– Хм. Вспомните, как она держалась, Ватсон… Выражение лица, сдержанное волнение, настойчивые вопросы. А ведь она живет в мире, в котором не принято выставлять напоказ свои эмоции.

– Да, она была очень взволнована.

– А это откровенное признание, что для ее мужа будет лучше, если мы ей расскажем все! Что она хотела этим сказать? Кроме того, вы, наверное, обратили внимание, что она выбрала именно то место, где свет падал ей на спину. Она не хотела, чтобы мы видели выражение ее лица.

– Да, она села спиной к свету.

– Хотя кто может знать точно, что движет женщиной? Помните ту даму в Маргейте, которую я заподозрил по той же причине? Оказалось, она просто забыла напудрить нос. Как можно строить выводы на таком непрочном основании? Какой-нибудь, казалось бы, самый обычный женский поступок может дать массу полезной информации, но при этом крайне подозрительное поведение может быть вызвано шпилькой для волос или выбившимся локоном. Я ухожу, Ватсон.

– Уходите?

– Да, проведу утро на Годольфин-стрит с нашими друзьями из полиции. Решение нашей задачи напрямую связано с Эдуардо Лукасом, хотя, должен признать, я еще понятия не имею, во что это выльется. В корне неверно строить догадки до того, как станут известны все факты. Вы, дорогой Ватсон, пока оставайтесь на посту. Будете принимать посетителей, если таковые появятся. Если получится, вернусь к обеду.

Весь тот день, и следующий, и еще один Холмс оставался в настроении, которое его друзья назвали бы задумчивым, а остальные – подавленным. Он постоянно куда-то ходил, беспрестанно курил, брался за скрипку, надолго погружался в размышления, поглощал бутерброды, забывая об обедах и ужинах, не обращал внимания на вопросы, которые я время от времени задавал. Мне было ясно, что расследование его пока не дало никаких результатов. Холмс упорно отмалчивался, так что подробности дела Эдуардо Лукаса я узнавал из газет. Коронерское жюри вынесло вердикт «предумышленное убийство». Был арестован, а потом отпущен Миттон, камердинер убитого, других подозреваемых пока не появилось. Мотивы преступления тоже оставались неясными. Из множества ценных вещей ничего не пропало. В бумагах покойного никто не рылся. После их тщательного изучения выяснилось, что он очень интересовался международной политикой, собирал сплетни и слухи, прекрасно знал несколько языков и вел обширнейшую переписку. Он состоял в очень близких, дружеских отношениях с ведущими политиками ряда стран, но ничего сенсационного в бумагах, которыми были забиты ящики его письменного стола, не обнаружилось. Его отношения с женщинами носили беспорядочный характер. У него было множество знакомых женщин, но друзей среди них было не много, и ни в одну из них он не был влюблен. Жизнь он вел размеренную, законов не нарушал. Смерть его оставалась для всех полной загадкой. Камердинер Миттон был арестован скорее от отчаяния, чтобы хоть как-то скрыть полную беспомощность полиции. Все обвинения против него оказались несостоятельными, потому что у него было железное алиби – тот вечер он провел у друзей в Хеммерсмите. Да, он действительно ушел от них в такое время, которое позволяло ему вернуться в Вестминстер до того, как было совершено убийство, но он свое позднее возвращение объяснил тем, что часть пути прошел пешком, и это показалось в достаточной степени убедительным, поскольку погода в тот день выдалась приятная, располагающая к прогулкам. Домой он прибыл в двенадцать и был поражен увиденной картиной. С хозяином у него всегда были прекрасные отношения. В комнате камердинера были найдены кое-какие вещи покойного (самая ценная из которых – коробок с лезвиями), но он утверждал, что все это – подарки от хозяина, и экономка подтвердила его слова. Миттон проработал у Лукаса три года. Интересно, что Лукас никогда не брал с собой Миттона, когда ездил на континент. Иногда он уезжал в Париж на три месяца, и все это время Миттон оставался в Лондоне следить за домом на Годольфин-стрит. Что касается экономки, в ночь убийства она ничего не слышала, и если ее хозяин и принимал гостя, он сам впустил его.

Итак, исходя из того, что писали газеты, тайна оставалась неразгаданной три дня. Если Холмс и знал больше, он молчал как рыба. Единственное, что я от него узнал, это то, что инспектор Лестрейд, который вел это дело, обратился к нему за помощью. Значит, мой друг был в курсе всего, что делает полиция. На четвертый день в газетах появилось сообщение из Парижа, которое, похоже, расставило все точки над «i».

