Я очень удивился, когда полковник Латтрелл представил незнакомца как сэра Уильяма Бойда Каррингтона, который служил, насколько мне известно, губернатором провинции в Индии и добился на этом поприще прекрасных результатов. Он также слыл отличным стрелком и охотником на крупного зверя. В наш изнеженный век такие люди уже не рождаются, с грустью подумал я.

— Ага, рад воочию лицезреть легендарную личность, известную как mon ami Hastings, — с улыбкой сказал он. — Знаете, наш дорогой бельгиец так много о вас рассказывал. К тому же мы знакомы с вашей дочерью. Прекрасная девушка.

— Уж она-то наверняка обо мне ничего не говорила, — улыбнулся я.

— Да, она — дитя своего времени. По-моему, нынешние девушки стесняются рассказывать о своих папах и мамах.

— И в самом деле, родители — это же такая обуза, — сказал я.

Он засмеялся:

— Ну, меня эта беда миновала. К несчастью, у меня нет детей. Ваша дочь очень красивая девушка, но уж чересчур интеллектуальна. По-моему, это опасно. — Он снова снял телефонную трубку. — Надеюсь, Латтрелл, вы не станете возражать, если я буду бранить ваш коммутатор на чем свет стоит. У меня терпения не хватает.

— Им это только на пользу, — сказал Латтрелл.

И стал подниматься наверх, а я последовал за ним. Когда мы прошли мимо только что отстроенного крыла дома и остановились у двери в конце коридора, я понял, что Пуаро выбрал для меня ту же комнату, которую я занимал раньше.

Здесь многое переменилось. Когда мы шли по коридору, некоторые двери были открыты и я увидел, что прежние просторные спальни стали намного меньше.

Моя комната, и раньше не слишком большая, почти не изменилась, в ней только отгородили небольшую часть под ванную и установили колонку для горячей и холодной воды. Комната была обставлена современной дешевой мебелью, что меня слегка огорчило. Я бы предпочел стиль, более соответствующий архитектуре дома.

Мои вещи уже принесли. Полковник сказал, что комната Пуаро находится как раз напротив. Он собирался меня туда проводить, как вдруг из холла кто-то громко позвал:

— Джордж!

Полковник Латтрелл нервно, как скаковая лошадь, вздрогнул. Рука у него сама собой потянулась к усам.

— По-моему… кажется, все в порядке? Если что-то понадобится, позвоните…

— Джордж!

— Иду, иду, дорогая.

И он поспешно вышел из комнаты. Я некоторое время смотрел ему вслед. А потом с готовым вырваться из груди сердцем пересек коридор и негромко постучал в дверь комнаты, где жил Пуаро.

Глава 2

На мой взгляд, нет ничего печальнее тех опустошительных примет, которые накладывают на нас годы.

Мой бедный друг. Много раз я описывал его внешность. А теперь приходится поведать вам, какие перемены его постигли. Измученный артритом, он передвигался в инвалидном кресле. Прежняя полнота с него сошла. Теперь это худой коротышка. Лицо изборождено морщинами. Правда, усы и волосы он по-прежнему красит в жгуче-черный цвет, делая, на мой взгляд, большую ошибку, хотя я ни за что не ранил бы его чувства подобным замечанием. Наступает пора, когда крашеные волосы себя выдают с мучительной очевидностью. Было время, когда я удивился, узнав, что своей темной шевелюрой Пуаро обязан бутылочке с краской. Теперь неестественная чернота казалась слишком явной и наводила на мысль, что он носит парик, а верхнюю губу разукрасил, чтобы позабавить детишек.

Только глаза как прежде пронзительные, насмешливые и в эту минуту — да, без сомнений — увлажненные.

— Mon ami, дорогой мой Гастингс…

Я наклонился, и он по своему обыкновению горячо обнял меня.

— Mon ami Гастингс!

Он откинулся и, немного склонив голову набок, внимательно ко мне присмотрелся.

— Да, все тот же — прямая спина, широкие плечи, седина в волосах — по-прежнему ties distingue.[134] Знаете, мой друг, вы неплохо сохранились. Наверное, les femmes[135] все еще на вас засматриваются, правда?

— Полноте вам, Пуаро, — возразил я.

— Поверьте, мой друг, это показатель, явный показатель. Когда молодые девушки начинают с тобой разговаривать благосклонно и ласково — пиши пропало. «Несчастный старик, — думают они, — мы должны проявлять к нему доброту. Как ужасно дожить до таких лет». Но вы, Гастингс, vous etes encore jeune[136]. У вас еще все впереди. Ну-ну, как ни крутите ус, как ни сутультесь, я все-таки прав, иначе отчего бы вам так смущаться.

Я прыснул.

— Пуаро, это уж слишком! Скажите лучше, как вы себя чувствуете?

— Мне… я — развалина, — поморщился Пуаро. — Никуда не гожусь. Ходить не могу. Искалечен, изуродован… Спасибо хоть есть могу сам, а в остальном за мной надо ходить, как за малым ребенком. Укладывать в постель, мыть, одевать. Enfin[137], приятного мало. Оболочка сгнила, но хорошо хоть сердцевина по-прежнему здорова.

— Действительно, хорошо. Прекраснее сердца в целом мире не сыщешь.

