— Вы сказали, что есть еще третий путь, — напомнил я.

— Да. Он требует предельного мастерства. Тут нужно точно угадать, как и когда будет нанесен удар, и быть наготове, чтобы безошибочно явиться в нужный психологически оправданный момент. Надо действовать так, чтобы, если и не поймать убийцу за руку, тем не менее конкретно и доказательно обвинить его в преступном намерении.

— Это, мой друг, — продолжал Пуаро, — дело чрезвычайно трудное и тонкое, и я совершенно не поручился бы за успех. Я умею быть изощренным, но не настолько.

— Какой же путь вы предпочтете здесь?

— Может быть, сразу все три. Первый из них наиболее труден.

— Почему? Я думал, он самый легкий.

— Да, если вы знаете, кто должен стать жертвой. Но в данном случае я этого не знаю, понимаете?

— Да? — машинально спросил я.

Потом до меня начало доходить, в каком трудном положении мы находимся. Все-таки есть, должна быть некая нить, связывающая все упомянутые преступления, к сожалению, мы не знаем, что это за нить. Мотив, жизненно важная часть расследования, отсутствует. А без него мы не можем сказать, кому грозит опасность.

Увидев по моему лицу, что я все понял, Пуаро кивнул.

— Видите, мой друг, насколько все сложно.

— Да, — сказал я. — Вижу. Вы ведь до сих пор не обнаружили связи между всеми этими случаями?

Пуаро помотал головой.

— Нет.

Я снова задумался. В первых трех случаях мы, казалось бы, имеем дело с обычным криминалом, хотя на самом деле все, возможно, совсем иначе…

Я спросил:

— Вы уверены, что деньги здесь ни при чем? Как, например, в деле Эвелин Карлайл?

— Кажется, не при чем. Вы же знаете, Гастингс, я всегда прежде всего ищу финансовые мотивы.

Это правда. Если речь шла о деньгах, Пуаро не боялся выглядеть циником.

Я снова погрузился в размышления. Может быть, что-то вроде вендетты? Пожалуй, такое предположение больше согласуется с ситуацией. Но и тут не хватало связующей нити. Мне вспомнился случай — серия немотивированных убийств. А потом выяснилось, что все жертвы были членами суда присяжных, а убийцей — человек, которого они когда-то приговорили к наказанию. Мне вдруг пришло в голову, что теперь мы столкнулись с чем-то подобным. Стыдно признаться, но я ничего не сказал Пуаро о своей догадке. Каким героем я себя почувствую, когда преподнесу своему другу готовое решение.

— Скажите же мне, кто этот «Икс»?

— Нет, этого я вам не скажу, — к моей великой досаде отрезал Пуаро.

— Какой вздор! Почему?

Глаза у него сверкнули.

— Потому что вы, mon ami, все тот же старина Гастингс. У вас на лице все написано. Не хочу, чтобы вы уставились на «Икс», разинув рот, с выражением: «Так вот он, убийца».

— Уверяю вас, если нужно, я способен быть артистом…

— Когда вы стараетесь, выходит еще хуже. Нет-нет, mon ami, мы с вами должны хранить инкогнито. А потом внезапно и быстро атаковать.

— Ах вы старый упрямец! А я собирался было…

Пришлось замолчать, так как в дверь постучали. Пуаро сказал: «Войдите», и в комнату вошла моя дочь Джудит.

Мне бы хотелось ее описать, но я никогда не умел этого делать.

Рослая, голову держит высоко; темные брови, нежная линия щек, волевой подбородок, строгая, почти суровая складка губ. Вид серьезный, слегка пренебрежительный; в ее облике мне всегда чудится что-то трагическое.

Джудит не подошла ко мне, не поцеловала — это не в ее духе. Только улыбнулась и бросила:

— Привет, папа.

Улыбка у нее была застенчивая и немного смущенная, но несмотря на ее сдержанность я почувствовал, что она мне рада.

— Ну вот… прибыл, — сказал я, ощущая себя немного глуповато, как это часто случается, когда мне приходится общаться с молодежью.

— И хорошо сделал, — заметила Джудит.

— Я ему расписывал нашу кухню, — сказал Пуаро.

— Что, очень дурная? — спросила Джудит.

— Дитя мое, что за вопрос! У вас на уме одни пробирки и микроскопы. А средний палец вечно запачкан метиленовой синью. Плохо придется вашему мужу, коль скоро вы станете пренебрегать интересами его желудка.

— У меня не будет мужа.

— Еще как будет. Иначе для чего Bon Dieu[145] вас создал?

— Думаю, много для чего.

— Le marriage[146] — это главное.

— Ладно уж, — сказала Джудит. — Найдите мне хорошего мужа, и я позабочусь о его желудке.

— Она надо мной смеется, — сказал Пуаро. — Когда-нибудь она поймет, что старики — мудрый народ.

В дверь снова постучали, и вошел доктор Франклин. Это был высокий угловатый человек лет тридцати пяти с решительным подбородком, рыжими волосами и ярко-голубыми глазами. По-моему, я не встречал более неуклюжего малого — он то и дело рассеянно на что-то натыкался. Налетев на ширму за креслом Пуаро, он обернулся к ней и машинально пробормотал:

— Прошу прощения.