«Только что парижской полицией было сделано открытие, которое проливает свет на таинственную смерть мистера Эдуардо Лукаса, – писала «Дейли телеграф», – который в понедельник был убит у себя в доме на Годольфин-стрит в Вестминстере. Наши читатели, возможно, помнят, что покойный джентльмен был обнаружен в своей комнате с кинжалом в сердце и что подозрение сначала пало на его камердинера, но у того оказалось алиби. Вчера слуги некой мадам Анри Фурнэ, живущей на небольшой вилле на улице Аустерлиц, обратились к властям с заявлением, что их хозяйка сошла с ума. Обследование действительно выявило у нее опасное хроническое психическое расстройство. Проверка обстоятельств показала, что мадам Анри Фурнэ во вторник вернулась из поездки в Лондон. Полиция выявила улики, связывающие ее с вестминстерским убийством. Сличение фотографий показало, что муж мадам Анри Фурнэ и Эдуардо Лукас – одно лицо и что покойный по какой-то причине вел двойную жизнь в Лондоне и в Париже. Мадам Анри Фурнэ, являясь по происхождению креолкой{104}, обладает необычайно вспыльчивым нравом и в прошлом страдала от приступов ревности, которые переходили в припадки бешенства. Предполагается, что, пребывая в одном из подобных припадков, она и совершила ужасное преступление, потрясшее весь Лондон. Пока еще не выяснено, как именно она провела вечер понедельника, но установлено, что во вторник утром женщина, похожая на нее по описанию, неконтролируемым поведением и безумным внешним видом привлекла к себе всеобщее внимание на вокзале Чаринг-Кросс. Таким образом, можно предположить, что либо преступление было совершено ею в припадке безумия, либо, наоборот, явилось причиной умственного расстройства несчастной. В настоящее время она не может дать связный отчет о том, чем занималась в понедельник вечером, и врачи не выражают надежды на то, что здравая память вернется к ней. Полиция обладает показаниями некоторых свидетелей о том, что в понедельник некая женщина, возможно, мадам Фурнэ, несколько часов наблюдала за домом номер шестнадцать на Годольфин-стрит».

– Что вы об этом думаете, Холмс? – я прочитал статью вслух, пока он заканчивал завтрак.

– Мой дорогой Ватсон, – Холмс встал из-за стола и принялся прохаживаться по комнате, – я вижу, как давно вы томитесь, но поверьте, если я последние три дня ничего вам не рассказывал, то только потому, что рассказывать было нечего. Даже это сообщение из Парижа мало чем поможет нам.

– Но теперь мы точно знаем, почему погиб ваш подозреваемый.

– Его смерть – лишь частность, незначительный эпизод по сравнению с той задачей, которая поставлена перед нами – разыскать этот документ и спасти Европу от катастрофы. За последние три дня произошло лишь одно действительно важное событие, а именно то, что ничего не произошло. Я почти каждый час получаю отчеты из правительства. Нигде в Европе пока нет признаков беспокойства. Получается, если письмо каким-то образом затерялось… Нет, не могло оно просто так затеряться! Но если письмо не затерялось, тогда где же оно? Кто его прячет? Чего выжидает? Эти вопросы ни на секунду не покидают мой мозг. Неужели действительно Лукас встретил смерть именно в тот день, когда письмо было похищено, по какому-то чудовищному совпадению? Попало ли письмо к нему? Если да, то почему его нет среди бумаг? Могла ли его сумасшедшая жена забрать письмо? Может быть, нужно ехать в Париж и искать его в ее доме? Как мне это сделать, не вызвав подозрения у парижской полиции? Это тот случай, Ватсон, когда полиция для нас так же опасна, как преступники. Все против нас, но ставки колоссально велики. Если мне удастся довести это дело до успешного завершения, оно, несомненно, станет венцом моей карьеры. Ага, вот и последние вести с фронтов! – Он торопливо пробежал глазами принесенную записку и воскликнул:

– О! Лестрейд, похоже, раскопал что-то интересное. Надевайте шляпу, Ватсон, прогуляемся в Вестминстер.

Впервые я оказался на месте преступления. Это был высокий серый дом с узким фасадом, строгий, правильный, прочный, как и породивший его век. В окне мы увидели бульдожье лицо Лестрейда, он тепло приветствовал нас, когда внушительного вида констебль открыл нам дверь и провел внутрь. Мы оказались в комнате, где было совершено убийство, но сейчас от него уже не осталось следов, кроме безобразного неровного пятна на ковре. Это был даже не ковер, а небольшой шерстяной половик, лежащий в середине комнаты на прекрасном старинном полированном паркете в виде одинаковых прямоугольных дощечек. Над камином висела замечательная коллекция оружия, одно из которых было применено по назначению в ту трагическую ночь. У окна стоял роскошный письменный стол, и вся обстановка комнаты, развешанные на стенах картины, ковры и дорогие портьеры – все указывало на то, что вкус у хозяина был утончен до изнеженности.

– Видели, что из Парижа пишут? – спросил Лестрейд.

Холмс кивнул.

– Похоже, нашим парижским друзьям на этот раз повезло больше. Я не сомневаюсь, что все так и было. Она постучала в дверь… Для него это было полной неожиданностью, он-то был уверен, что она не знает, где его искать в Лондоне. Он впускает ее – нельзя же держать жену на улице. Она рассказывает ему, как ей удалось его выследить, начинает бранить. Слово за слово, вспыхивает жуткая ссора, ну, а потом в ход идет кинжал, который очень удобно висит на стене. Хотя на все это, должно быть, ушло определенное время, потому что все эти стулья валялись вон там, кроме одного, который он держал в руке, как будто хотел им защититься. Теперь вся картина нам понятна.