Шрейд посмотрел на магнитофон и как будто собрался с духом.

— От кого вы? — спросил он. — От Ландина, да? Думаете, Джордж Уайкофф пошлет кого-нибудь говорить в эту штуку? Каким дураком хотите меня выставить?

— Эдди, — ласково заговорил Мюррей, — знаешь ты Джорджа Уайкоффа в лицо?

— Знаю, конечно.

— А Билли Кэкстона? Его знаешь?

— Знаю. Я его видел.

— Хорошо, Эдди, посмотри в окно и скажи, что видишь поблизости.

— Зачем? Что вы собираетесь сделать теперь?

— Собираюсь сделать тебе одолжение, Эдди. Посмотри в окно и увидишь, что я имею в виду.

— За дурака меня принимаете? — сказал Шрейд, но пошел бочком вдоль стены к окну, осторожно повернулся и выглянул в него. Отшатнулся, охнув, выкатил глаза, испуганно замахал руками, и когда Мюррей подхватил его, ощущение было таким, будто он поддерживает дырявый мешок с мукой, — твердость его вытекала ровной струйкой.

— Эдди, будешь теперь говорить? — спросил Мюррей.

Эдди заговорил.


Они ждали в машине Мюррея — он и Харлинген, — стоявшей напротив громадного готического здания, где жили Миллеры, и незадолго до девяти увидели, как в него вошел Уайкофф. Несколькими минутами раньше к дому подъехало такси с Лоскальцо. Он расплатился с водителем, вылез в дверцу, как разбухшая пробка из бутылки, и вошел в здание. Он был без шляпы, в пальто, наброшенным на плечи, как накидка.

— Вечно играет на публику, — сказал Мюррей, а потом, когда Харлинген хотел распахнуть дверцу машины, остановил его: — Нет, погодите. Пусть они рассядутся наверху. Тогда пойдет более гладко. — Похлопал по магнитофону на коленях. — Уверены, что умеете обращаться с этой штукой?

— Да.

— Знаете, как уложены эти вещи в портфель? Там все в порядке.

— Знаю, — сказал Харлинген. — Послушайте, перестанете вы беспокоиться обо мне? Я уже сказал, что, когда нужно с чем-то работать, я знаю, как это делается. Сейчас мне есть с чем работать.

— Да, но это будет не как в тех залах суда, какие вы видели, — предупредил Мюррей. — Здесь нет основных норм, нет председателя, не к кому апеллировать. И там три типа…

Харлинген засмеялся.

— Пойдемте, — сказал он, — пока вы меня не убедили.


Валькирия открыла дверь квартиры и как будто бы не удивилась, увидев их.

— Еще гости, — объявила она через плечо, и Перл Миллер за ее спиной произнесла:

— О, как замечательно! Совсем как вечеринка, правда? И Айра ничего мне не сказал.

Она засеменила впереди всех в гостиную.

— Айра, дорогой, — обеспокоенно заговорила она, — у нас еще гости, но ты ничего не сказал мне об этом, и в доме ничего для них нет. Что мне делать?

— Делать? — переспросил Миллер, и выражение его лица заинтриговало Мюррея. Удивления в нем не было — конечно, Уайкофф предупредил при первой же возможности об этой встрече, — была только вежливая серьезность, хмурая озабоченность из-за вторжения в его дом. Это самое выражение Мюррей видел у него во время прошлого визита. Оно говорило, что Миллер собирался устроиться вечером с хорошей книгой, с обкуренной трубкой из корня вереска, а вместо этого вынужден принимать приличных, но незваных гостей. — Ничего не делай, Перли, — бодро сказал он и потрепал ее по плечу. — Не беспокойся ни о чем.

— А кофе? — Перл Миллер оглядела собравшихся в комнате. — Хотите кофе, правда? Я готовлю очень хороший. — Она подняла кончики пальцев к губам, рукав сполз, и Мюррей увидел, что повязки на запястье уже нет. — Я готовлю хороший кофе, так ведь, Айра? — неуверенно спросила она.

— Самый лучший. — Он повел ее к двери, обняв за талию. — Иди на кухню, Хильда поможет его приготовить. И скажи ей, пусть держит Тото там. Джордж не любит, когда он поблизости.

Все это время Лоскальцо сидел в самом глубоком кресле, его крупное тело было расслабленным, глаза полуприкрытыми, но зоркими. По-своему, подумал Мюррей, Лоскальцо такой же хороший игрок в покер, как Миллер. Он хотел разобраться, что здесь происходит, и был готов изучать с ничего не выражающим лицом свои карты, пока не поймет, что именно. Тогда он вступит в игру.

Харлинген подошел к пианино, стоявшему в дальнем конце комнаты. Поставил магнитофон на сиденье, рядом с ним портфель. Он похож, с беспокойством подумал Мюррей, на университетского преподавателя, готовящегося к лекции. И когда он представился, в голосе его прозвучала степенная профессорская нотка.

— А теперь, — сказал он, — давайте приступим к делам. Мой клиент, патрульный Арнольд Ландин…

Лоскальцо оживился:

— Постойте, адвокат. Я уже предупредил вашего человека, — он свирепо посмотрел на Мюррея, — относительно запугивания моих свидетелей и теперь повторяю это предупреждение вам. Не нужно излишне увлекаться. Приберегите свой вздор до судебного процесса.

