Агата Кристи - Врата судьбы

– Я так рада, что в доме снова появились жильцы. Я имею в виду «Коттедж принца».

– А я думала, что он всегда назывался «Лавры»…

– Совсем нет. Мне кажется, что так его никогда раньше не называли. Здесь дома часто переименовывают. Знаете, людям нравится давать домам новые имена.

– Вы, по-видимому, правы, – задумчиво произнесла Таппенс. – Даже мы уже успели придумать парочку новых имен. Кстати, Беатрис говорила мне, что вы знали кого-то по имени Мэри Джордан, которая жила в нашем доме.

– Сама я ее не знала, но слышала о ней. Это было во время войны, но не последней. Во время той, давнишней, когда еще использовали цеппелины[22].

– Помню, я о них что-то слышала, – сказала Таппенс.

– В пятнадцатом-шестнадцатом году они висели над Лондоном.

– Я помню, как мы с моей старой тетушкой находились в одном из армейских магазинов, когда объявили воздушную тревогу.

– Они ведь прилетали обычно ночью, не так ли? По мне, так это, наверное, было довольно страшно.

– Я так не думаю, – ответила Таппенс. – Хотя люди обычно здорово волновались. Но это было не так страшно, как бомбардировщики во время последней войны. У меня всегда было ощущение, как будто они следят за мной. Словно крадутся за тобой по улице или что-то вроде этого.

– Вы, наверное, все время проводили в бомбоубежище? У меня есть подружка в Лондоне, так она все ночи проводила в метро. Станция, по-моему, называлась «Уоррен-стрит». Ведь у каждого была своя определенная станция.

– Меня в то время не было в Лондоне, – пояснила Таппенс. – Но не думаю, что мне понравилось бы проводить все ночи в метро.

– Знаете, эта моя подружка – ее зовут Дженни – она просто обожала метро. Говорила, что это было просто здорово. Знаете, там за каждым было закреплено его постоянное место. И оно всегда ждало вас – там вы спали, туда приносили свои сэндвичи и другие вещи, и там же все вместе развлекались и разговаривали. И жизнь там не замирала ни на минуту. Просто здорово! И поезда ходили до самого утра. Она даже говорила, что, когда война закончилась и ей пришлось вернуться домой, все вокруг казалось ей невероятно скучным, вы меня понимаете?

– В любом случае, – Таппенс постаралась вернуться к теме разговора, – в то время, в четырнадцатом году, бомбардировщиков не было, а были только цеппелины.

Но цеппелины Гвенду явно не интересовали.

– Я спрашивала о девушке, которую звали Мэри Джордан, – напомнила ей Таппенс. – Беатрис говорила, что вы о ней что-то знаете.

– Не совсем так. Я слышала, как ее имя упоминалось пару раз, но это было очень давно. Она была немкой – одна из этих фройлен[23], как их тогда называли. Присматривала за детьми – вроде как няня. Жила где-то в Шотландии с семьей моряка – так, кажется. А потом переехала сюда. В семью… то ли Перксы, то ли Перкинсы… Каждую неделю у нее был один выходной день, и она ехала в этот день в Лондон и отвозила туда вещи.

– Что за вещи? – заинтересовалась Таппенс.

– Не знаю, об этом никто не говорил. Ворованные, скорее всего.

– А ее что, поймали на воровстве?

– Нет. Не думаю. Ее начали было подозревать, но она заболела и умерла.

– А отчего она умерла? Она умерла прямо здесь или в больнице?

– Нет. Я не думаю, что в те времена здесь имелись больницы. Ведь тогда не было никакой программы медицинского обслуживания. Кто-то говорил, что все произошло из-за глупейшей ошибки поварихи. Она случайно принесла в дом листья наперстянки – перепутала их то ли со шпинатом, то ли с салатом… Хотя нет, кто-то говорил, что это был паслен. Все равно я в это ни на секунду не поверила. Понимаете, все слишком хорошо знают про этот смертельный паслен, да? И ведь там ягоды, а не листья. Так вот, как я понимаю, листья наперстянки принесли по ошибке. А наперстянка – это ведь дигоксо… или что-то похожее на дигит… В общем, в ней есть что-то очень опасное. Доктор приехал и сделал все, что смог, но, мне кажется, было уже слишком поздно.

– А в доме было много людей, когда это произошло?

– Ну да, мне кажется, вполне достаточно. Там ведь всегда жили какие-то люди, как мне говорили, – и дети, и гувернантка, и няня, и всякие приезжавшие на уик-энд. А кроме того, все эти вечеринки… Только имейте в виду – все это рассказала мне моя бабушка. Да еще время от времени откровенничает мистер Бодликотт. Знаете этого старого садовника, который работает здесь время от времени? Он всегда был здесь садовником, и сначала именно его обвинили в том, что он сорвал не те листья, но он этого совсем не делал. Это был кто-то, кто вышел из дома и, намереваясь помочь, нарвал листьев в огороде и отнес их кухарке. Знаете, всякий там шпинат, салат и все такое прочее и… мне кажется, что этот человек просто ошибся, так как не слишком хорошо разбирался в этом деле. Кажется, во время предварительного расследования, или как там это называется, сказали, что такую ошибку мог совершить кто угодно, потому что шпинат и щавель росли совсем рядом с этой диги… тали-как-ее-там… Так что человек просто нарвал две горсти листьев и соединил их все вместе. В любом случае, все это было очень печально, потому как бабушка говорила, что Мэри была очень хорошенькая, с золотистыми волосами и все такое, вы меня понимаете?

– И она каждую неделю ездила в Лондон? Конечно, для этого ей был необходим выходной.

