Агата Кристи - Врата судьбы. Занавес. Забытое убийство. Рассказы

Второе. Я — тот человек, которого вы видели в коридоре. Вы помните, я вас спросил, уверены ли вы, что видели Нортона. Вы очень удивились. И поинтересовались, не собираюсь ли я предположить, будто это был не Нортон. Я тогда искренне ответил вам, что совершенно не собираюсь этого предполагать, — тем более затратив столько усилий, чтобы меня приняли за Нортона.

Я еще заговорил с вами о росте. Все мужчины в пансионе, сказал я, гораздо выше Нортона. Однако был человек ниже, чем Нортон, и это я — Эркюль Пуаро. Но ведь с помощью высоких каблуков или супинаторов рост легко можно увеличить.

Вы находились под впечатлением, что я абсолютно беспомощен. Но почему? Да только по той причине, что я вам так сказал. И еще: я сам — по собственной инициативе — отослал прочь Джорджа. А затем написал: „Поезжайте и поговорите с Джорджем“.

А „Отелло“ и „Кьюти Джон“ должны были подсказать вам, что „Икс“ — это Нортон.

Таким образом, у вас на руках были все козыри, указывающие, кто мог убить Нортона…

Ответ очевиден — конечно же Эркюль Пуаро.

Если бы вы хоть на миг заподозрили меня, все сразу бы встало на свои места: все нашло бы объяснение — мои слова и поступки, мое упорное нежелание разговаривать на определенные темы, например, о диагнозе египетских врачей или моего лечащего врача в Лондоне… И беседа с Джорджем о том, что я носил парик, также могла вам кое-что подсказать. И факт, который я не мог замаскировать и на который вы просто обязаны были обратить внимание, ведь Нортон хромал гораздо меньше меня.

И наконец — выстрел из револьвера. Здесь я проявил слабость. Надо было, и я это понимаю, стрелять ему в висок. Но я не мог заставить себя опуститься до такой пошлятины. Нет, я всадил ему пулю в лоб, совершенно симметрично, в самую середину лба… Вы же знаете, как я люблю, чтобы все было симметрично.

О, Гастингс, Гастингс, ведь одно это должно было раскрыть вам глаза.

Но, может быть, в конечном счете, вы все-таки заподозрили, как оно было на самом деле? И, возможно, читая эти строки, вы уже все в курсе того, что произошло?

Однако я почему-то в этом сомневаюсь. Слишком уж вы доверчивы. Слишком благородны.

Что еще вам сказать? Думаю, вы узнаете со временем, что Франклину и Джудит известна вся правда, но они вам никогда об этом не скажут. Они будут друг с другом счастливы, хотя и не будут богаты. Будут страдать от разной тропической гадости — но ведь у каждого из нас существует свое представление о настоящей, лучшей из всех возможных жизней, не так ли?

А что будет с вами, мой бедный, одинокий Гастингс? Ах, сердце мое обливается кровью при мысли о вас, мой дорогой друг! Соблаговолите ли вы, в последний раз, принять совет вашего друга, старины Пуаро?

Прочитав это послание, садитесь в поезд, в автомобиль или отправляйтесь автобусами — на перекладных — найдите Элизабет Коул, она же Элизабет Литчфилд. Расскажите ей все. Заверьте ее, что вы тоже готовы были повторить путь ее сестры Маргарет. Разница лишь в том, что рядом с Маргарет Литчфилд не оказалось такого наблюдательного друга, как ваш покорный слуга. Рассейте мучающий ее кошмар, докажите, что ее отца убила не его дочь и ее сестра, а добродушный, симпатичный друг семейства, новоявленный „Яго“, Стивен Нортон.

Друг мой, несправедливо, когда такая женщина, еще молодая и привлекательная, отказывается от радостей жизни, считая себя запятнанной чужим преступлением. Нет, не справедливо. Скажите ей об этом именно вы, мой друг, как человек, еще сохранивший мужскую привлекательность и обаяние в глазах представительниц женского пола…

Eh bien, больше мне сказать нечего. Не знаю, Гастингс, можно ли оправдать мой поступок, или мне нет оправдания. Не знаю. Я никогда не считал и не считаю, что человек может манипулировать законом…

А с другой стороны, я ведь и есть этот закон! Еще в молодости, будучи полицейским в Брюсселе, я застрелил негодяя, расстреливавшего с крыши людей, проходивших по улице, и рука у меня не дрогнула. В чрезвычайных обстоятельствах действует закон военного времени.

Отняв жизнь у Нортона, я спас тем самым жизни других ни в чем не повинных людей. И все же, не знаю… И, наверное, это правильно, что я не знаю… и весь в сомнениях… А ведь я так всегда был уверен в своей правоте. Слишком уверен…

Теперь же я испытываю глубокое смирение и словно малый ребенок говорю: „Не знаю, я ничего не знаю…“

Прощайте, cher ami. Я убрал ампулы с амилнитратом с прикроватного столика. Предпочитаю предать себя в руки Bon Dieu[198]. И пусть его возмездие, или милосердие, придет как можно быстрее…

Нам больше не придется вместе ловить преступников, друг мой. Здесь, в „Стайлзе“, мы расследовали наше первое дело, и здесь же — последнее…

Хорошие были дни.

