Шумно оправляя траур оперенья своего;

Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;

С видом леди или лорда у порога моего,

Над дверьми на бюст Паллады у порога моего

Сел-и больше ничего.

И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,

Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,

Я сказал: "Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен,

О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,

Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?"

Каркнул Ворон: "Nevermore".

Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,

Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;

Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,

Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,

Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,

Птица с кличкой "Nevermore".

Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти

Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.

Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,

И шептал я, вдруг вздохнувши: "Как друзья с недавних пор,

Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор".

Каркнул Ворон: "Nevermore".

При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном.

И сказал я: "Несомненно, затвердил он с давних пор,

Перенял он это слово от хозяина такого,

Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор,

Похоронный звон надежды и свой смертный приговор

Слышал в этом "Nevermore".

И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,

Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,

Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,

Что хотел сказать тем словом ворон, вещий с давних пор,

Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,

Хриплым карком: "Nevermore".

Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,

Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор,

Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной

Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор,

Ах, она здесь не склонится на подушку на узор

Никогда, о nevermore!

Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма

И ступили серафимы в фимиаме на ковер.

Я воскликнул: "О несчастный, это Бог от муки страстной

Шлет непентес – исцеленье от любви твоей к Линор!

Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!"

Каркнул Ворон: "Nevermore!"

Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!

Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор

Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу,

Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор,

Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?"

Каркнул Ворон: "Nevermore!"

Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!

Если только бог над нами свод небесный распростер,

Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,

Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор –

Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?"

Каркнул Ворон: "Nevermore!"

"Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! –

Я, вскочив, воскликнул: – С бурей уносись в ночной простор,

Не оставив здесь, однако, черного пера. как знака

Лжи. что ты принес из мрака! С бюста траурный убор

Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!"

Каркнул Ворон: "Nevermore!"

И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,

С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;

Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте,

И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер.

И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.

Никогда, о, nevermore!

Перевод Павла Лыжина (1952, опубл. 2003)[31]


Эдгар Аллэн По

Ворон

Как-то полночью ненастной я над книгой старых дней,

Книгой странной и неясной утомленно забывался,

Головой слегка качая, сонной головой моей.

Вдруг, безмолвье нарушая, стук, невнятный стук раздался.

"Это гость, – сказал я тихо, – у порога моего;

Гость и больше ничего".

Был декабрь, еще поныне помню это. На полу

Тени дров, истлев в камине, будто призраки дрожали.

Ждал рассвета я понуро, погруженный в полумглу.

Ждал я ту, что "там" Ленорой сонмы ангелов прозвали,

Но не властью книги мудрой возвратить любви года…

Все исчезло навсегда.

Штор пурпурных сонный лепет наводил лишь грусть и жуть;

Непостижный, темный лепет, мне неведомый доселе,

И, пытаясь сердца муку успокоить как-нибудь,

Повторял я через силы, повторял я еле-еле:

"Это, видно, гость стучится у порога моего;

Гость и больше ничего".

Ожидать не в силах доле, холодея и дрожа,

Я собрал остатки воли, молвя тихо: "Извините,

Умоляю, извините, господин иль госпожа;

Я дремал и еле слышал, как тихонько вы стучите".

Дверь открыл я, и застыл я у порога моего:

Тьма и больше ничего.

Полн тревоги и сомнений, полн неизречимых дум,

Будто в царстве сновидений, ночи я ловил дыханье –

То, чего постичь не смеет жалкий человечий ум.

Тихим шепотом[32]: "Ленора!" – я дрожа прервал молчанье.

Мне ответом был: "Ленора!" – отзвук зова моего;

Эхо – больше ничего.

Я к камину возвратился. Снова вспыхнула душа.

Стук яснее повторился. "Эту тайну я открою;

За окном там кто-то бродит, – думал я едва дыша, –

Лишь бы сердце тише билось… Эту тайну я открою;

За окном иль у порога, у порога моего

Ветер – больше ничего".

Я окно открыл широко, старой ставней загремел,

И ко мне в мгновенье ока (что за ужас! что за диво!)

Ворон, ворон дней минувших неожиданно влетел,

С миной лорда или леди[33]. Без поклона, неучтиво

Он вспорхнул на бюст Паллады (ясно видел я его),

Сел – и больше ничего.

И с улыбкою печальной перед черной птицей сей:

"Ты не трус, о, гость фатальный! О, облезлое созданье!

Не из царства ли Плутона залетел ты? – Так открой

Мне теперь, о, призрак-ворон, благородное прозванье,

Что ты носишь в царстве Ночи", – я шепнул, потупя взор.

Каркнул ворон: "Nevermore!"

Хоть в ответе птицы вещей смысла я не разгадал,

Но эмблемою зловещей был смущен и озадачен;

Кто из смертных, о, скажите, наяву хоть раз слыхал,

Как на бюсте каркал ворон – черен, и угрюм, и мрачен?

Столь гнетущий призрак птичий кто видал до этих пор

С жуткой кличкой "Nevermore"?

Лишь одно, одно лишь слово ворон с бюста прокричал

И замолк угрюмо снова, дух смутив тоскою странной.

Он сидел, пером не дрогнув, неподвижно и молчал.

Я шепнул: "Друзья, надежды отлетели. Гость незваный[34]

Отлетит, быть может, завтра вслед[35] за ними навсегда".

Каркнул ворон: "Никогда!"

Вздрогнул я: «Иль это чары полуночи роковой?

Видимо, хозяин старый сей залетной черной птицы,

Сам гонимый темным Роком, сам снедаемый тоской,

Научил ее рефрену! Все лишь гиль и небылицы!

И рефрен тот лишь безумный, скучный, похоронный вздор:

"Никогда" иль "Nevermore"».

С бархатной подушкой алой кресло к бюсту у дверей,

Бледный, до смерти усталый, пододвинул я украдкой,

Размышляя перед дряхлой, тощей, лысой птицей сей

С темным языком авгура. Иль под вещею загадкой

Горе новое таится, скрыта новая беда? –

"Nevermore" иль "Никогда".

Так сидел я, размышляя в полуночной тишине,

Уж вопросом не пытая старой птицы той, чьи очи

Ярким пламенем зарделись, прожигая душу мне.

Тихо гладя бархат алый, я другие вспомнил ночи…

Но Она подушки этой, как в минувшие года,

Не коснется никогда!

А потом так дивно было: воздух будто задрожал,

Словно ангелы кадила чуть звенящие качали

И курили фимиамы. Я к душе своей воззвал[36]:

"О, вдыхай тимьян небесный! Позабудь юдоль печали

И утраченной Леноры неземной, лучистый взор!"

Каркнул ворон: "Nevermore!"

Полный вновь своей утраты, вскрикнул я: "Ответь, пророк,

Птица или бес проклятый! Там средь звезд, в лазурной дали,

Встретить ли мне Рок дозволит, беспощадный, темный Рок,

Ту, что ангелы на небе светлым нимбом увенчали?

Поцелую ль я Ленору, Рай обретши навсегда?"

Каркнул ворон: "Никогда!"

Я вскочил, вопя: "Убийца, птица или демон – прочь!

Вынь из сердца, кровопийца[37], клюв сверлящий, клюв упорный!

О, покинь сей бюст Паллады; отлети в глухую ночь,

В царство мрачного Плутона! О, рассыпься[38], призрак черный!

Сгинь средь берегов туманных, средь заклятых адских гор!"