– Приходится рисковать, однако другого способа вернуть эти письма нет. У несчастной девушки таких денег нет, и довериться ей некому. Завтра истекает срок, назначенный Милвертоном, и если мы сегодня ночью не добудем письма, он погубит ее. У меня есть два выхода: либо бросить свою клиентку на произвол судьбы, либо разыграть эту последнюю карту. Скажу честно, Ватсон, для меня это своего рода дуэль с Милвертоном. Как вы сами видели, во время первого обмена ударами перевес был на его стороне, но самоуважение и доброе имя заставляют меня довести схватку до конца.

– Ну что ж, хоть мне эта затея и не нравится, похоже, другого выхода действительно нет, – сдался я. – Когда выходим?

– Вы останетесь дома.

– Тогда и вы никуда не пойдете, – заявил я. – Даю вам слово чести, которое для меня свято, что, если вы не позволите мне разделить с вами опасность, как только вы уйдете, я беру кеб, еду прямиком в полицейский участок и рассказываю там о вашем плане.

– Но вы ничем не поможете мне.

– Почему вы так решили? Вы не знаете, что там может случиться. Я своего решения не изменю. Не только у вас есть самоуважение и доброе имя.

Сначала Холмс выражал неудовольствие, но постепенно лицо его прояснилось. Он хлопнул меня по плечу.

– Хорошо, Ватсон, пусть будет так. Мы несколько лет делили с вами одну квартиру, так что будет справедливо, если разделим и камеру. Знаете, я могу вам признаться, мне всегда казалось, что из меня вышел бы неплохой преступник. Сегодня ночью у меня будет изумительная возможность проверить это. Вот, взгляните! – Он достал из ящика стола небольшой кожаный несессер{65}, открыл и показал мне набор блестящих железных инструментов. – Это первоклассный воровской набор, лучшее, что можно найти на сегодняшний день. Никелированная фомка, алмазный стеклорез, отмычки и вся остальная мелочь, которая требуется на современном уровне развития цивилизации. Вот потайной фонарик{66}. Как видите, все в полном порядке. У вас есть бесшумная обувь?

– Теннисные туфли на резиновой подошве.

– Прекрасно. А маска?

– Можно вырезать пару масок из черного шелка.

– Ватсон, вы просто прирожденный взломщик! Хорошо, значит, маски делаете вы. Перед выходом съедим холодный ужин. Сейчас половина десятого. В одиннадцать поедем на Черч-роу Оттуда до Эпплдор Тауэрс пятнадцать минут ходу, так что на месте мы будем к полуночи. Милвертон спит крепко и всегда ложится в одно и то же время, в десять тридцать. Если все пройдет гладко, в два часа мы уже вернемся домой с письмами леди Евы в кармане.

Мы с Холмсом надели фраки, чтобы походить на людей, возвращающихся из театра. На Оксфорд-стрит взяли кеб и доехали до Хемстед-хита. Там отпустили кеб, подняли воротники пальто, потому что дул пронизывающий ветер и было ужасно холодно, и пошли вдоль огромной пустоши.

– Это очень непростое дело, – пояснял по дороге Холмс. – Милвертон хранит документы в сейфе у себя в кабинете, который одновременно является как бы прихожей его спальни. Но, с другой стороны, как и все невысокие, полные, довольные жизнью мужчины, он спит как убитый. Агата (это моя невеста) говорит, что слуги в доме шутят, что, когда хозяин спит, можно хоть из пушки палить, он все равно не проснется. У него есть преданный секретарь, который в течение дня никогда не выходит из кабинета, поэтому мы идем туда ночью. К тому же дом охраняет злющая собака, которая свободно бегает по саду. Последних два раза мы с Агатой встречались поздно, и ей пришлось запирать это животное, чтобы я мог спокойно уйти. Вот этот дом, большой, за забором. Войдем через ворота… Здесь направо через кусты. Теперь, пожалуй, можно надеть маски. Видите, свет нигде не горит. Все идет как нельзя лучше.

Нацепив маски, мы, как два заправских бандита, прокрались к безмолвному мрачному дому. Вдоль одной из стен шла веранда с черепичной крышей, несколькими окнами и двумя дверьми.

– Там его спальня, – прошептал Холмс. – А вот эта дверь ведет прямо в кабинет. Нам бы она подошла лучше всего, но ее закрывают на ключ и на задвижку, поэтому мы наделаем много шума, если попытаемся ее открыть. Идемте туда, там оранжерея, она ведет в гостиную.

Дверь в оранжерею тоже была закрыта, но Холмс вырезал в стекле кружочек, просунул в отверстие руку и открыл замок изнутри. В следующую секунду он бесшумно закрыл за нами дверь, и в глазах закона мы превратились в преступников. От густого теплого оранжерейного воздуха и насыщенного удушливого запаха экзотических растений у нас перехватило дыхание. В полной темноте Холмс нащупал мою руку и потянул за собой через ряды зарослей, ветки которых касались наших лиц. Надо сказать, что Холмс прекрасно видел в темноте. Чтобы выработать в себе это умение, он потратил много сил и времени. Все еще держа меня одной рукой, он открыл какую-то дверь, и я смутно понял, что мы вошли в большое помещение, в котором совсем недавно курили сигары. Холмс ловко прошел через комнату, лавируя между мебелью, отворил еще одну дверь и закрыл ее за нами. Подняв руку, я нащупал одежду, висящую на стене, и понял, что мы находимся в коридоре. Мы направились в его дальний конец, там Холмс очень осторожно открыл дверь с правой стороны. Как только он это сделал, из-за двери что-то бросилось нам под ноги. Признаться, в эту секунду сердце чуть не выскочило у меня из груди, но, поняв, что это всего лишь кошка, я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. В этой комнате горел камин и тоже сильно пахло табачным дымом. Холмс на цыпочках вошел, дождался, пока войду я, и бесшумно прикрыл дверь. Это и был кабинет Милвертона. Портьера на дальней стене прикрывала вход в его спальню.

