— Я убил эту молодую особу и отдаюсь в руки закона, — сказал он. — Я отлично знаю ожидающую меня участь, однако я спокойно последую за вами. Дайте только мне взглянуть на неё ещё раз.

— А куда вы девали нож? — спросил полицейский.

Паркер вынул нож из кармана и подал его представителю власти. Это был обыкновенный складной нож. Замечательно, что после этого при обыске Паркера у него было найдено ещё два ножа.

Паркера отвели в кухню, и там он ещё раз взглянул на свою жертву.

— Теперь, убив её, я чувствую себя более счастливым, чем прежде. Надеюсь, что и она чувствует себя так же, — сказал он.

Такова история о том, как Джордж Винсент Паркер убил Мэри Гровз. В преступлении видна непоследовательность и какая-то мрачная безыскусственность. Этими свойствами жизнь всегда отличается от выдумок. Сочиняя романы, мы заставляем своих героев делать и говорить то, что, по нашему мнению, на их месте делали бы мы, но на самом деле преступники говорят и поступают самым необычным образом, угадать который заранее невозможно. Я ознакомил читателя с письмами Паркера. Можно ли угадать, что эти письма — прелюдия к убийству? Конечно, нет. А что делает преступник после убийства? Он старается остановить кровь, текущую из горла его жертвы, ведёт со стариком-помещиком самые странные разговоры. Может ли придумать всё это самая пылкая фантазия?

Перечтите все письма Паркера, взвесьте все обстоятельства дела — и вы поймёте, что на основании этих данных нельзя предположить, что он прибыл в Стэндвилль с заранее обдуманным намерением убить свою возлюбленную.

Почему же дело кончилось убийством? Зрела ли эта идея в голове Паркера прежде, или же он рассердился на мисс Гровз за что-нибудь, когда они разговаривали на лугу — это так и останется неизвестным. Ясно во всяком случае, что девушка не подозревала того, что у её жениха имеются злые намерения, иначе она позвала бы себе на помощь рабочего, который встретился им по пути.

Дело это наделало много шума во всей Англии. Судили Паркера в ближайшей сессии. Председательствовал судья барон Мартин. Доказывать виновность подсудимого не было надобности, ибо он открыто похвалился своим деянием. Спорили только о вменяемости Паркера, и спор этот привёл к необходимости пересмотра всего уголовного уложения. Вызваны были родственники Паркера, и все они уверяли, что ненормальность у них в роду. Из десяти двоюродных братьев Паркера — четверо сошли с ума. В качестве свидетельницы была вызвана и мать Паркера, и она со страшной уверенностью доказывала, что её сын — сумасшедший. Миссис Паркер заявляла, между прочим, что родители не хотели даже выдавать её замуж, боясь, что от неё пойдёт больное потомство.

Из показаний всех свидетелей явствовало, что подсудимого нельзя назвать человеком дурным или злым. Это был чувствительный и воспитанный молодой человек. Склонность к меланхолии у него была очень сильная. Тюремный священник заявил, что имел несколько бесед с Паркером. Священник говорил, что у Паркера совершенно отсутствует нравственное чувство и что он не может отличить добро от зла. Два врача-психиатра свидетельствовали Паркера и высказали мнение в том смысле, что он ненормален. Мнение это основывалось главным образом на заявлении подсудимого, отказывавшегося сознаться в том, что он сделал злое дело.

— Мисс Гровз обещала выйти за меня замуж, — твердил он, — она была моя, и я мог сделать с нею всё, что хотел. Таково моё убеждение, и только чудо может заставить меня от него отказаться.

Доктор попробовал с ним спорить:

— Представьте себе, что у вас была картина. У вас эту картину украли. Что вы будете делать, чтобы вернуть картину себе?

— Я потребую, чтобы вор отдал мне мою собственность назад, а если он откажется, то я убью его без малейшего зазрения совести.

Доктор сказал, что это рассуждение неправильно. Зачем же существует закон? Надо обращаться к защите закона, а не самоуправничать.

Паркер, однако, не согласился с доктором.

— Меня не спрашивали о том, хочу ли я родиться на свет. Ни один человек в мире не имеет права судить меня.

Из этого разговора доктор вывел заключение, что в Паркере моральное чувство до чрезвычайности извращено. Но такое рассуждение, по моему мнению, неправильно. Если мы будем идти по этому пути, то окажется, что злые люди не ответственны за свои злые дела, всех их придётся признавать безумцами и освобождать от ответственности и наказания.

