В это мгновение снаружи павильона знакомый голос позвал его по имени, потом еще раз, громче. Гарт приготовился к неизбежному и поспешил к главной двери павильона: красно-белая полосатая штора была все еще полуопущена. Он дернул за шнуры и поднял штору полностью.

Ему бросился в глаза перевернутый велосипед, он увидел его даже раньше, чем лицо спешившей к павильону женщины.

Велосипед валялся более чем в сорока ярдах от него; по травянистому склону с северной стороны дома тянулся велосипедный след.

– Хэл… – начал задыхающийся голос Бетти.

– Что Хэл?

– Он проехал мимо меня по дороге. У него был такой вид…

На Бетти была другая соломенная шляпка, темная юбка и серо-голубая блузка с высоким воротником. Жизнь снова обрела черты реальности, набрала темп и подхватила этих двоих людей, чтобы нести их с привычной скоростью, пока смерть не скажет своего последнего слова.

– Бетти, твоя сестра приезжала к тебе?

– Да. Она еще здесь.

– Где?

– В доме, полагаю. Она, наверное, уже вернулась с купания. Часа два назад мы с ней поругались и орали, как рыбные торговки. Я наговорила ей таких слов, от которых твоим друзьям пришлось бы затыкать уши. Поэтому я и сбежала, точнее, уехала на велосипеде. Но в твоей записке было сказано, что ты приедешь в шесть часов, так что я не могла…

– В моей записке? В какой записке?

Дыхание Бетти успокоилось, хотя румянец еще сохранился. Она смотрела на Дэвида широко открытыми глазами, и взгляд ее был необычен, словно она хотела проникнуть в его душу, хотела сказать, что изменила свое мнение. Бетти протянула ему левую руку.

Небольшой листок бумаги, сложенный в несколько раз в длину, торчал из серой перчатки. Гарт привязал шнуры шторы к ржавому крюку, чтобы она оставалась поднятой.

– В начале нашего знакомства, – сказала она, – ты написал мне две или три записки, напечатал на машинке. Я сохранила их, хотя они напечатаны. Это твоя машинка, да? Почему ты спрашиваешь? Ты видел Глинис? Хэл ее встретил?

– Бетти, я не хочу тебя пугать…

Она стояла на плотном песке, чуть в стороне от ступенек, которые вели в двери павильона, и, глядя на Дэвида снизу вверх, держалась необычно сурово.

– Я не хотел тебя пугать…

– Тогда скажи что-нибудь. Пожалуйста, ответь мне что-нибудь.

– Если смогу.

– Что-то случилось, – проговорила Бетти, – что-то, чего я боялась.

– Да.

Гарту показалось, что Бетти сейчас лишится чувств. Глаза ее стали бесцветными. Он спрыгнул со ступенек, подхватил ее за талию и крепко прижал к себе. Она дрожала.

Если бы кто-нибудь увидел их сейчас, он подумал бы, что они так же одиноки во всем мире, как одиноки сейчас на пляже; и, наверное, так оно и было. Левая рука Бетти с запиской, засунутой в перчатку, безжизненно повисла. Он пока не касался записки.

– Бетти, послушай меня. Твоя сестра мертва. Она лежит в одной из двух комнат павильона, в правой, если смотреть на море. С ней случилось почти то же самое, что случилось с миссис Монтегю вчера вечером. Тебе не тяжело это слушать?

– Со мной все в порядке. Я ненавидела ее.

– Да. Это факт, который говорит против нас. Нам придется защищаться, но мы не сможем ничего сделать, если не скажем друг другу всей правды. Ты понимаешь это?

– Ох, Дэвид, прости! – вскрикнула она. – О господи! Дорогой, пожалуйста, прости!

– За что? Здесь не за что просить прощения, дорогая. Ведь ты не убивала ее, как я понимаю?

– Нет! Нет! Я хотела, но знала, что не смогу. Я имела в виду, что…

– Я знаю, что ты имела в виду. Это не важно.

Бетти обняла его. Потом с судорожным усилием распрямила плечи. Дэвид продолжал говорить медленно, ласково, стараясь передать ей свою уверенность.

– Я соображаю сейчас даже хуже, чем обычно, – сказала она после паузы. Пожалуйста, спрашивай у меня что хочешь.

– Очень хорошо. Когда произошла ваша ссора? Когда ты в последний раз видела Глинис живой?

– Примерно два часа назад, – ответила Бетти. Ее твердость, если и была притворной, выглядела вполне убедительно. – Я не знаю точно, – она прижала руку к груди, – у меня не было с собой часов. Может быть, без десяти четыре. Это произошло в ее спальне.

– В ее спальне?

– Да, – отозвалась Бетти. – Глинис появилась ранним утром с вокзала. Она бросила саквояж и сказала, что собирается остаться на день или два. А еще она засмеялась и заявила: «Но не думай, голубушка, что для тебя это удобная возможность. Нет, нет, нет! Я оставила в Лондоне письмо на случай, если со мной что-нибудь случится».

Гарт сказал несколько натужно:

– Кажется, твоя сестра была классическим случаем нервной патологии.

– В каком смысле?

– Не бери в голову. Больше она не посмеет.

– Не говори так!

– Прошу прощения. Ты сама сказала…

– Хорошо, что миссис Ханшю не было, – торопливо продолжала Бетти. Перед глазами Гарта возник образ в высшей степени респектабельной экономки. Понимаешь, в Банче заболела дочь миссис Ханшю. Вчера вечером, перед тем, как мы с Хэлом поехали в Лондон на этом несчастном автомобиле, я разрешила ей навестить дочь и не возвращаться до понедельника. Мои манеры, Дэвид, такие же вульгарные, как у Глинис. Я просто мысли не допускала, что кто-нибудь может узнать, что Глинис здесь. До этого она всегда держала свои визиты в секрете. И вот, когда я с дневной почтой получила твою записку…

– Ах да, моя записка. Можно я взгляну?