Я чуть было не засмеялся, но заметил, что Джудит и бровью не повела. Видимо, привыкла.

— Вы ведь помните моего отца, — сказала она.

Доктор Франклин нервно вздрогнул, повел плечами, прищурился и воззрился на меня в упор. Потом неловко сунул мне руку и смущенно проговорил:

— Да-да, конечно, здравствуйте. Наслышан о вашем приезде… Так вы считаете, — обратился он к Джудит, — нам следует переодеться? А то после обеда мы могли бы продолжить. Если у нас будет заготовлено еще несколько предметных стекол[147]…

— Нет, — сказала Джудит, — я хочу поговорить с отцом.

— Да, конечно-конечно. — Он вдруг смущенно, по-детски улыбнулся. — Простите… С головой ушел в работу… Непростительный эгоизм с моей стороны. Извините, простите…

Пробили часы, доктор бросил на них быстрый взгляд.

— Боже мой! Неужто так поздно? Ну и достанется же мне!.. Я обещал Барбаре почитать ей перед обедом.

Он широко улыбнулся нам и поспешно вышел, налетев на дверной косяк.

— Как себя чувствует миссис Франклин? — спросил я.

— Как всегда, плюс новые причуды, — отвечала Джудит.

— Все-таки ужасно все время быть больным, — сказал я.

— Врача это может довести до безумия, — сказала Джудит. — Врачам нравятся здоровые люди.

— Как молодежь жестока! — вырвалось у меня.

— Я просто констатирую факт, — холодно заметила Джудит.

— Тем не менее, доктор — великодушный человек, пошел ей читать.

— Ну и глупо, — сказала Джудит. — С таким же успехом ей может читать и сиделка. Лично я терпеть не могу, когда мне читают вслух.

— О вкусах не спорят, — сказал я.

— Она очень недалекая особа, — проговорила Джудит.

— А вот тут, mon enfant, — вступился Пуаро, — я с вами не согласен.

— Она же не читает ничего, кроме глупейших романов. Работами своего мужа не интересуется. Отстала от жизни. С каждым, кто соглашается ее слушать, только и разговоров что о ее здоровье.

— И все-таки, дитя мое, я утверждаю, что она использует свои серые клеточки, но где и как, вам неведомо, — возразил Пуаро.

— Женщина до мозга костей, — не унималась Джудит. — Из тех, что воркуют и мурлычут. И я подозреваю, дядюшка Эркюль, что вам это нравится.

— Ничего подобного, — сказал я. — Ему нравятся крупные цветущие, предпочтительно русские женщины[148].

— Вот уж не ожидал от вас, Гастингс! Выдать старого друга со всеми потрохами! Джудит, ваш отец всегда питал слабость к рыженьким и это не раз ставило его в неловкое положение.

— Ну и забавная же вы парочка! — снисходительно улыбнулась Джудит.

Она отвернулась. Я встал.

— Надо распаковать вещи и, пожалуй, принять ванну перед обедом.

Пуаро вытянул руку и нажал кнопку звонка. Спустя пару минут появился камердинер. Я удивился, увидев незнакомое лицо.

— Как! А где Джордж?

Джордж, камердинер Пуаро, служил у него уже много лет.

— Поехал домой. У него заболел отец. Надеюсь, он еще вернется. А пока его нет, за мной ходит Кертис, — сказал Пуаро, улыбаясь своему новому камердинеру.

Кертис отвечал почтительной улыбкой. Это был крупный малый с туповатым, невыразительным лицом.

Выходя, я заметил, как Пуаро тщательно запирает на ключ портфель с бумагами.

В голове у меня царила полная неразбериха. Я по коридору направился к себе в комнату.

Глава 4

Когда этим же вечером я спускался к обеду, мною вдруг овладело ощущение какой-то нереальности происходящего.

Одеваясь, я задавался вопросом, не мог ли Пуаро все это просто нафантазировать. В конце концов, он, действительно, стар и к тому же тяжело болен. Утверждает, что ум у него по-прежнему острый, но так ли это на самом деле? Всю свою жизнь он расследовал и раскрывал преступления. Стоит ли удивляться, что теперь ему чудятся преступления там, где их нет? Вынужденное бездействие, должно быть, страшно его раздражает. Чего же тогда удивляться, если он сам придумывает для себя дело? Принимать желаемое за действительное — вполне обычное проявление невроза. Подобрал целую россыпь громких преступлений и углядел в них то, чего на самом деле нет, — таинственного маньяка, серийного убийцу. Скорее всего миссис Этерингтон действительно убила мужа, работник застрелил жену, молодая женщина дала своей тетке смертельную дозу морфия, ревнивая жена в соответствии со своими угрозами расправилась с мужем, сумасшедшая старая дева совершила убийство, в котором сама и призналась. По существу, все достаточно прозрачно.

Этой безусловно здравой точке зрения я мог противопоставить только присущую мне глубокую веру в проницательность Пуаро.

Он сказал, что убийство уже подготовлено. Во второй раз «Стайлз» должен стать местом преступления.