— Мистер Лоскальцо, — невозмутимо заговорил Харлинген, — я предупрежден. В ответ позвольте сказать вам, что, если я оглашу свои сведения на судебном процессе, вы будете выглядеть последним ослом в Нью-Йорке. Дабы избавить вас от этого, позвольте мне сначала изложить свой вздор и приберегите свои выводы до его окончания. Все это займет десять минут, и уверяю вас, что не сделаю ни одного заявления, не подтвержденного уликами, которые я вручу вам здесь и сейчас. Это приемлемо?

Мюррей понял, что адвокат возбудил любопытство Лоскальцо, а потом благоразумно не дал ему времени справиться с ним. Не дожидаясь ответа, Харлинген вытащил из портфеля папку с бухгалтерскими записями Уайкоффа, и Уайкофф сразу же воззрился на нее.

— Прежде всего, — продолжал Харлинген, — я хочу установить личность некоего Чарлза Пирози, фамилия которого есть в этой бухгалтерской книге. Но поскольку эта книга секретная, я не стану публично показывать ее, а попрошу мистера Уайкоффа установить личность названного человека. Сделаете вы это, мистер Уайкофф?

— Конечно, — сказал Уайкофф. — Он был моим бухгалтером. Поверьте, классная личность.

Он протянул руку за папкой, Харлинген отдал ее.

— Есть еще копия этой книги, — сказал Уайкофф. — Должно быть, на пленке. Где она?

Харлинген виновато посмотрел на него.

— Думаю, в этом портфеле, — мягко сказал он, — уверен, мы найдем ее, когда проясним все остальное.

Уайкофф злобно посмотрел на Мюррея, но Харлинген не дал ему времени протестовать, как и Лоскальцо.

— А теперь, когда мы знаем, кто такой Чарлз Пирози, — поспешил сказать Харлинген, — давайте выслушаем заявления о нем от заинтересованной стороны.

Он включил магнитофон. Послышалось легкое гудение, потом раздался голос Эдди Шрейда, громкий, испуганный.

«— Джордж, — заговорил он, — тебе надо быть благоразумным. Слышишь меня, Джордж? Это Эдди Шрейд, и тебе нужно выслушать. Это надувательство устроили тебе Пирози и Айра. Клянусь, это так. Я тут был ни при чем. Я даже сказал Айре…»

— Выключите немедленно! — Айра Миллер утратил свой апломб. Он кричал, вскочив, лицо его исказилось от ярости. — Откуда вы взялись, чтобы пытаться использовать такую уловку? За кого вы себя…

Джордж Уайкофф восстановил порядок легким жестом. Он щелкнул пальцами, словно веля собаке успокоиться.

— Заткнись ты, — сказал он.

— Джордж, неужели ты будешь это слушать? Это даже не Эдди! Я знаю его голос и говорю тебе…

— Я сказал — заткнись. Это Эдди, и он обращается ко мне. Ко мне лично, понимаешь? Заткнись, чтобы я мог его слышать.

«— Это было так, Джордж, — зазвучал в наступившей тишине голос Эдди Шрейда. — Пирози сказал, что отношения у Айры с тобой добрые, поэтому они могут представить дело убыточной книгой и огрести кучу денег. Тем более если Пирози будет покрывать Айру. Так они и сделали. Говорили, что постоянно приходится выплачивать много выигрышей, и еще делали вид, будто полицейские берут большие взятки, хотя они ничего не брали. Потом Пирози уже всерьез запустил когти в Айру, потому что Айра потерял большие деньги на своей постановке…»

Харлинген выключил магнитофон.

— Постановка, о которой идет речь, — обратился он к Лоскальцо, — это пьеса «Бурное время», выдержавшая четыре спектакля три года назад. Вот номер газеты «Уолл-стрит джорнал», где говорится о привлечении постановочной компании и о сумме, вложенной Айрой Миллером, крупнейшим акционером. Сумма составляет пятьдесят две тысячи долларов, все эти деньги он потерял. И оказался в серьезных финансовых затруднениях.

Харлинген включил магнитофон снова.

«— … и пошел бы на что угодно, чтобы вновь их нажить. Поэтому, Джордж, они надували тебя все больше и больше, но клянусь, я не получал оттуда ни цента. Ни цента, клянусь. Джордж, ты должен поверить этому. Сам знаешь, я довольствуюсь малым. На что мне такие деньжищи?

А потом, когда Айра испугался и хотел бросить это дело, Пирози ему не позволил. Сказал, что расскажет об этом, и ты убьешь Айру, а он уцелеет, потому что знает, как тебя обойти. Он говорил Айре: „Мне нужна сотня“ или „Мне нужно две сотни“, — не важно, сколько, и Айра всегда вынужден был раскошеливаться, а потом делать вид, что дал взятку полицейским».

Из магнтофона раздался голос Мюррея, который услышав его, почувствовал странное удивление, как всегда, слыша себя в записи.

«— А что Ландин? — спросил Мюррей. — Эдди, что произошло с ним в тот день?

— Да он ни разу не получил от Айры ни цента, тупой патрульный. Задержание было обычное, все, как положено, только Айра записал, будто заплатил Ландину тысячу долларов, для того, чтобы поделить с Пирози эти деньги. Пирози хотел этого ареста, нужно было показать Джорджу в бухгалтерских книгах, как много полицейских в том районе берут большие взятки и во что обходится ведение там дела. Только Айра не захотел сам идти в участок, потому что задержаний у него было уже слишком много — понимаешь, зарегистрированных в его досье, — поэтому он заплатил мне несколько долларов, чтобы я вышел, принял несколько ставок и стал его подставным лицом. Сказал, если откажусь, он передаст „Сонгстер“ кому-нибудь другому, так что мне оставалось делать?