Агата Кристи - Вилла «Белый конь»

– Понятно.

– Дальше следы отца Гормана привели в маленькое захудалое кафе. Заведение вполне приличное, ничего предосудительного за ним не числится, кормят скверно, посетителей всегда мало. Отец Горман заказал чашку кофе. Потом, видно, поискал в карманах, не нашел того, что нужно, и попросил у хозяина – его зовут Тони – листок бумаги. Вот он, этот листок. – Инспектор указал на смятую записку.

– И дальше?

– Когда хозяин подал кофе, священник уже что-то писал. Он очень скоро ушел, к кофе почти не притронулся, и за это я его не виню, а записку положил в ботинок.

– Кто еще был в кафе?

– Трое парней, с виду стиляги, появились после него и заняли один столик, и еще какой-то пожилой человек – он уселся за стол в углу, так ничего и не заказал и скоро ушел.

– Пошел следом за священником?

– Возможно. Хозяин не видел, как он уходил. Описал его как ничем не примечательную личность. Почтенный с виду. Ничего особенного во внешности. Среднего роста, пальто то ли синее, то ли коричневое. Волосы ни темные, ни светлые. Может, не имеет к этому делу никакого отношения. Трудно сказать. Он еще не являлся к нам сообщить, что видел священника в кафе, – мы просили всех, кто видел отца Гормана от без четверти восемь до четверти девятого, сообщить. Пока пришли только двое: женщина и владелец аптеки неподалеку отсюда. Сейчас я их допрошу. Тело нашли в четверть девятого два мальчугана. На Уэст-стрит – знаете, где это? Закоулок, тупик, по одну сторону проходит железная дорога. Остальное вам известно.

Корриган кивнул и похлопал рукой по бумажке:

– Что вы об этом думаете?

– По-моему, важная улика.

– Умирающая рассказала ему что-то, и он поскорее записал названные фамилии. Боялся забыть? Тут только один вопрос: стал бы он записывать, если бы его связывала тайна исповеди?

– Их необязательно назвали с условием сохранить тайну, – заметил Лежен. – Может, эти фамилии имеют отношение к какому-то шантажу.

– Вы так думаете?

– Я пока ничего не думаю. Всего лишь рабочая гипотеза. Допустим, этих людей шантажировали. Покойная либо знала о шантаже, либо сама в нем участвовала. Ее мучило раскаяние, она призналась во всем, хотела, чтобы дело уладили. Отец Горман взял на себя эту ответственность.

– И дальше?

– Все остальное – догадки, – сказал Лежен. – Кто-то, скажем, получал от этого доходы и не хотел их терять. Он узнаёт: миссис Дэвис при смерти и послала за священником. И так далее.

– Интересно, – проговорил Корриган, рассматривая бумажку, – почему здесь вопросительный знак у двух последних фамилий?

– Отец Горман мог сомневаться, правильно ли он их запомнил.

– Конечно, могло быть «Маллиган» вместо «Корриган», – сказал доктор с усмешкой. – Очень вероятно. Но уж «Делафонтейн» не спутаешь ни с чем. Странно, ни одного адреса...

Он снова перечитал фамилии.

– Паркинсонов полно. Фамилия Сэндфорд тоже встречается сплошь и рядом. Хескет-Дюбуа – язык сломаешь. Нечасто услышишь. – Неожиданно он перегнулся через стол и взял телефонную книгу. – Посмотрим. Хескет, миссис А... Джон и К°, водопроводчики... Сэр Айсидор. Ага! Вот оно! Хескет-Дюбуа, леди, Элсмер-сквер, 49. А не позвонить ли ей сейчас?

– И что мы ей скажем?

– Вдохновение выручит, – беззаботно отвечал доктор Корриган.

– Звоните, – решил Лежен.

– Что? – удивленно воззрился на него Корриган.

– Я сказал, звоните, – ласково промолвил Лежен. – Почему вы так удивились? – Он сам взял трубку: – Город, – и взглянул на Корригана: – Говорите номер.

– Гросвенор, 64578.

Лежен повторил номер в трубку и передал ее Корригану.

– Развлекайтесь, – сказал он.

Слегка растерявшись, Корриган смотрел на инспектора. В трубке долгое время раздавались гудки и никто не отвечал. Наконец послышался одышливый женский голос:

– Гросвенор, 64578.

– Это особняк леди Хескет-Дюбуа?

– Э... э... да... то есть... я хочу сказать...

Доктор Корриган не стал особенно вслушиваться в невнятные звуки.

– Можно попросить ее к телефону?

– Нельзя. Леди Хескет-Дюбуа умерла в апреле.

Обескураженный, доктор Корриган повесил трубку, не ответив на вопрос: «А кто говорит?»

Он холодно взглянул на инспектора Лежена:

– Вот почему вы с такой легкостью разрешили мне туда позвонить?

Лежен хитро улыбнулся.

– В апреле, – задумчиво сказал Корриган. – Пять месяцев назад. Пять месяцев, как ее уже не волнует шантаж или что-то там еще. Она случайно не покончила с собой?

– Нет. У нее была опухоль мозга.

– Знаете, надо снова браться за список, – сказал Корриган.

Лежен вздохнул.

– В сущности, неизвестно, какое отношение это убийство имеет к делу, – заметил он. – Могло быть обыкновенное нападение в туманный вечер – и почти нет надежды найти убийцу, разве что нам просто случайно повезет...

Доктор Корриган сказал:

– Вы не возражаете, если я все-таки еще разок взгляну на записку?