— Сердца? Возможно. Но я не о сердце говорю. Мозг, mon cher, вот что я подразумевал под сердцевиной. Голова у меня все еще прекрасно работает.

По крайней мере, когда дело доходит до самооценки, Пуаро, как и прежде, на высоте, подумал я.

— Как вам здесь нравится? — спросил я.

Пуаро пожал плечами.

— Ничего, сносно. Это, как вы догадываетесь, не «Ритц». Что и говорить. Когда приехал сюда, я занимал другую комнату, маленькую и неважно обставленную. Потом переехал в эту — за ту же плату. Кухня английская, в худших своих проявлениях. Брюссельская капуста, которую англичане обожают, огромных размеров и твердая. Вареный картофель тоже или твердый, или разваренный в кашу. Овощи — совершенно безвкусные, вода водой. Все блюда пресные, ни соли, ни перца. — Пуаро выразительно замолчал.

— Ужасно, — сказал я.

— Вообще-то, я не жалуюсь, — снова заговорил он. — Но эти так называемые усовершенствования! Везде ванные комнаты, везде краны, а что толку? Большую часть суток вода чуть теплая. А полотенца? Посмотрите на эти полотенца — какие они тонкие, какие жалкие!

— Невольно приходят на ум старые времена, — задумчиво проговорил я. Мне вспомнились клубы пара, которые валили, стоило только открыть кран горячей воды в единственной в «Стайлзе» ванной комнате, посередине которой горделиво покоилась огромная ванна с отделанными красным деревом бортиками. Вспомнились гигантские купальные полотенца и распространенные в ту пору сверкающие медные кувшины с горячей водой, стоявшие на старомодных умывальных столиках.

— Но не стоит жаловаться, — снова сказал Пуаро. — Я согласен страдать во имя правого дела.

Меня поразила внезапная догадка.

— Послушайте, Пуаро, может быть, вы… э-э… в стесненных обстоятельствах, а? Война очень сильно подорвала экономику…

Но он сразу рассеял мои сомнения.

— Нет, нет, мой друг. Обстоятельства мои очень даже хороши. На самом деле я даже богат. И живу здесь совсем не из соображений экономии.

— В таком случае все в полном порядке, — сказал я. — Ваше настроение мне понятно. По мере того, как мы стареем, нас все больше волнуют воспоминания. Былые чувства. Конечно, мучительно вспоминать то, что когда-то произошло в «Стайлз», но сколько эмоций, когда-то здесь испытанных, он во мне будит. И вы, осмелюсь предположить, чувствуете нечто подобное.

— Вовсе нет. Не чувствую ничего подобного.

— Хорошее было время, — с грустью сказал я.

— Гастингс, говорите о себе. А я… мое пребывание в Стайлз Сент Мэри совпало с безрадостным, трудным периодом в жизни. Эмигрант, высланный со своей родины, оскорбленный в лучших чувствах, живущий из милости в чужой стране. Да, веселого мало. Тогда я не знал, что Англия мне станет родным домом и что здесь я обрету счастье.

— Я об этом забыл, — признался я.

— Конечно. Вы всегда приписываете другим те чувства, которые испытываете сами. Гастингс счастлив — все остальные тоже счастливы.

— Нет-нет, — с улыбкой возразил я.

— Были ли вы тогда счастливы на самом деле? — продолжал Пуаро. — Когда вы оглядываетесь назад, у вас на глаза наворачиваются слезы. «Ах, счастливое время. Тогда я был молод». Мой друг, вспомните, ведь вы не могли чувствовать себя счастливым. Тяжелое ранение, страх, что военной карьере конец. А этот убогий дом, приспособленный для выздоравливающих! Как он вас угнетал, и к тому же, насколько помню, вы совсем запутались, влюбившись сразу в двух девушек.

Я улыбнулся и залился краской.

— Ну и память у вас, Пуаро.

— Та-та-та… Помню, как отчаянно вы вздыхали, когда признались в этом.

— А помните, что вы тогда сказали? «Обе прелестны, но обе не про вас. Однако courage, mon ami[138]. Мы снова выйдем вместе на охоту, и тогда может быть…»

Я запнулся. Ибо тогда мы с Пуаро отправились на «охоту» во Францию и именно там я встретил ту единственную…

Пуаро ласково похлопал меня по руке.

— Помню, Гастингс, помню. Рана еще слишком свежа. Но не будем размышлять о прошлом, не будем оглядываться назад. Давайте лучше смотреть вперед.

Я только рукой махнул.

— Вперед? А что впереди?

— En Ыеп, мой друг, работа, которую предстоит выполнить.

— Работа? Где?

— Тут.

Я во все глаза уставился на него.

— Вы спросили, что меня сюда привело. Наверное, вы и не заметили, а я ведь не ответил. И вот теперь отвечаю. Я здесь, чтобы выследить убийцу.

Я со все возрастающим удивлением смотрел на моего друга. На мгновенье мне показалось, что он бредит.

— Вы не шутите?

— Нисколько. А зачем бы я так настоятельно звал вас сюда. Ноги у меня не ходят, но, как я вам сказал, рассудок остался прежним. Правило мое все то же — сидеть и думать. Это я могу, в сущности это единственное доступное мне занятие. Активную деятельность будет осуществлять мой бесценный Гастингс.