Агата Кристи - Врата судьбы

– А зачем, собственно, нужно там наводить порядок?

– Верно, зачем? А вот мы наводим, правда?

– Просто потому, что не можем придумать ничего другого. Но и из этого ничего путного не выйдет. Оу!

– Что случилось? – спросила Таппенс.

– Я обо что-то поцарапался.

Он осторожно вытащил руку, потом снова сунул ее чуть правее и продолжал обследовать внутренности Матильды. Наградой ему послужил вязаный шарф.

– Бр-р, какая гадость!

Таппенс слегка оттолкнула Томми, нагнулась над Матильдой и сама стала шарить у нее в животе.

– Осторожнее, гвозди! – предостерег ее Томми.

– Что это такое? – Таппенс извлекла свою находку наружу. Это оказалось колесо от игрушечного автобуса или тележки. – По-моему, мы попусту теряем время, – в сердцах заметила она.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – подтвердил Томми.

– Но все равно нужно довести дело до конца, – сказала Таппенс. – Черт! У меня по руке ползут сразу три паука. Следующим номером появятся червяки, а я их ненавижу.

– Я не думаю, чтобы внутри Матильды оказались черви. Ведь черви водятся в земле. Вряд ли они выбрали бы Матильду в качестве своего постоянного местожительства, как тебе кажется?

– По крайней мере, мне кажется, что там уже пусто, – сказала Таппенс. – Ах нет, а это что такое? Господи, похоже на игольник. До чего странно обнаружить подобную вещь в таком месте. Там еще и иголки есть, только все ржавые.

– Его спрятала какая-нибудь девочка, которая не любила шить, – заметил Томми.

– Да, так, наверное, и было.

– Я что-то нащупал, похоже на книгу, – сказал Томми.

– Это может оказаться полезным. В каком секторе Матильдиных внутренностей?

– То ли около аппендикса, то ли возле печени, – сообщил Томми тоном профессионала. – Где-то справа. Я рассматриваю наши действия как операцию.

– Ладно тебе, хирург. Лучше вытаскивай эту штуку, посмотрим, что там такое.

Появившийся на свет предмет, который лишь с большой натяжкой можно было назвать книгой, оказался весьма древним. Корешок прогнил, и замусоленные страницы рассыпались в руках.

– Похоже, это учебник французского языка, – сказал Томми. – «Pour les enfants. Le petit Précepteur»[11].

– Понятно, – сказала Таппенс. – У меня возникла та же самая мысль. Девочка не желала заниматься французским языком. Вот она и «потеряла» свою книжку, спрятав ее у Матильды в животе. Добрая старая лошадка.

– Если Матильда находилась в нормальном положении, то есть стояла на ногах, то было довольно трудно добираться до отверстия у нее в животе.

– Только не для ребенка, – возразила Таппенс. – У них вполне подходящий для этого рост. Девочке или мальчику достаточно встать на колени и подлезть под живот. Смотри-ка, здесь еще что-то есть, на ощупь что-то скользкое, напоминает кожу какого-нибудь животного.

– Какая гадость! – с отвращением проговорил Томми. – Это, наверное, дохлая крыса, как ты думаешь?

– Да нет, не похоже. Но тем не менее довольно противно. Господи, снова я напоролась на гвоздь. Похоже, на этом самом гвозде оно и висит, я нащупала что-то вроде бечевки. Странно, что она не сгнила.

Таппенс осторожно вытащила свою находку.

– Это записная книжка, – сказала она. – Да, в свое время кожа была великолепная. Просто отличная кожа.

– Посмотрим, что там внутри, если там действительно что-то есть, – предложил Томми.

– Там что-то есть, – сказала Таппенс. – Может, толстая пачка денег, – с надеждой предположила она.

– Не думаю, чтобы это были бумажные деньги. Бумага непременно сгнила бы, разве не так? – сказал Томми.

– Ну, не знаю. Иногда, как ни странно, деньги сохраняются и не гниют. Мне кажется, пятифунтовые банкноты печатали в свое время на очень хорошей бумаге. Она была тонкая и чрезвычайно прочная.

– А вдруг это двадцатифунтовые? Очень пригодились бы в хозяйстве.

