- Века?

- Да, потребуются сотни лет, прежде чем истощится колоссальная нервная энергия, которой вы его начинили. Электричество - это жизнь, вы зарядили его жизненно до предела. Пожалуй, лет эдак через пятьдесят можно попробовать казнить его снова, но я отнюдь не ручаюсь за успех.

- Черт побери! А что же мне делать? - вскричал вконец расстроенный судебный исполнитель.

- Может быть, нам удастся разрядить его? Что, если повесить его за ноги?

- Нет, ничего не получится.

- Но все-таки он не будет больше нарушать покой жителей Лос Амигос, сказал судебный исполнитель. - Отправим его в тюрьму. Я сгною его за решеткой.

- Как бы не так! Скорее тюрьма сгниет.

Это было полное фиаско, и мы несколько лет старались обходить в разговоре этот прискорбный случай. Но теперь о нем знают все, и вы можете, если хотите, записать его к себе в записную книжку.

Женщина - врач

Товарищи всегда смотрели на доктора Джемса Риплея как на необыкновенно удачливого человека. Его отец был врачом в деревне Хойланд на севере Гэмпшира, и потому молодой Риплей, получив докторский диплом, мог сразу приняться за дело, так как отец уступил ему часть своих пациентов. А через несколько лет старый доктор совсем отказался от практики и поселился на южном берегу Англии, передав сыну всех своих многочисленных пациентов. Если не считать доктора Хортона, жившего недалеко от Бэзингстока, то Джемс Риплей был единственным врачом в довольно большом округе. Он зарабатывал полторы тысячи фунтов в год, но, как это всегда бывает в провинции, большая часть его дохода уходила на содержание лошадей.

Доктор Джемс Риплей был холост, имел тридцать два года от роду и производил впечатление серьезного, сведующего человека с твердыми, несколько суровыми чертами лица и небольшой лысиной, которая, придавая ему почтенный вид, вероятно, увеличивала его годовой доход не на одну сотню фунтов. Он обладал замечательным умением обращаться с дамами, усвоив в обращении с ними тон ласковой настойчивости, который, не оскорбляя, приводил их к повиновению. Но дамы не могли похвалиться своим умением обращаться с молодым врачом. Как врач он был всегда к их услугам, но как человек он обладал увертливостью капли ртути. Тщетно деревенские маменьки раскидывали перед ним свои незатейливые сети. Пикники и танцы мало привлекали его, и в редкие минуты досуга он предпочитал, запершись в своем кабинете, рыться в клинических записках Вирхова и медицинских журналах.

Наука была его страстью, и потому он избежал угрожающей всем молодым врачам опасности впасть в рутину. Для него было вопросом самолюбия поддерживать свои познания на том же высоком уровне, на каком они были в тот момент, когда он выходил из экзаменационного зала. Он гордился тем, что мог сразу найти все семь разветвлений какой-нибудь незначительной артерии или указать точное процентное отношение состава любого физиологического соединения. После утомительной дневной работы он нередко сидел далеко за полночь, делая вытяжки из глаз овцы, присланной городским мясником, к великому отвращению своей прислуги, которой на другое утро приходилось убирать комнату. Его любовь к своей профессии были единственной страстью этого сухого положительного человека.

Нужно сказать, что его стремление стоять всегда на уровне современных знаний делало ему тем больше чести, что у него не могло быть побуждений, вытекающих из чувств соперничества. В течение семи лет его практики в Хойланде только три раза у него появлялись соперники в лице собратьев по профессии; двое из них избирали своей штаб-квартирой самую деревню, а один основался в соседней деревушке - Нижнем Хойланде. Из них один, про которого говорили, что в течение восемнадцати месяцев своего пребывания в деревне он был своим единственным пациентом, заболел и умер. Другой удалился честь честью, купив четвертую часть практики Бэзингстока, тогда как третий в одну глухую сентябрьскую ночь скрылся, оставив за собой голые стены дома и неоплаченные счета аптекаря. С этих пор никто уже не отваживался отбивать пациентов у всеми уважаемого хойландского доктора.

Поэтому велико было его удивление и любопытство, когда, проезжая однажды утром по Нижнему Хойланду, он заметил, что стоявший у околицы новый дом был занят, и что на воротах его, выходивших на большую дорогу, красовалась новая медная дощечка. Он остановил свою рыжую кобылу, за которую в свое время заплатил пятьдесят гиней, чтобы хорошенько рассмотреть эту дощечку. Изящными, маленькими буквами на ней было выгравировано: "Доктор Верриндер Смит".

На дощечке последнего доктора буквы были в полфута длиною, и потому, сопоставив эти два обстоятельства, доктор невольно подумал, что новый пришелец может оказаться гораздо более страшным конкурентом. Он убедился в этом в тот же вечер, наведя справку в медицинском указателе. Оттуда он узнал, что доктор Верриндер Смит обладает высшими учеными степенями, успешно работал в университетах Эдинбурга, Парижа, Берлина и Вены и был награжден медалью и премией Ли Хопкинса за оригинальные исследования по вопросу о функциях передних корней спинномозговых нервов. Доктор Риплей в замешательстве ерошил свои жидкие волосы, читая curriculum viae своего соперника. Что могло заставить этого блестящего молодого ученого поселиться в маленькой Хэмпширской деревушке?

