— Да, моя милая. Все правильно.

— Вот я и подумала, может, вам интересно будет взглянуть. Там ведь наверняка найдутся имена старых друзей, которых вам будет приятно вспомнить.

— Как это мило с вашей стороны, дорогая. Вы совершенно правы: с удовольствием его посмотрю, хотя, знаете, в моем возрасте не слишком весело вспоминать о прошлом. Спасибо вам, миссис Бирсфорд. Вы так внимательны!

— Правда, он изрядно выгорел и помялся… — виновато пробормотала Таппенс, протягивая свою находку.

— Знаете, — проговорила миссис Гриффин, — в моем детстве у всех были памятные альбомы. Потом они вышли из моды, а жаль. Теперь уж таких не найдешь. В школе, куда я ходила, у каждой девочки был свой альбом..

Миссис Гриффин взяла альбом у Таппенс и открыла его.

— Надо же, — пробормотала она, — сколько воспоминаний… О, да! Хелен Гилберт — ну, конечно. И Дэйзи Шерфилд. Отлично ее помню. Вечно носила на зубах эту штуку. Пластинку, что ли? И постоянно вынимала ее, говорила, что терпеть не может. Эди Кроун, Маргарет Диксон… Да. Тогда почти у всех был красивый почерк, не то что нынче. Письма своего племянника я, например, вообще прочесть не могу: иероглифы какие-то. Ни одного слова не угадаешь. А это вот Молли Шорт, страшно, бедняжка, заикалась. Помню-помню…

— Большинство из них, наверное, уже… — начала Таппенс и, запнувшись, покраснела.

— Вы хотели сказать «умерли», дорогая? Боюсь, что так. Хотя, конечно, не все. Как ни странно, многие еще живы. Сейчас-то они, конечно, уже не здесь: повыскакивали замуж и разъехались кто куда. Вот в Нортумберленде[85] живут две мои подруги. Да, да, это очень любопытно.

— Тогда, наверное, Паркинсонов здесь еще не было? — небрежно поинтересовалась Таппенс. — Не вижу их фамилий.

— Нет, они приехали позже. Я смотрю, они вас по-прежнему интересуют?

— О, да, — ответила Таппенс. — Действительно ведь интересно! Помните, вы как-то упомянули мальчонку по имени Александр Паркинсон? А недавно я прогуливалась по церковному двору и увидела его могилу. Оказывается, он очень рано умер.

— Да, очень, — подтвердила миссис Гриффин. — Его тут все любили. Смышленый был паренек. Прочили ему блестящее будущее. И ведь ничем таким не болел… Отравился на пикнике. Представляете? Это мне его крестная, миссис Хендерсон, рассказала. Вот она, кстати, Паркинсонов хорошо знала.

— Миссис Хендерсон? — Таппенс недоуменно взглянула на собеседницу.

— Ах да, вы же и не могли ее видеть. Она живет сейчас в доме для престарелых милях[86] в двенадцати или пятнадцати отсюда. «Луговой» называется. Думаю, вам стоит с ней повидаться. Она много чего может рассказать о вашем доме. Тогда, кстати, он назывался «Ласточкино гнездо».

— Неужели?

— Миссис Хендерсон обожает погружаться в прошлое. Так что она будет рада, если вы ее навестите. И не раздумывайте. Берите и поезжайте. Уверена, вам там понравится. А миссис Хендерсон скажите, что это я вас послала. Она должна меня помнить. Раньше мы с сестрой часто ее навещали. Теперь, конечно, тяжеловато. Заодно загляните в «Яблоневую сторожку»; это по дороге. Тоже приют для стариков. Похуже, конечно, чем «Луговой», но тем не менее вполне приличный. Уверена, все будут рады вашему визиту. А уж сплетнями, обещаю, просто завалят. Вы же знаете: жизнь у них там скучноватая.

Глава 3

Заметки в блокноте Таппенс

— У тебя усталый вид, дорогая, — заметил Томми, когда они перешли после ужина в гостиную, и Таппенс, плюхнувшись в кресло, принялась безудержно зевать.

— Усталый? Да я просто измотана! — возмутилась Таппенс.

— И что же ты делала? Надеюсь, не перекапывала, как обещала, сад?

— Я не физически устала, — холодно отозвалась Таппенс. — Я перенасытилась изысканиями.

— Согласен, занятие утомительное. И какие же успехи? Позавчерашняя беседа с миссис Гриффин, насколько я понял, оказалась бесплодной.

— Почему же? — Я узнала о двух приютах и уже успела их посетить. В «Луговом» мне, правда, не повезло: миссис Хендерсон, как оказалось, уже нет в живых. Зато в «Яблоневой сторожке» я узнала массу полезного.

Она открыла сумочку и не без труда вытащила оттуда огромный блокнот.

— Я старалась делать заметки. Кстати, прихватила одну из фарфоровых плакеток для меню.

— A-а. И каков результат?

— Несколько страниц кулинарных рецептов. Вот, например. Фамилия автора, правда, отсутствует.

— Старайся записывать имена.

— Меня больше интересуют их воспоминания. А плакетка произвела самый настоящий фурор, поскольку выяснилось, что на том обеде присутствовало немало нынешних обитателей «Сторожки», не говоря уж об их покойных родственниках. Ничего подобного, по их словам, в здешних местах никогда не было и уже вряд ли будет. Между прочим, в тот вечер они впервые попробовали салат из лангустов.