Бетти изумленно посмотрела на него.

– Но я думала, ты простил меня! – воскликнула она. – Ты… ты ее писал?

– Да, успокойся, я ее писал. И все же дай мне взглянуть.

Бетти выдернула из перчатки записку, развернула и отдала ему. У Дэвида не было времени объяснять ей, что он не писал этой записки и ничего о ней не знал.

Это был листок самой низкосортной бумаги для заметок, которой Гарт пользовался, печатая на машинке свои счета. «Моя дорогая, я буду у тебя в субботу в шесть часов. Неизменно твой». Даты не было. Вместо подписи стояла написанная чернилами буква «Д».

Но это была не та машинка, на которой Майкл Филдинг печатал счета. Кто-то напечатал послание на его, Гарта, личной пишущей машинке, стоявшей в его комнате и предназначенной для двойной жизни.

– Бетти, ты сохранила конверт?

– Да, конечно! – В возгласе Бетти слышался почти упрек. – Я прямо сейчас могу сказать тебе, что на нем был лондонский штемпель: Вест, 23.40. Я могу показать тебе конверт. Но что это меняет? Если ты послал ее…

– Дорогая, я уже сказал тебе, что послал. Я думаю кое о чем еще.

Он и в самом деле думал о том, какое выражение лица было у его помощника там, на Харли-стрит, вчера вечером, и о романе в красной обложке, оставленном в приемной. Но об этом он не мог сказать Бетти.

– Держи. – И он отдал Бетти записку. – Ты рассказывала мне о своей сестре и о том, что произошло в коттедже сегодня утром. Да?

Ветер трепал волосы Бетти.

– Ну, я отдала Глинис большую спальню на первом этаже в дальнем конце. Она махнула рукой по направлению дома. – Когда я получила письмо, я думала-думала и наконец пошла в ее комнату. Она нашла один из моих купальных костюмов и надела его. Я сказала: «Ты не пойдешь на пляж, ты не разрушишь все, что я пыталась создать». Глинис ответила: «В чем дело, голубушка? Ты не хочешь, чтобы я встретилась с твоим молодым человеком?» Я рявкнула: «Не хочу, чтобы тебя хоть кто-нибудь видел здесь, не смей!» А Глинис заявила: «Не зли меня, не то я сниму даже купальный костюм. Ты слишком многое себе позволяешь». Тогда начался крик, и я просто сбежала.

– Ты говорила ей о письме?

– О господи, нет!

– Так, Бетти, она надела твой купальник. Два свидетеля видели, как она спускалась на пляж. Они скажут, что это была ты.

– Но я не делала ничего такого…

– Успокойся. Я знаю. И мы в состоянии доказать это. – Гарт закрыл глаза, мысленно прикидывая дальнейшие вопросы, потом опять взглянул на Бетти: – Ты уехала отсюда на велосипеде. Куда ты направилась, в Фэрфилд?

– В ту сторону, но не в сам город. Иногда я ехала, но больше шла и толкала велосипед. Я была так ужасно расстроена, что даже забыла про твою записку.

– Ты не встретила никого из знакомых?

– В книгах всегда задают такой вопрос, да?

– Так встретила?

– Я не знаю. – Она перевела взгляд на павильон. – Там было очень мало людей. Невероятно мало людей. Может быть, они боялись, что пойдет дождь. И все-таки вся местность казалась и пустынной, и как будто обитаемой.

– Обитаемой? – повторил он.

– Да, это звучит глупо; но я думаю, ты понял, что я имею в виду. Такое же чувство возникает, когда попадаешь в некоторые здания в Рейвенспорте. Потом я увидела, сколько времени, и вспомнила о записке. Я помчалась обратно изо всех сил и теперь потная и противная. Как раз перед Фэрфилдом мимо меня проехал Хэл Омистон на твоей машине. Он направлялся в Фэрфилд и выглядел очень сердитым.

– Хэл тебя видел?

– Да, конечно. Должен был. Мы находились всего в дюжине футов друг от друга, а ехал он не очень быстро, хотя, если он думал о чем-то своем… Это… это важно?

– Несколько фактов, о которых говорил мой племянник, могут оказаться принципиально важными. Не унывай, Бетти! Я хочу, чтобы ты поняла всю ситуацию как она есть.

– Да?

– Твоя сестра задушена в этом павильоне. – Гарт показал назад, себе за спину. – Она была убита там, по моему мнению, примерно без двадцати шесть. Хотя медики всегда спорят, когда пытаются определить время смерти. Кто-то, кого сейчас в павильоне нет, был там в последние двадцать минут.

– Кто-то?

– Я имею в виду убийцу. В комнате, в которой умерла твоя сестра, фаянсовый заварной чайник полон примерно на треть, и чаем в нем все еще можно ошпариться.

– Дорогой, я тебя не понимаю. Богом клянусь, что это не я! А не могла… не могла Глинис сама заварить себе чай?

– Могла. Хотя вопрос не в том, кто заваривал чай или кто его пил или не пил. Но по каким бы параметрам ни определять время убийства, вода в тот момент была практически на том же уровне, что и сейчас. Теперь оглянись. Огляди пляж. Обернись на море. Посмотри под сваи павильона.