Эдгар Аллан По - Ворон

Что-то тихо застучало у порога моего.

Я подумал: "То стучится гость у входа моего –

Гость, и больше ничего".

Помню все, как это было: мрак – декабрь – ненастье выло –

Гас очаг мой – так уныло падал отблеск от него…

Не светало… Что за муки! Не могла мне глубь науки

Дать забвенье о разлуке с девой сердца моего –

О Леноре, взятой в Небо прочь из дома моего, –

Не оставив ничего…

Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах –

Чуткой, жуткой странной дрожью проникал меня всего;

И, смиряя страх минутный, я шепнул в тревоге смутной:

"То стучится бесприютный гость у входа моего –

Поздний путник там стучится у порога моего –

Гость, и больше ничего".

Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,

Восклицая: "Вы простите – я промедлил оттого,

Что дремал в унылой скуке – и проснулся лишь при стуке –

При неясном, легком звуке у порога моего" –

И широко распахнул я дверь жилища моего –

Мрак, и больше ничего.

Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая

В ощущеньях, человеку незнакомых до того;

Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,

И единственное слово чуть прорезало его –

Зов: "Ленора…" – Только эхо повторило мне его –

Эхо, больше ничего…

И, смущенный непонятно, я лишь шаг ступил обратно –

Снова стук – уже слышнее, чем звучал он до того.

Я промолвил: "Что дрожу я? Ветер ставни рвет, бушуя, –

Наконец-то разрешу я, в чем здесь скрыто волшебство –

Это ставень, это буря: весь секрет и волшебство –

Вихрь, и больше ничего".

Я толкнул окно, и рама подалась, и плавно, прямо

Вышел статный, древний Ворон – старой сказки божество;

Без поклона, смело, гордо, он прошел легко и твердо, –

Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего

И вверху, на бюст Паллады у порога моего

Сел – и больше ничего.

Оглядев его пытливо, сквозь печаль мою тоскливо

Улыбнулся я, – так важен был и вид его, и взор:

"Ты без рыцарского знака – смотришь рыцарем, однако,

Сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатер!

Как зовут тебя в том царстве, где стоит Ее шатер?"

Каркнул Ворон: "Nevermore".

Изумился я сначала: слово ясно прозвучало,

Как удар – но что за имя "Никогда "? И до сих пор

Был ли смертный в мире целом, в чьем жилище опустелом

Над дверьми, на бюсте белом, словно призрак древних пор,

Сел бы важный, мрачный, хмурый, черный Ворон древних пор

И назвался "Nevermore"?

Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,

Точно, в нем излив всю душу, вновь замкнул ее затвор.

Он сидел легко и статно – и шепнул я еле внятно:

"Завтра утром невозвратно улетит он на простор –

Как друзья – как все надежды, улетит он на простор…"

Каркнул Ворон: "Nevermore".

Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,

И сказал ему: "Наверно господин твой с давних пор

Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока,

И отчаялся глубоко, и, судьбе своей в укор,

Затвердил, как песню скорби, этот горестный укор –

Этот возглас "Nevermore"…

И, вперяя взор пытливый, я с улыбкою тоскливой

Опустился тихо в кресла, дал мечте своей простор;

И на бархатные складки я поник, ища разгадки, –

Что сказал он, мрачный, гадкий, гордый Ворон древних пор, –

Что хотел сказать зловещий хмурый Ворон древних пор

Этим скорбным "nevermore"…

Я сидел, объятый думой, неподвижный и угрюмый,

И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор;

Мысль одна сменялась новой, – в креслах замер я, суровый,

А на бархат их лиловый лампа свет лила в упор, –

Ах, на бархат их лиловый, озаренный так в упор,

Ей не сесть уж – nevermore!

Чу!., провеяли незримо словно крылья серафима –

Звон кадила – благовонья – шелест ног о мой ковер:

"Это Небо за моленья шлет мне чашу исцеленья,

Благо мира и забвенья мне даруя с этих пор!

Дай! я выпью и Ленору позабуду с этих пор!"

Каркнул Ворон: "Nevermore".

"Адский дух иль тварь земная, – произнес я, замирая, –

Ты – пророк. И раз уж дьявол или вихрей буйный спор

Занесли тебя, крылатый, в дом мой, Ужасом объятый,

В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, –

Говори: пройдет ли рана, что нанес его топор?"

Каркнул Ворон: "Nevermore".