— Рад, конечно, за них, — хмыкнул Томми, — но что это нам дает?

— Очень многое. Я спросила, почему они так хорошо помнят тот обед, и оказалось, что в тот день проходила перепись населения.

— Перепись?

— Да. Представляешь, что это такое, да? В прошлом… или позапрошлом году тоже была перепись. Ну же, вспоминай! Приходят к тебе в дом и заставляют заполнять анкету каждого, кого там застанут. Или же за всех гостей отдуваешься ты один. Ты же знаешь, так один из пунктов гласит: «кто находился в доме в ночь на пятнадцатое ноября?» И ты записываешь, или сами гости пишут, уже не помню. В общем, в тот день была перепись, и всем приходилось отвечать, кто живет у них в доме. Можешь себе представить, что творилось на этом званом обеде. Большинство гостей сочло этот опрос личным оскорблением, потому что отвечать приходилось на самые щепетильные вопросы: есть ли у вас дети и сочетались ли вы браком, или вы не были замужем, но имеете детей, и все такое. Каждому пришлось выложить о себе кучу деликатных подробностей — а кому такое понравится? В общем, все решили, что это возмутительная бестактность.

— Эта перепись может здорово нам помочь, если удастся выяснить точную ее дату, — заметил Томми.

— Думаешь, можно поднять все бумаги?

— Во всяком случае, я знаю к кому с этим обратиться.

— И тогда мы получим…

— Именно. Тогда мы получим список тех, кто мог оказаться «одним из нас». Если Александр имел в виду кого-то из гостивших в тот вечер в доме, имя этого человека должно значиться в журнале переписчика. Наряду с именами других гостей и, вероятно, с именем Мэри Джордан.

— Кстати, старички вспомнили, что как раз перемывали ей в тот день кости. Какой, мол, хорошей девушкой она казалась вначале и какой плохой оказалась потом, и кто бы все это мог представить, ну и прочее в таком духе. В общем, сам знаешь. Чего, мол, и ждать от человека, если он наполовину немец и следовало лучше думать, кого пускать в дом.

Таппенс отставила пустую кофейную чашку и откинулась на спинку кресла.

— Есть зацепки? — спросил Томми.

— Пока вроде бы нет, — ответила Таппенс, — хотя… как знать? Знают-то старики много, но вот вытянуть из них что-нибудь толковое… Да, еще было много разговоров о том, куда прятали вещи и где их находили. Потом еще история о завещании, которое нашли в китайской вазе, а кто-то все твердил не то об Оксфорде, не то о Кембридже, хотя совершенно непонятно, при чем тут эти университеты.

— Возможно, у кого-то из них был племянник-студент, — заметил Томми, — который увез с собой в Оксфорд или Кембридж что-нибудь ценное.

— Все может быть.

— А о самой Мэри Джордан удалось что-нибудь узнать?

— Сплошь слухи о немецких шпионах, услышанные от родителей, двоюродных сестер, кузин или друга дядюшки Джона, который служил во флоте и поэтому знает все.

— А о том, как она умерла, речь не заходила?

— Та же история. Шпинат и наперстянка. Все выздоровели, а она нет.

— Да что они, сговорились, что ли? — с досадой произнес Томми.

— Похоже на то, — вздохнула Таппенс. — И потом, знаешь, они же говорят все одновременно, наперегонки, так что у меня в голове полная неразбериха. Помню, долго обсуждали шпионов и случаи отравления на пикниках. Ни одной даты уточнить тоже не удалось. Каждый предлагает свою, причем верить нельзя никому. Говорит: «Мне тогда было шестнадцать», а поди проверь, сколько ей сейчас! Со старушками всегда так: они до восьмидесяти лет будут клясться, что им максимум пятьдесят два, а после восьмидесяти — что уже давно разменяли девятый десяток.

— «Мэри Джордан, — задумчиво повторил Томми, — умерла не своей смертью». Интересно, а он говорил кому-нибудь о своих подозрениях?

— Александр?

— Да. Наверное, говорил, если так рано умер, — нахмурился Томми.

— Кстати, его дата смерти выбита на могильной плите. В случае с Мэри Джордан у нас нет и этого.

— Рано или поздно мы все узнаем, — сказал Томми. — Надо лишь составить списки имен, дат и данных. Иногда одно случайное слово может дать очень много.

— У тебя масса полезных знакомых, — завистливо проговорила Таппенс.

— У тебя тоже.

— Да брось ты.

— Не скромничай, — улыбнулся Томми. — Мне бы твою энергию! Я пребываю в уверенности, что жена сидит в гостях у милой старушки, попивает чай и разглядывает памятный альбом, а она, оказывается, уже успела побывать в парочке домов престарелых и выяснить — едва ли не все что можно — о событиях семидесятилетней давности. Стоит теперь уточнить несколько дат и навести кое-какие справки, и мы наверняка выйдем на что-то важное.

— Интересно, что же все-таки эти студенты увезли в Оксфорд? Или в Кембридж…

— Едва ли это имеет отношение к нашему делу, — сказал Томми.