– Ну да. Она еще говорила, что у нее друзья в Лондоне. Иностранка – и бабушка говорила, как слышала, что кто-то назвал ее немецкой шпионкой.

– И она действительно была немецкой шпионкой?

– Не думаю. Хотя джентльменам она очевидно нравилась. Знаете, морским офицерам и этим, из военного лагеря в Шелтоне. У нее там была даже парочка друзей. В этом военном лагере.

– Так, значит, она была шпионкой.

– Не думаю. Бабушка говорила, что так говорили люди. И это не было во время последней войны. Все это было давным-давно.

– Удивительно, – заметила Таппенс, – как легко люди путаются с этими войнами. Я знавала одного старика, друг которого принимал участие в битве при Ватерлоо.

– Подумать только. Задолго до девятьсот четырнадцатого года… В те времена было модно иметь иностранных нянь. Люди называли их или мадмазель, или фройлен, что бы это ни значило. А она умела обращаться с детьми, как говорила мне бабушка. Все были ею довольны и очень ее любили.

– И это все было тогда, когда она жила здесь, в «Лаврах»?

– Тогда дом так не называли – по крайней мере я так думаю. Она жила то ли у Паркинсонов, то ли у Перкинсов – что-то в этом роде, – ответила Гвенда. – В наше время таких называют au pair. Она приехала из города, в котором делают такие пироги – продаются у нас в «Фортнуме и Мейсоне», может, слыхали, – дорогие пироги для всяких приемов… Кто-то говорил, что город наполовину немецкий, наполовину французский.

– Страсбург? – предположила Таппенс.

– Именно так[24]. Она еще рисовала портреты. И сделала портрет моей старой двоюродной тетушки. Та выглядела на нем совсем старой – так всегда говорила тетя Фанни. А еще она написала портрет одного из мальчиков Паркинсонов. Он все еще у старой миссис Гриффин. Мальчик Паркинсонов что-то узнал про Мэри – по-моему, тот, чей портрет она нарисовала. Мне кажется, что он был крестным миссис Гриффин.

– Вы имеете в виду Александра Паркинсона?

– Именно его. Того, кого похоронили рядом с церковью.

На следующее утро Таппенс отправилась на поиски хорошо известной в округе личности, которую все знали под именем старого Исаака, или, если кто-то помнил его официальное имя, мистера Бодликотта. Исаак Бодликотт был одной из местных достопримечательностей. Прежде всего из-за его возраста – он говорил, что ему девяносто (правда, мало кто ему верил), – и из-за его способности чинить всякие вещи. Если вы не могли дозвониться до водопроводчика, то шли к старине Исааку. Мистер Бодликотт – хотя никто не знал, есть ли у него соответствующая квалификация на проведение ремонта, – за долгие годы усвоил все о возможных поломках канализации, нагревателей воды, кранов и вдобавок различных электрических приборов. Его цены приятно отличались от цен, которые выставлял квалифицированный сантехник, а результаты работы удивляли своей эффективностью. Он был плотником, мог врезать замок, вешал картины – хотя иногда это получалось у него довольно криво – и разбирался в реликтовых пружинах старых кресел. Основным недостатком мистера Бодликотта была его неискоренимая привычка постоянно рассказывать что-то во время работы; отрицательный эффект от его болтовни усугублялся плохо подогнанными вставными челюстями. Его знания о тех, кто населял окрестности в прошлом, казались поистине бездонными. Правда, было не совсем понятно, насколько можно этим воспоминаниям доверять. Мистер Бодликотт был не тем человеком, который был готов ограничивать себя при рассказе какой-нибудь любопытной истории из прошлого. И полеты его фантазии, которые он обычно называл «потоком воспоминаний», выглядели, как правило, следующим образом:

– Вы не поверите, точно не поверите, если я расскажу вам действительно все, что знаю об этом дельце. Это точно. Понимаете, все считают, что все о нем знают, но они ошибаются. Точно ошибаются. Знаете, это все старшая сестра. Уж поверьте мне. Казалась такой приятной девочкой. А на улики как раз напала собака мясника. Она проследила ее до дома. Да. Только это был не ее собственный дом, как вы могли подумать. Ладно, могу сказать еще больше. Там еще была старая миссис Аткинс. Никто не знал, что у нее в доме хранится револьвер. Никто, кроме меня. А я узнал, когда меня вызвали починить ее верзилу. Ведь именно так называют эти высокие шкафы? Да. Так вот, верзила. Именно так. И она там была, это в свои-то семьдесят пять, и в ящике – я имею в виду ящик верзилы, который меня попросили починить – там было что-то с дверными петлями и с замком, – так вот, в ящике этого верзилы лежал револьвер. Он был завернут вместе с парой женских туфель. Третьего размера. Хотя не уверен – может быть, и второго. Из белого шелка. Для таких крошечных ножек. Она сказала, что это были свадебные туфельки ее прабабки. Может быть. Правда, кто-то говорил, что она купила их в лавке древностей, но я этого не знаю. И вместе с ними был завернут револьвер. Вот так-то. Говорят, что его привез ее сын. Из Восточной Африки. Он охотился там на слонов или что-то вроде этого. А когда вернулся, то привез с собой револьвер. И знаете, что делала эта старая дама? Она садилась у окна своей гостиной и следила за улицей. А когда люди показывались на подъездной аллее, то брала револьвер и стреляла в них, но так, чтобы не попасть. Пугала их до смерти, и они убегали. Говорила, что не хочет, чтобы беспокоили ее птичек. Не думайте, она в жизни не убила ни одной птички. Просто не хотела. А потом начались все эти истории с миссис Летерби. Ее чуть не посадили. За кражи в магазинах. Говорят, она делала все очень умно. И при этом была богаче многих…