– Пожалуйста. И желаю удачи.

– Хотите сказать, все равно ничего у меня не выйдет? Посмотрим! Я займусь Корриганом. Мистер, миссис или мисс Корриган – с большим вопросительным знаком.

– Да нет, мистер Лежен, больше вроде ничего не припомню. Я ведь уже все сказала вашему сержанту. Не знаю я, ни кто она была, миссис Дэвис, ни откуда родом. Она у меня полгода снимала комнату. Платила вовремя, и вроде славная такая женщина, тихая, воспитанная, а уж чего еще вам сказать, я и не знаю.

Миссис Коппинз перевела дыхание и недовольно посмотрела на Лежена. Он улыбнулся ей кроткой, меланхолической улыбкой, действие которой было проверено не раз.

– Я бы с охотой помогла, если бы что знала, – добавила миссис Коппинз.

– Благодарю вас. Вот это нам и нужно – помощь. Женщины ведь знают гораздо больше мужчин, они многое чувствуют интуитивно.

Ход был верный и возымел нужное действие.

– Ах! – воскликнула миссис Коппинз. – Жалко, мой муж вас не слышит. Он вечно твердил одно: мол, ты думаешь, что все знаешь, а на самом деле ни о чем понятия не имеешь. А я девять раз из десяти была права. Важничал, много о себе понимал, покойник-то.

– Вот потому я и хотел узнать, что вы думаете о миссис Дэвис. Как по-вашему, она была несчастлива?

– Как вам сказать? Да вроде бы нет. Деловая. Это видно было. Все у нее всегда как надо. Словно заранее обдумывала. Я так понимаю, работала она, где выясняют, как разные товары идут, чего больше покупают, спрашивают. Эти агенты ходят и узнают у людей, какой сорт мыла они покупают или какую муку, как свои деньги распределяют на неделю, на что больше всего уходит. Я-то просто-напросто считаю, суют нос не в свое дело, и в чем от этого толк правительству или кому еще – ума не приложу. Про это всем и так давно известно, да вот почему-то нынче прямо помешались – подавай им снова и снова такие сведения. А миссис Дэвис, по правде говоря, для этой работы очень подходила. Славная, куда не надо не лезет, просто, по-деловому расспросит – и все.

– Вы не знаете название фирмы или конторы, где она работала?

– Да нет, не знаю, такая жалость.

– Она когда-нибудь говорила, у нее есть родственники?

– Нет. Я так поняла, она вдова, муж давно умер. Он вроде долго болел, только она не особо любила об этом распространяться.

– Она не рассказывала вам, откуда была родом?

– По-моему, не из Лондона. Откуда-то с севера.

– Вы не замечали в ней чего-нибудь странного, непонятного?

Лежен сомневался, правильно ли он сделал, спросив об этом. Если у нее заработает воображение... Но миссис Коппинз не воспользовалась столь удобным случаем.

– Да нет, не замечала. И уж никогда от нее не слышала ничего такого. Только вот чемодан у нее был не как у всех. Дорогой, но не новый. И буквы на нем были ее – «Дж. Д.», Джесси Дэвис, только они были написаны поверх других. Сперва-то они были «Дж. X.», по-моему, или, может, «А». Но мне тогда и в голову ничего не приходило. Хороший подержанный чемодан можно купить совсем дешево, и буквы приходится менять. У нее вещей-то и было – один чемодан.

Лежен это знал. У покойной было очень мало вещей. Не нашлось среди них ни писем, ни фотографий. Не было у нее, по-видимому, ни страхового полиса, ни счета в банке, ни чековой книжки. Носильные вещи хорошего качества, скромного покроя, почти новые.

– Она казалась всем довольной? – спросил он.

– Да вроде так.

Инспектор услышал нотку сомнения в голосе миссис Коппинз и повторил настойчиво:

– Вроде?

– Я об этом как-то не думала. Зарабатывала она неплохо, работа чистая, живи да радуйся. Была не из болтливых. Но когда заболела...

– А что случилось, когда заболела? – переспросил Лежен.

– Сперва она расстроилась. Когда от гриппа слегла. «Всю мою работу спутает», – говорит. Пришлось ей лечь в постель, вскипятила себе чаю, аспирин приняла. Я говорю: «Доктора хорошо бы позвать», а она говорит: «Незачем. При гриппе надо отлежаться в тепле, и все». И мне велела не заходить, а то заражусь. Поболела она, конечно, ведь грипп, а когда температура спала, то стала она расстроенная какая-то, тоже при гриппе часто случается. Я ей, бывало, что-нибудь сготовлю, когда она стала поправляться, она сидит у огня и говорит: «Плохо, если столько времени свободного. Мысли одолевают, не люблю я особенно о жизни задумываться. Тоска берет».

Лежен был по-прежнему весь внимание, и миссис Коппинз разошлась пуще прежнего.

– Ну, дала я ей, значит, журналов. Но только ей не читалось. И раз, как сейчас помню, она говорит: «Лучше о многом не догадываться, если все не так, как надо, правда?» А я ей: «Да, милочка». А она: «Не знаю. Уверенности у меня никогда не было». А я говорю: «Ну ничего, ничего». А она: «Я бесчестного не делала. Мне себя упрекнуть не в чем». Я отвечаю: «Конечно, мол, милочка», а сама подумала: может, у нее на работе какие делишки обделывают с денежными счетами и она знает, но, коли это ее не касается, не вмешивается.