Огонь горел достаточно сильно, чтобы освещать комнату. У двери я заметил выключатель электрического освещения, но в дополнительном свете надобности не было, даже если бы его можно было безопасно включить. Сбоку от камина висела тяжелая штора, которая прикрывала дверь, которую мы видели снаружи. С другой стороны находилась дверь, ведущая на веранду. В центре кабинета стоял письменный стол с ящиками для бумаг, рядом с ним – вращающийся стул, обтянутый гладкой красной кожей. Напротив громоздился огромный книжный шкаф с мраморным бюстом Афины наверху. В углу между книжным шкафом и стеной был зажат высокий зеленый сейф. Огонь камина ярко блестел на его полированных медных ручках. Холмс бесшумно подошел к нему, рассмотрел, потом подкрался к двери в спальню и прислушался. Оттуда не доносилось ни звука. Мне же в это время пришла в голову мысль, что можно заранее подготовить себе отход через дверь, ведущую в сад. Я подошел к ней, но, к своему удивлению, увидел, что она не только не заперта на задвижку, но даже не закрыта на замок! Я тронул за руку Холмса, он повернул скрытое под маской лицо, посмотрел на дверь и вздрогнул. Мой друг явно был удивлен не меньше, чем я.

– Не нравится мне это, – прошептал он мне в самое ухо. – Не знаю, что это значит, но сейчас некогда об этом думать.

– Что мне делать? – так же тихо спросил я.

– Встаньте у двери, если услышите, что кто-то приближается, закройте задвижку. Мы уйдем тем же путем, каким пришли. Если они придут с другой стороны, мы уйдем через эту дверь, если письма будут уже в наших руках, или спрячемся за шторой. Все поняли?

Я кивнул и встал у двери. Первое чувство страха уже прошло, теперь мною овладел такой сильный азарт, которого я никогда не испытывал, когда мы были защитниками закона, а не его нарушителями. Высокая цель нашей благородной миссии, осознание того, что мы рискуем не ради себя, и отвратительная личность нашего противника – все это лишь усиливало душевный подъем. Я не ощущал чувства вины, наоборот, это опасное ночное приключение меня захватило, заставило почувствовать приятное замирание сердца. Я восхищенно наблюдал за Холмсом, который раскрыл свой воровской несессер и с видом хирурга во время сложной операции стал выбирать нужные инструменты. Я знал, что для Холмса вскрытие сейфов было своего рода хобби, и понимал, какое ему доставляло удовольствие померяться силами с этим зелено-золотым чудовищем, драконом, в чреве которого хранилась честь столь многих благородных дам. Закатив рукава фрака (пальто он снял и бросил на стул), он выложил перед собой два сверла, фомку и несколько отмычек. Я оставался на своем посту, стараясь следить одновременно за всеми дверьми, хотя, если честно, слабо представлял себе, как должен буду действовать в случае тревоги. Полчаса Холмс напряженно работал, откладывал в сторону одни инструменты, брал другие, орудовал ими с уверенностью и ловкостью опытного механика. Наконец послышался щелчок, и широкая зеленая дверь отошла в сторону. Внутри лежали пачки пухлых конвертов, все они были перевязаны, опечатаны и подписаны. Холмс поднял одну пачку, но света, который давало колышущееся в камине пламя, было не достаточно, чтобы прочитать, что на ней написано, поэтому он включил потайной фонарик. В соседней комнате спал Милвертон, так что включать электрическое освещение было слишком опасно. Но вдруг я увидел, что Холмс насторожился, на секунду прислушался, потом закрыл дверь сейфа, молниеносно собрал и сунул в карман инструменты, подхватил со стула пальто, метнулся к одному из окон и спрятался за шторой, жестом показывая мне сделать то же самое.

Только после того, как я присоединился к нему, мне удалось расслышать то, что уловили его более чуткие уши. Звук шел откуда-то из глубины дома. Хлопнула дверь, послышались громкие быстро приближающиеся шаги. Они прошли по коридору. Замерли у двери. Дверь открылась. Раздался резкий щелчок, и загорелся электрический свет. После этого дверь закрылась, и мы ощутили едкий запах крепкой сигары. Потом снова раздались шаги, кто-то расхаживал взад-вперед по комнате всего в нескольких ярдах от нас. Прошло не меньше нескольких минут, прежде чем скрипнул стул и шаги прекратились. В замке щелкнул ключ, и я услышал шуршание бумаг.

До сих пор я не решался выглянуть, но сейчас чуть-чуть приоткрыл перед собой шторы. По тому, как сжалась на моем плече рука Холмса, я понял, что он тоже смотрит в образовавшийся просвет. Прямо перед собой мы увидели широкую спину Милвертона. Он сидел, ссутулившись, так близко, что при желании мы могли бы до него дотянуться. Стало ясно, что все наши расчеты не оправдались. Он вовсе не лег спать в свои обычные десять тридцать, а все это время сидел в какой-нибудь курительной комнате или бильярдной в другом крыле здания, окон которого мы не увидели. Крупная голова была обращена к нам поблескивающей среди седоватых волос плешью на макушке. Милвертон сидел, откинувшись на спинку красного кожаного стула, вытянув перед собой ноги. В углу рта у него торчала длинная черная сигара. Одет он был в отделанный шнурами бордовый домашний смокинг с черным бархатным воротником. Одной рукой он держал перед собой какой-то длинный юридический документ, который просматривал, лениво пуская кольца дыма. По его расслабленной позе было видно, что обосновался он здесь надолго и уходить не собирается.