интересно, чем сейчас занимается Таппенс, – сказал Томми, глубоко вздохнув. – Простите, я не расслышал, что вы сказали.

Он повернул голову и внимательно посмотрел на мисс Коллодон. Она выглядела худой и измученной. Ее седые волосы находились в процессе восстановления от нещадного использования перекиси водорода, что должно было сделать ее моложе (и чего не произошло). Теперь же она экспериментировала с различными оттенками серого: пепельным, стальным и так далее, которые могли подойти даме в возрасте между шестьюдесятью и шестьюдесятью пятью, посвятившей себя исследованиям. На ее лице было выражение аскетического превосходства и непоколебимой веры в свои собственные достоинства.

– Простите, мисс Коллодон, – сказал Томми. – Я просто… просто задумался, знаете ли. Просто думал.

Так чем же она занимается, продолжал размышлять Томми, стараясь не произносить это вслух. Готов спорить, какими-то глупостями. Например, продолжает съезжать в этой идиотской детской тележке с холма, пока та не развалится на куски и что-нибудь ей не сломает. Сейчас модно говорить о сломанных бедрах, хотя непонятно, почему бедра более уязвимы, чем другие кости. Наверняка она сейчас занимается какими-нибудь глупостями, продолжал он свои размышления, а если это не глупости, то наверняка что-то крайне опасное. Именно опасное. Ему всегда было трудно держать Таппенс подальше от опасности. Томми лениво вспоминал различные происшествия, которые случались с ней в прошлом. Неожиданно он вспомнил цитату и произнес ее вслух: