— На Калвер-авеню.

— В доме или на улице?

— На улице.

— Не многие бандиты выходят на улицу в такую погоду. Холод заставляет их сидеть дома. Убийцы и воры любят тепло и уют, — философски заметил Дэнни. — Убийцу никто не видел?

— Думаешь, стал бы я морозить задницу, если бы у меня был свидетель? — сказал Карелла.

— Я тоже мерзну, не забывай, — немного обиженно сказал Дэнни. — Ладно, постараюсь узнать что-нибудь. Насколько срочно?

— Срочно, — сказал Карелла.

— Хочу успеть сделать ставочку, прежде чем приступлю к работе.

— Что-нибудь стоящее? — спросил Карелла.

— Только если он победит, — сказал Дэнни и пожал плечами.


Брат Антоний и Эмма курили марихуану, потягивали вино и изучали фамилии и адреса, которые два дня назад записала для них Джудит Квадрадо. В углу комнаты работал керосиновый калорифер — батареи были лишь едва теплыми, и оконное стекло обледенело по краям. Брат Антоний с Эммой сидели возле калорифера, хотя оба утверждали, что холод им нипочем. Оба сидели в белье.

Они скурили косячок час назад, потом занимались любовью на огромной постели в спальне Брата Антония, после чего надели белье и перешли в гостиную, где откупорили бутылку вина, запалили по косячку и снова принялись изучать список потенциальных клиентов. На Брате Антонии были полосатые семейные трусы, на Эмме — черные трусики-бикини. По мнению Брата Антония, после секса она мило светилась.

— Получается, — сказала Эмма, — что он обслуживал двенадцать человек.

— Не так много, — кивнул Брат Антоний. — Правду сказать, Эмма, я надеялся на что-то покрупнее. Жалкие двенадцать имен — слишком маленькая награда за наши усилия. — Он снова взглянул на список. — Тем более при таких крохотных порциях. Посмотри, какие порции, Эмма.

— Знаешь анекдот? — спросила она, ухмыляясь.

— Нет. Какой анекдот? — Он любил, когда она рассказывала анекдоты. И еще он любил, когда она набрасывалась на него. Глядя на ее огромные груди, он почувствовал, как опять зашевелилось желание. Пусть расскажет свой анекдот, решил он, а потом они забудут про список клиентов Лопеса и вновь предадутся плотским утехам. Хорошее занятие для такого холодного дня, как сегодня.

— Про даму в отеле «Майами-Бич», знаешь? — продолжая ухмыляться, спросила Эмма.

— Хотел бы я пожить в «Майами-Бич», — сказал Брат Антоний.

— Ты хочешь услышать анекдот или нет?

— Рассказывай.

— Значит, пообедала она пару раз в ресторане, а потом идет на ресепшен и начинает жаловаться менеджеру…

— О чем? — спросил Брат Антоний.

— Может, дашь рассказать до конца?

— Молчу-молчу.

— Жалуется менеджеру, что еда в ресторане — настоящая отрава. Яйца — отрава, говядина — отрава, картошка — отрава, салаты — отрава, кофе — отрава. Все, говорит, отрава. И знаешь, чего еще?

— Чего? — спросил Брат Антоний.

— Порции слишком маленькие! — сказала Эмма и расхохоталась.

— Я не понял, — сказал Брат Антоний.

— Ну, она жалуется, что еда — отрава…

— И что?

— И при этом жалуется на то, что порции слишком маленькие.

— И что?

— Так если еда — отрава, зачем ей нужны большие порции?

— Может, она чокнутая, — сказал Брат Антоний.

— Нет, не чокнутая, — сказала Эмма. — Она жалуется, что еда плохая, и при этом говорит менеджеру, что порции…

— Я понял, — сказал Брат Антоний. — Только все равно не дошло. Может, вернемся в спальню?

— Ты еще не готов, — сказала Эмма, бросив взгляд на его пах.

— Ты могла бы меня подготовить.

— Знаю. Но мне больше нравится, когда ты готов заранее.

— Сладкий ротик, — сказал Брат Антоний, понижая голос.

— М-м, — отозвалась Эмма.

— Ну, так как?

— Давай сначала дело, а удовольствия потом, — сказала Эмма.

— А почему ты вспомнила тот анекдот? — спросил он.

— Ты сказал что-то про маленькие порции.

— Они и есть маленькие. Посмотри. — Брат Антоний передал ей список. — Большинство из них брали по два-три грамма в неделю. С трех граммов не разбогатеешь.

— Так необязательно богатеть сразу, братан, — сказала Эмма. — Начнем потихоньку, с людей, которые были клиентами Лопеса, а потом найдем еще покупателей.

— Как?

— Может, дамочка нам их подгонит.

— Какая дамочка? У которой все — отрава?

— Да та, что снабжала Лопеса!

— А зачем ей нам помогать?

— А почему нет? Ей же нужна цепь поставок, братан. Дилеру унций нужен дилер граммов. Дамочка дает нам покупателей, мы берем у нее товар, и все счастливы.

— По-моему, ты замечталась, — сказал Брат Антоний.

— Но не повредит же, если спросим?

— Она пошлет нас куда подальше.

— Почем знать? В любом случае сначала — главное. Сначала надо ее известить, что мы взяли дело Лопеса в свои руки и хотим продолжать работать. Это первое, что нужно сделать.

— Да, конечно, первое.

— И вот что, по-моему, ты должен сделать сейчас, — сказала Эмма. — Одеться и нанести визит этой Салли Андерсон.

— Попозже, — сказал Брат Антоний и обнял ее.