Да, то были хорошие дни…»

(Конец рукописи Эрюоля Пуаро.)

И последнее замечание, приписанное рукой Артура Гастингса:

Гвенда Рид, стоявшая в нескончаемой очереди на пристани, зябко поежилась.

Таможня, доки, а вместе с ними и сама Англия, сколько хватало глаз, — все кругом плавно покачивалось. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

Тут-то Гвенда и приняла решение, в дальнейшем повлекшее за собой столь значительные последствия.

Она не станет торопиться на лондонский поезд, как собиралась. В конце концов, кому она нужна в этом Лондоне? Кто ее там ждет? Только-только сошла с парохода, где все скрипело и качалось (последние три дня, пока проходили Бискайский залив[199], их здорово потрепало), — и что же теперь пересаживаться в поезд, где снова все будет скрипеть и качаться? Нет уж, лучше она пойдет в отель — обычный отель, который не будет скрипеть и качаться, — ляжет в нормальную кровать, которая не будет елозить под ней туда-сюда, и поспит, наконец, как человек. А завтра утром — замечательная мысль! — завтра она возьмет машину и без лишней спешки двинется вдоль южного побережья. Так, не спеша, она и присмотрит для них с Джайлзом подходящий дом — как, собственно, и было договорено перед ее отъездом. Ах, какая замечательная мысль!

А по дороге хоть посмотрит на эту самую Англию. Столько слышала о ней от Джайлза и ни разу не видела — хотя, как все новозеландцы, привыкла считать ее своей далекой родиной. В данный момент, впрочем, ее новообретенная родина не очень-то радовала глаз: серое небо, набухшее дождем, и противные порывы ветра… Наверное, Плимут[200] вообще не самое приятное место в Англии, решила Гвенда, послушно подвигаясь вместе с очередью в сторону таможни.

На следующее утро, однако, настроение ее совершенно переменилось. Солнце сияло вовсю, вид из окна был замечательный, и мир вокруг перестал раскачиваться и вихляться, как пьяный. Все встало на свои места. Вот она — Англия! И Гвенда Рид — юная леди двадцати одного года от роду, замужняя, — наконец-то добралась до цели своего путешествия.

Вопрос о приезде Джайлза пока висел в воздухе: может, ему придется задержаться еще на пару недель, а может, и на полгода. Он сам предложил, чтобы Гвенда сначала отправилась в Англию без него и подыскала для них подходящий дом. Оба они сходились в мнении, что неплохо иметь где-нибудь что-то свое. Конечно, по роду деятельности Джайлзу придется много разъезжать — вместе с Гвендой или одному, это уж смотря по обстоятельствам, — но мысль о собственном доме, куда всегда можно будет вернуться, грела обоих. К тому же недавно Джайлзу в наследство от тетушки перепала кое-какая мебель, так что покупка дома оказывалась шагом очень даже разумным и своевременным.

С материальной стороны трудностей не предвиделось: оба располагали средствами хоть и не чрезмерными, но вполне достаточными для покупки дома.

Гвенду поначалу смущало, что придется принимать решение в одиночку.

— Давай лучше вместе, — говорила она, но Джайлз только смеялся: все равно он мало что смыслит в домах. Главное, чтобы ей понравилось, а ему много ли надо? Ну садик, конечно, и чтобы дом как дом: не громадина какая-нибудь и не ультрасовременное страшилище. Хорошо, если подыщется что-то на южном побережье. Во всяком случае, не слишком далеко от моря.

— Но где именно? — допытывалась Гвенда. — Может, у тебя уже есть что-нибудь на примете?

Джайлз в ответ лишь пожимал плечами. Он рано остался сиротой — как и Гвенда — но, в отличие от Гвенды, всегда проводил летние каникулы у своих английских родственников. Вот только родственники каждый год были разные, в итоге все их дома казались Джайлзу на одно лицо. Словом, Гвенде в доме жить — вот пусть сама и выбирает. Можно, правда, и повременить немного, чтобы потом выбрать вместе — но кто знает, когда будет это «потом»? Вдруг через полгода? Что ж ей, все это время скитаться по гостиницам? Нет уж, пусть лучше, не откладывая в долгий ящик, купит дом, какой ей понравится, и спокойно в нем обустраивается.

— Ну конечно, — съязвила Гвенда, — и к тому же наведет в нем порядок, чтобы к твоему приезду все уже было готово.

Впрочем, сама мысль — подыскать дом, въехать в него, навести порядок, чтобы к приезду Джайлза «все уже было готово», — сразу запала ей в душу. Она была всего три месяца как замужем и очень любила своего мужа.