"Адский дух иль тварь земная, – повторил я, замирая, –

Ты – пророк. Во имя Неба, – говори: превыше гор,

Там, где Рай наш легендарный – там найду ль я, благодарный,

Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор-

Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?"

Каркнул Ворон: "Nevermore".

"Если так, то вон, Нечистый! в царство Ночи вновь умчись ты! –

Гневно крикнул я, вставая, – этот черный твой убор

Для меня в моей кручине стал эмблемой лжи отныне –

Дай мне снова быть в пустыне! Прочь! верни душе простор!

Не терзай, не рви мне сердца, прочь, умчися на простор!"

Каркнул Ворон: "Nevermore".

И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон,

Над дверьми, на белом бюсте, – там сидит он до сих пор,

Злыми взорами блистая, – верно так глядит, мечтая,

Демон; тень его густая грузно пала на ковер –

И душе из этой тени, что ложится на ковер,

Не подняться – nevermore!

Как-то в полночь, в час ненастный, утомленный, безучастный

Я над старыми томами веком проклятых наук,

Забываясь, наклонялся, снам иль думам предавался,

Вдруг раздался – я услышал – вдруг раздался тихий стук,

"Это – гость", – так прошептал я, вдруг расслышав тихий стук,

Прошептал, проснувшись вдруг.

А! я помню слишком ясно: был декабрь и час ненастный.

От камина отблеск красный на полу чертил свой круг.

Как я утра жаждал страстно! как безумно, как напрасно

В книгах я искал забвенья беспощадно долгих мук,

Об утраченной Леноре беспощадно долгих мук,

О мечте, чье имя – звук!

Занавесок шелк качался, тихий шорох раздавался,

Из углов ко мне тянулись сотни чуждых, смутных рук.

В этой комнате пустынной страх зловещий, беспричинный

Рос на сердце с ночью длинной… Вдруг раздался тихий стук.

"Это – гость, – так прошептал я, вдруг расслышав тихий стук, –

Гость, ко мне зашедший друг".

И, собой овладевая, громко я сказал, вставая:

"Кто б ты ни был, кто стучишься, извини мне, добрый друг!

Утомленный, задремал я, и не сразу услыхал я,

И не сразу расслыхал я твой у двери робкий стук".

Извиняясь так, я настежь дверь свою раскрыл на стук…

Тьма – и только тьма вокруг!

И стоял я одиноко, как над пропастью глубокой.

С несказанными мечтами я смотрел на темный луг.

Тьма была мертва для взора, но, как зов далекий хора,

Прозвучало вдруг "Ленора" – тихий отзвук долгих мук.

Это я шепнул "Ленора" – тихий отзвук долгих мук.

И во мраке умер звук.

Я вернулся потрясенный, этим зовом опьяненный,

Но лишь дверь свою закрыл я, вдруг раздался прежний стук.

Сердце сжал мне страх недавний, но сказал я: "Это в ставни

Бьется ветер своенравный – неразумен мой испуг!

Это в ставни бьется ветер – неразумен мой испуг!

Ветер создал этот стук!"

Страх рассудком успокоя, растворил свое окно я…

И времен прошедших Ворон в мой покой ворвался вдруг.

Колыхая крылья чинно, он по комнате пустынной,

С гордым видом господина, облетел вдоль стен вокруг.

И на бюст Паллады сел он, облетев вдоль стен вокруг.

Сел в углу, как старый друг.

Привиденьем онемелым, черный весь, на шлеме белом

Он сидел. Я улыбнулся, и сказал ему тогда:

"Царство воронов – гробница; как же ты зовешься, птица,

В мире мертвых, где струится тихо Стиксова вода?

Как тебя зовут, где тихо льется Стиксова вода?"

Каркнул Ворон: "Никогда!"

Смысла мало было в этом, но смущен я был ответом

Черной птицы, вещей птицы, той, чье карканье – беда.

В первый раз еще ненастье занесло в приют несчастья,

Занесло в приют, где счастья не осталось и следа,

К несчастливцу, в ком Надежды не осталось и следа,

Птицу с кличкой "Никогда".

С шлема белого Паллады вниз глядел он без пощады

И, жестоким приговором безнадежного суда,

Повторял одно он слово – так спокойно, так сурово,

Словно не было другого для меня уж навсегда.

"Но меня, – сказал я, – завтра он покинет навсегда".