– Я считаю, что деньги были положены еще до Айзека, а не то он непременно нашел бы их. Ну ладно. Подумать только! Вполне возможно, что это и двадцатифунтовки. Жаль, что не золотые соверены. Впрочем, соверены всегда хранят в кошельке. У моей двоюродной бабушки Марии был громадный кошелек, полный золотых соверенов. Она, бывало, показывала его нам, детям. Говорила, что бережет их на черный день, на случай, если придут французы. По-моему, она опасалась именно французов. Во всяком случае, она берегла эти деньги на случай каких-то чрезвычайных событий. Прекрасные золотые монетки, толстенькие такие, красивые. Мне они ужасно нравились, и я всегда думала, как было бы замечательно, когда я вырасту, иметь такой кошелек, полный золотых соверенов.

– Кто бы тебе дал такой кошелек?

– Я не думала о том, кто мог бы мне его дать, – сказала Таппенс. – Просто думала, что вдруг, когда я вырасту, у меня будет такой кошелек. Когда по-настоящему вырасту и буду носить мантилью – так, по крайней мере, называли тогда плащ или пальто. Буду ходить в мантилье, и чтобы непременно было меховое боа и шляпка. И у меня будет толстый кошелек, набитый золотыми монетами, и, когда ко мне будет приезжать на каникулы любимый внук, я буду давать ему соверен.

– А как же девочки, твои внучки?

– Они, мне кажется, не получали никаких соверенов, – сказала Таппенс. – Но иногда она присылала мне половину пятифунтового банкнота.

– Половину банкнота? Но это же бессмысленно!

– Вовсе нет. Она разрывала банкнот пополам и посылала мне сначала одну половину, а потом, в следующем письме, вторую. Это делалось с определенной целью: чтобы никто не украл деньги.

– Скажите пожалуйста, какие предосторожности принимались в то время!

– Да уж действительно принимались. Ой, что это там такое?

Она в этот момент обследовала записную книжку.

– Давай-ка выйдем отсюда на минутку, – предложил Томми, – здесь ужасно душно.

Они вышли из КК. Снаружи можно было лучше рассмотреть находку. Это был толстый кожаный бумажник отличного качества. Кожа слегка затвердела от старости, однако ничуть не испортилась.

– Там, внутри Матильды, на него не попадала влага, – заметила Таппенс. – О, Томми, я, кажется, знаю, что там внутри.

– Знаешь? И что же, по-твоему, там такое? Думаю, что не деньги и уж точно не соверены.

– Конечно же, не деньги, – сказала Таппенс. – Мне кажется, это письма. Не знаю, сумеем ли мы их прочитать. Они такие старые, и чернила совершенно выцвели.

Томми очень осторожно раскладывал хрупкие желтые страницы писем, отделяя одну от другой, когда это было возможно. Они были написаны крупными буквами, очень темными синими чернилами.

– «Место встречи меняется, – прочел Томми. – Кен-Гарденс, возле Питера Пэна. 25-го, в среду, в 3.30. Джоанна».

– Мне кажется, – сказала Таппенс, – мы наконец до чего-то докопались.

– Ты хочешь сказать, что какому-то человеку, который собирался в Лондон, предлагалось отправиться туда в определенный день для встречи с кем-то другим, чтобы принести с собой документы или еще что-нибудь в этом роде? Но кто же, по-твоему, мог достать эти вещи из Матильды и кто мог их туда положить?

– Это не мог быть ребенок, – сказала Таппенс. – Это, должно быть, был кто-то, кто жил в доме и, соответственно, мог свободно передвигаться повсюду, не привлекая к себе внимания. Он мог получить то, что нужно, от шпиона, связанного с военным флотом, и переправить это в Лондон.

Таппенс завернула кожаный бумажник в шарф, который обычно носила на шее, и они с Томми вернулись в дом.

– Там есть и другие бумаги, – сказала Таппенс, – но в большинстве своем бумага испорчена, и они могут просто развалиться, когда их тронешь. Ой, что это такое?

На столе в холле лежал довольно толстый пакет. Из столовой вышел Альберт и доложил:

– Его прислали с посыльным, мадам. Лично для вас.

– Интересно, что это такое, – сказала Таппенс, беря в руки пакет.

Они с Томми вместе направились в гостиную. Таппенс развязала бечевку и сняла оберточную бумагу.

– Это похоже на альбом, – сказала она. – Мне кажется… Ах, здесь записка. Это от миссис Гриффин.