— М-м-м, — прижимаясь к нему, промычала Эмма и облизнула губы.


Когда Эйлин Берк позвонила в восемьдесят седьмой, Клинг разговаривал по телефону с отделом связи. Браун попросил ее подождать и положил на стол Клинга записку, в которой сообщал, что на шестой линии его ждет детектив Берк. Клинг кивнул. Он не сразу сообразил, кто такой детектив Берк.

— Вот, держу в руках распечатку, — говорил начальник диспетчерской. — Это случилось в прошлом июле, двадцать восьмого числа, в двадцать часов ноль две минуты, улица Норт-Гринфилд, 621, комната двести семь. Вызов принял Адам Кар в двадцать часов двенадцать минут.

— Что они нашли?

— Передали сигнал «10–20», «произошло ограбление».

Клинг и без него знал, что такое «10–20».

— В каком участке это было?

— Мидтаун-Ист, — ответил старший диспетчер.

— Знаете, кто передал туда дело?

— Нет, в распечатке не указано.

— Ладно, спасибо, — сказал Клинг и нажал на телефоне горящую кнопку «6». — Клинг слушает.

— Берт, это Эйлин.

— У меня еще не было возможности поискать сережку, — сказал он.

— В отделе не нашлась?

— Ну, у нас есть коробка найденных вещей, но там ничего нет.

— А в машине?

— Машину я пока не проверял. Я не пользовался той машиной с субботней ночи.

— Ну, если будет возможность…

— Конечно, — сказал он.

— Просто… они вроде как мои талисманы.

Клинг молчал.

— Я без них как голая, — сказала она.

Он все молчал.

— Не могу же я ходить в одной сережке, да? — сказала она.

— Наверное, — сказал он.

— Это как половинка талисмана, — сказала она.

— Ага, — сказал он.

— Как там погода? — спросила она.

— Холодно.

— Здесь тоже. Ну, позвони, если найдешь, ладно?

— Позвоню.

— Спасибо, — сказала она и повесила трубку.

На том же листке бумаги, который Браун положил ему на стол, Клинг нацарапал: «Сережка Э.» и положил бумажку в карман пиджака. Он пролистал телефонную книгу участка, отыскал номер Мидтаун-Ист, набрал его, объяснил дежурному сержанту, что ищет, и его соединили с детективом по фамилии Гарридо, который говорил с испанским акцентом и который сразу же вспомнил то ограбление, потому что самолично сидел в засаде в задней комнате ломбарда на Гринфилд-стрит, когда вооруженный грабитель пришел и попытался заложить все, что взял у Эдельмана двумя днями раньше и тремя дверями южнее.

— Принес с собой все, что тогда украл, — сказал Гарридо, — взяли с поличным.

— И что с ним случилось? — спросил Клинг.

— Угадай, кто был судьей? — спросил Гарридо.

— Кто? — спросил Клинг.

— Харрис.

Клинг знал достопочтенного Уилбура Харриса. Достопочтенного Уилбура Харриса прозвали «Добряк Харрис» за то, что он любил освобождать преступников в зале суда.

— Что произошло? — спросил Клинг.

— Парень был наркошей, впервые совершил преступление. Он чуть не плакал в зале суда. И Харрис выпустил его с условным сроком.

— Несмотря на то что вы поймали его с награбленным в руках?

— Да! Все, что было в списке! — воскликнул Гарридо. — А, чего говорить…

— Как звали парнишку?

— Эндрю что-то там. Хочешь, подниму дело?

— Если не сложно.

— Конечно, — сказал Гарридо. — Секундочку подожди.

Он вернулся через пять минут и назвал Клингу имя и последний известный адрес семнадцатилетнего парня, который прошлым летом ограбил магазин Марвина Эдельмана.


Квартира, которую Алан Картер описал как «огромная квартира в старом доме возле парка», была и в самом деле возле парка и, несомненно, в старом доме, но огромной она могла показаться лишь гному. Лонни Купер, одна из двух чернокожих танцовщиц «Шпика», была почти такая же высокая, как два детектива, которых она впустила в свой дом в то позднее утро вторника; когда вошли все трое, квартира стала напоминать платяной шкаф.

В довершение бед тесные комнатки мисс Купер набила до отказа мебелью, безделушками, картинами и скульптурами, так что не осталось ни кусочка свободного пространства; и Мейеру, и Карелле почудилось, что они вошли в притон скупщика краденого.

— Люблю, когда вокруг много всяких предметов, — пояснила танцовщица. — Большинство танцовщиц не любят, а я люблю. На сцене я могу летать. Когда прихожу домой, люблю сложить крылышки.

Она была даже красивее, чем запомнил ее Карелла на сцене: изящная женщина с кожей цвета пробки, высокими скулами, носом как у Нефертити, большим ртом и ослепительной улыбкой. На ней был красный шерстяной свитер с большим воротом, черные трико и черные колготки. Мисс Купер спросила детективов, не хотят ли они кофе или чего-нибудь еще, и, когда они отказались, предложила устраиваться поудобнее. Карелла и Мейер устроились на диване среди сотни подушечек. Лонни Купер села напротив, в мягкое кресло с плетеными салфеточками на спинке и подлокотниках. Кофейный столик между ними был заставлен стеклянными фигурками, миниатюрными куколками, завален канцелярскими ножичками, значками с эмблемами политических партий. Посреди этого великолепия красовалась сувенирная пепельница с Всемирной выставки в Нью-Йорке в 1939 году. Поймав взгляд Кареллы, Лонни пояснила: