Рекс Стаут - Великая легенда

— Налить вам вина?

Я кивнул, поднимаясь, чтобы придвинуть нашу скамью ближе к столу. Гортина подняла тяжелый золотой сосуд. Гекамеда вышла в свою комнату поправить прическу, вернулась и снова села на скамью.

То, что случилось потом, едва не заставило меня поверить в покровительство богов. Обычно мои чувства притуплены, даже когда ум работает быстро. Но когда я поднял голову, передвинув скамью, меня насторожил зловещий блеск в глазах Гортины, подобный молнии на покрытом грозовыми тучами небе.

Ее взгляд был устремлен на Гекамеду, поэтому она не заметила, что я наблюдаю за ней.

«Греянка что-то замышляет», — подумал я.

Тем не менее я бы не догадался о ее намерениях, если бы не то, что произошло затем. Мы с Гекамедой сидели на скамье у края стола — это не слишком удобно, но мне не хотелось вставать и придвигать другую скамью. Гортина, наполнив кубки, поставила их перед нами.

Что-то в ее поведении снова привлекло мое внимание. Я не могу описать, что именно, — впечатление было слишком неопределенным. Не то чтобы ее рука дрожала — напротив, она была вполне твердой, да и лицо не выражало особого возбуждения.

Возможно, вы поймете, что я имею в виду, если я скажу, что налить кому-то вина — процедура, обычно выполняемая с абсолютным равнодушием, в то время как Гортина поставила кубок перед Гекамедой с таким видом, словно в мире не существует более важной задачи. Когда же Гортина обслуживала меня, ее поведение изменилось полностью — она даже пролила несколько капель на поднос.

Подозрение вспыхнуло у меня в голове ярким пламенем. На момент я был склонен посмеяться над собой, но потом решил действовать.

— Погоди, — сказал я внезапно, когда Гекамеда поднесла кубок к губам. — Почему бы нам не отметить наше счастье, забыв о былых разногласиях? Ты должна выпить с нами за наше будущее, Гортина. Принеси еще один кубок.

— Я не могу пить с моим господином, — запротестовала греянка.

— Можешь, если я этого требую. Или ты все еще лелеешь свою глупую ненависть? Принеси кубок.

Как только Гортина удалилась, Гекамеда повернулась ко мне.

— Что за чепуха? — тихо спросила она. — Почему ты отослал ее?

— Молчи! — шепотом отозвался я. — Что бы я ни сделал, не проявляй удивления и, самое главное, не пей вина…

Гортина вернулась с кубком, поставила его на стол и наполнила. Я с удовлетворением заметил, что он ничем не отличается от двух других.

— Подожди! — воскликнул я, когда Гекамеда вторично подняла свой кубок. — Ты не принесла сыр, Гортина. Лемносское вино полагается пить с сыром. Принеси его — он лежит на второй полке в правом углу.

Поставив кубок на стол, греянка подошла к двери.

— Белый или желтый сыр? — спросила она.

— Белый, — ответил я.

Когда Гортина вышла, я быстро поднял ее кубок и поставил его перед Гекамедой, а кубок Гекамеды поместил туда, где раньше стоял кубок Гортины.

— Зачем… — удивленно начала Гекамеда, но я знаком велел ей умолкнуть.

Вернувшись, Гортина бросила быстрый взгляд на стол, потом поставила на него тарелку с сыром. Гекамеда взяла щепотку и накрошила его в мое и свое вино; Гортина не стала брать сыр.

Я поднял кубок.

— Ты выпьешь за нас, Гортина?

Глаза греянки скользили от меня к Гекамеде — она даже не пыталась скрыть их злобный и торжествующий блеск.

— Пусть боги улыбаются вам, — сказала она наконец, и мы выпили вина.

По крайней мере, выпили двое из нас. Я только сделал вид, что пью, так как отнюдь не был уверен, что мое вино безвредно. Гекамеда осушила до дна кубок, который Гортина принесла для себя. В свою очередь, Гортина выпила кубок, который предназначался Гекамеде.

— Что это? — воскликнул я, ставя на стол все еще полный кубок. — У вина странный вкус. Ты уверена, что оно не разбавлено?

— Конечно — ведь ты приказал его не разбавлять, — ответила греянка, бросив на меня быстрый взгляд.

— Знаю, но выполнила ли ты приказ?

— Да. Неужели ты думаешь, что я могла проявить неповиновение? Сосуд не открывали до сих пор — это один из тех, которые ты привез… Ах! Что это?

Она внезапно умолкла, прижав руки к животу, с выражением боли и страха на лице. Я понял, что моя догадка была правильной.

— Что это? — снова вскрикнула Гортина, раскачиваясь из стороны в сторону, как молодое деревце во время бури. — У меня внутри все горит! Боги Грей, помогите мне!.. Ты дьявол, Идей! Это твоих рук дело!

Будь проклят!

Крики Гортины были ужасны, и, даже зная, что она испытывает те муки, которые уготовила Гекамеде, я не мог не чувствовать к ней жалость.

Внезапно она покачнулась и рухнула на пол; крики сменились тихими стонами и невнятными проклятиям;.. Потом в горле у нее забулькало, тело судорожно дернулось и застыло.