Но, как ему показалось, он скоро нашел разъяснение этой непостижимой загадки. Очевидно, доктор Верриндер Смит просто искал уединения, чтобы без помехи предаваться своим научным исследованиям. Дощечка же была прибита просто так, без всякого поползновения привлечь пациентов. Ему казалось, что его объяснение очень правдоподобно и что он много выиграет от такого приятного соседства. Сколько раз ему приходилось жалеть о том, что он лишен высокого удовольствия, которое дает общение с родственным умом. Отныне это удовольствие будет ему вполне доступно - обстоятельство, чрезвычайно радовавшее его. Именно эта радость и побудила его сделать шаги, которые при других обстоятельствах он никогда бы не сделал. Согласно правилам докторского этикета, вновь прибывший доктор первый делает визит местному доктору, и это правило обыкновенно строго соблюдается. Сам Риплей с педантической точностью соблюдал правила профессионального этикета, и тем не менее, на следующий день отправился с визитом к доктору Верриндеру Смиту. По его мнению, этим любезным поступком он должен был создать благоприятную почву для сближения со своим соседом.

Дом оказался чистеньким и благоустроенным. Красивая горничная ввела доктора Риплея в небольшой, светлый кабинет. Следуя за горничной по коридору, он заметил в передней несколько зонтиков и дамскую шляпу. Какая жалость, что его коллега был женат! Это помешает им сблизиться и проводить целые вечера в оживленной беседе друг с другом, а эти вечера в таких обольстительных красках рисовались его воображению. С другой стороны, многое из того, что он увидел в кабинете, произвело на него самое благоприятное впечатление. Там и сям видны были такие дорогие инструменты, какие гораздо чаще встречаются в больницах, чем у частных врачей. На столе стоял сфигмограф, а в углу какая-то машина, похожая на газометр, с употреблением которой доктор Риплей не был знаком. Книжный шкаф, полки которого были уставлены тяжеловесными томами в разноцветных переплетах, на французском и немецком языках, привлек его особенное внимание, и он весь погрузился в рассматривание книг, пока отворившаяся позади него дверь не заставила его обернуться. Перед ним стояла маленькая женщина с бледным, простым лицом, которое скрашивала только пара проницательных насмешливых глаз. В одной руке она держала пенсне, в другой его карточку.

- Здравствуйте, доктор Риплей, - сказала она.

- Здравствуйте, сударыня, - ответил он. - Вашего супруга, вероятно, нет дома?

- Я не замужем, - просто ответила она.

- Ах, извините, пожалуйста! Я имел в виду доктора... доктора Верриндера Смита.

- Я - доктор Верриндер Смит.

Доктор Риплей был так сильно поражен ее ответом, что уронил шляпу на пол и забыл даже поднять ее.

- Как? - с трудом выговорил он. - Обладатель премии Ли Хопкинса - вы!

Ему никогда не приходилось видеть женщины-врача, и вся его консервативная душа возмущалась при одной мысли о таком уродливом явлении. Хотя он не повторял мысленно библейского текста, гласящего, что только мужчина может быть врачом и только женщина кормилицей, однако у него было такое чувство, точно только что перед его глазами было совершено неслыханное богохульство. На его лице ясно отразились волновавшие его чувства.

- Мне очень жаль, что я обманула ваши ожидания, - сухо сказала она.

- Действительно, вы удивили меня, - ответил он, поднимая свою шляпу.

- Вы, значит, противник женского освободительного движения?

- Не могу сказать, чтобы оно пользовалось моей симпатией.

- Но почему?

- Я предпочел бы уклониться от дискуссии.

- Но я уверена, что вы ответите на вопрос женщины.

- Б таком случае я скажу вам, что женщины подвергаются опасности лишиться своих привилегий, узурпируя привилегии другого пола.

- Но почему же женщина не может зарабатывать средства к жизни умственным трудом?

Доктора Риплея раздражало спокойствие, с которым она задавала ему свои вопросы.

- Я очень хотел бы избежать спора, мисс Смит.

- Доктор Смит, - поправила она его.

- Ну, доктор Смит. Но если вы настаиваете на ответе, то я должен сказать вам, что я не считаю медицину профессией, приличною для женщин, и что я против женщин, старающихся походить на мужчин.

Это был крайне грубый ответ, и ему тотчас же стало стыдно за свою грубость. Тем не менее его собеседница только приподняла брови и улыбнулась.

- Мне кажется, что вы слишком легко относитесь к этому вопросу, сказала она. - Но, конечно, если это делает женщин похожими на мужчин, то от этого они много теряют.

Этим маленьким замечанием она довольно удачно отпарировала его грубую выходку, и доктор не мог не сознавать этого.