Гекамеда, рыдая, опустилась на колени рядом с Гортиной и осторожно приподняла ее голову. Не будучи сведущим в подобных делах и не зная, чревато ли это опасностью, я оттащил ее в сторону, потом склонился над мертвым телом Гортины, скрестил ее руки на груди, закрыл ей глаза и накинул на лицо край мантии.

— Такова воля Зевса, — тихо произнесла Гекамеда.

При обычных обстоятельствах внезапная смерть Гортины во дворце вызвала бы переполох. Гекамеду и меня допрашивали бы судьи, похороны посетила бы масса любопытных, было бы проведено тщательное расследование с целью установить природу яда, который использовала Гортина, и место, где она его раздобыла.

Но во время всеобщего горя и волнения никто не обратил внимания на смерть рабыни. Я никому не докладывал о происшедшем, Ферейн передал тело властям, и больше я ничего об этом не слышал.

Следующий день Гекамеда провела в своей комнате. Она была потрясена случившимся — полагаю, скорее сознанием того, что ей чудом удалось спастись, нежели гибелью Гортины. Ее кончина была ужасной, но вполне заслуженной.

Рано утром я отправился в покои Приама. В передней уже собралась солидная толпа. Эней сообщил мне, что никому не была разрешена аудиенция, — очевидно, убитый горем царь был не в состоянии никого видеть.

Эней добавил, что Ахилл отверг все просьбы о возвращении тела Гектора. Ходил слух, что его бросят на растерзание собакам и стервятникам. Вся Троя была в ярости — в зале отовсюду слышались клятвы мести.

Толпа постепенно увеличивалась. В тот день никто не отправился на поле битвы, и все воины, имевшие право посещать дворец, пришли сюда.

Впервые после смерти Киссея я встретил Эвена и долго беседовал с ним. Позднее прибыли Парис и Лисимах. Парис начал рассказывать какую-то нелепую историю о том, что ему явился Аполлон и сказал, что ему, Парису, суждено отомстить за смерть брата.

Некоторые прыскали в кулак, но никто не смеялся открыто, ибо Парис со вчерашнего дня изменился совершенно. Эней рискнул заметить, что, если Парис в самом деле намерен стать орудием мести, ему следовало бы находиться по другую сторону стен.

К полудню в зал вошел запыхавшийся Ремий, покрытый пылью и потом, сообщив, что только что вернулся из разведывательной экспедиции к скале. Все сразу же столпились вокруг него, и, когда он закончил повествование, зал огласили крики ярости.

Ремий видел тело Гектора, все еще привязанное к колеснице Ахилла, которая волокла его по греческому лагерю, и солдаты плевали в того, кому не осмеливались смотреть в лицо, покуда он был жив. Двенадцать благородных троянских юношей принесли в жертву у гробницы Патрокла. Ахилл перерезал им горло кинжалом и разбрызгал кровь по земле, после чего их тела бросили собакам. Ремий также видел погребальные игры, где греческие вожди, от Аякса до Менелая, состязались в силе и опыте.

— Подумать только! — бушевал Эней. — Они устраивают игры над мертвым телом нашего великого Гектора!

Афродита, мать моя, где же твое хваленое покровительство? Аполлон, где же твой любимый воин? — Поистине, Эней был великим оратором.

Тем временем Ремия проводили к Приаму — сообщить царю новости. Время шло, а он все не возвращался. Люди вопрошающе смотрели друг на друга, и на их лицах явственно читался страх, что последний удар оказался непосильным для старого царя.

Как же мы были удивлены, когда двери распахнулись и появился Приам собственной персоной! Он опирался на плечо Ремия, но в глазах его сверкал прежний гордый дух. Взгляды всех устремились на него, и голоса сразу же смолкли.

Некоторое время царь молча смотрел на толпу, потом заговорил четким и уверенным голосом:

— Мужи Трои, вы видите вашего царя сраженным горем. Неужели это зрелище настолько приятно, что заставляет вас толпиться в моих покоях? Неужели вам мало печали у себя дома? Видите, как я жалок, во что превратила меня потеря сына. Но пусть меня поглотит царство Аида, прежде чем я увижу гибель Трои!

Приам умолк, и все дрожали перед его гневом. Внезапно он повернулся к своим девяти сыновьям, собравшимся вместе: Гелену, Парису, Гиппофою, Паммону, Агафону, Деифобу, который вовремя не пришел на помощь Гектору[91]], Агаву, Антифу и могучему Политу.

— Убирайтесь отсюда, бесстыдное племя, и приготовьте мою колесницу. Я сам поеду в греческий лагерь за телом моего сына. Горе мне! Все мои достойные сыновья мертвы — остались одни лжецы и воры. Все ваши доблести у вас в пятках — вы хороши только на танцульках! Немедленно ступайте за колесницей!

Взгляд царя был настолько грозен, что никто не осмелился вмешаться, хотя все страшились того, что собирался сделать Приам. Гелен и Паммон поспешно удалились снаряжать колесницу; Парис открыл рот, чтобы заговорить, но отец знаком велел ему молчать.

В зале не слышалось ни звука.

Внезапно мне в голову пришла мысль, и я дерзко шагнул вперед. Такой шанс нельзя было упускать.

— Что тебе нужно, придворный блюдолиз? — свирепо рявкнул на меня Приам.

— О царь, — громко заговорил я, — если ты едешь в греческий лагерь, тебе нужен возница. Я предлагаю себя. Я не воин, и греки не питают ко мне гнева. Умоляю тебя воспользоваться моими услугами.