Барон Мартин в своём председательском резюме стал на точку зрения здравого смысла. Он указал на то, что чудаков и эксцентриков в мире видимо-невидимо и что если всех их признать безумными и невменяемыми, то общество окажется в опасности. По закону сумасшествие равно отсутствию сознания. Невменяемым может быть назван лишь такой преступник, который, совершая преступление, не знал, что делает. Но Паркер знал, что делал. Он доказал это, сказав, что его ждёт виселица.

Барон согласился с мнением присяжных, вынесших обвинительный приговор, и приговорил Паркера к смертной казни.

На этом дело и кончилось бы, если бы барона Мартина вдруг не охватили сомнения. Сам он прежде был глубоко убеждён в виновности подсудимого и вёл процесс твёрдой рукой, но его смутили показания психиатров. Совесть барона заговорила. А что, если он ошибся и приговорил к смерти невменяемого человека? Весьма вероятно, что мучаясь этими мыслями, барон Мартин не спал целую ночь, ибо на следующее же утро он написал письмо Государственному секретарю, в котором излагал свои сомнения и просил его пересмотреть дело. Государственный секретарь, внимательно прочтя дело, готовился утвердить приговор суда, но накануне смертной казни какие-то лица — люди, лишённые всяких медицинских знаний, — посетили Паркера в тюрьме и затем донесли властям, что Паркер обнаруживает все признаки безумия. Государственный секретарь отложил смертную казнь и назначил комиссию из четырёх знаменитых психиатров. Все четыре врача освидетельствовали Паркера и единогласно заявили, что он вполне здоровый человек. Но есть неписаный закон, в силу которого отсрочка смертной казни равна помилованию, и поэтому смертная казнь была заменена для Паркера пожизненными каторжными работами. Так или иначе, но это смягчение участи убийцы успокоило совесть общества.

1901 г.

Сомнительное дело об убийстве Мэри Эмслей[6]

В судебной практике Англии таких сомнительных дел, к сожалению, очень много. Ещё грустнее, что все такие дела решаются не в пользу подсудимых. Общественная психология в данном случае совершенно понятна. Представьте себе, что совершено зверское, отвратительное преступление. Общественное мнение возмущено и громко требует возмездия, требует жертвы. И вот жертва отыскивается. Улики против подсудимого сомнительны, но ни судья, ни присяжные заседатели не обращают на это внимания, и несчастный приносится на алтарь правосудия. Некоторые юристы пытаются даже оправдать такую систему. Лорд Тентерден заявил, что суд не должен обращать излишнего внимания на улики и что лучше, если он будет руководствоваться простым здравым смыслом. Но, Господи Боже мой! кто не знает, сколько людей сделались жертвами этого самого здравого смысла![7] Я полагаю, что если только эта теория здравого смысла восторжествует в наших судах окончательно, то закон наш сделается величайшим убийцей в Англии. Я верю в то, что на судах должно применяться правило, в силу которого лучше оправдать девять виновных, чем осудить одного невинного; но, к сожалению, это правило далеко не всегда в наших судах соблюдается. В данном случае я хотел бы рассказать читателям об одном крайне сомнительном деле. Это дело об убийстве госпожи Мэри Эмслей.

Не всем иностранцам, посещавшим нашу страну, известно, что такое представляет из себя рабочий Лондон. Это совершенно особенный город. Представьте себе целые ряды улиц и кварталов, застроенных бесконечными рядами кирпичных домов. Дома эти некрасивы и как две капли воды похожи один на другой. Это томительное однообразие несколько нарушается только кабаками и часовнями на перекрёстках, причём часовен гораздо меньше, чем кабаков, и посещаются они гораздо реже.

Эти рабочие кварталы своими бесконечными рядами некрасивых домов много содействовали увеличению столицы. Особенно усердно строился Лондон в эпоху между Крымской войной и 1860-м годом. Строительством тогда занимались многие подрядчики, у которых мало денег, но много ловкости. Такой предприниматель строил дом, закладывал его, на заложенные деньги строил второй, закладывал его снова и принимался опять за постройку, и так до бесконечности. Ввиду того, что цены на недвижимость в это время росли, многие из аферистов обогатились и нажили громадные состояния. Между этими ловкими строителями был некий Джон Эмслей. Умирая, он оставил своей жене Мэри огромное состояние, заключавшееся в большом количестве домов и солидных капиталов.

В описываемое время Мэри Эмслей была уже старухой. Всю жизнь она прожила в бедности и теперь, разбогатев, не желала менять привычек. Детей у неё не было; всю энергию она посвящала делам и сама управляла своею собственностью. Она самолично собирала недельную плату со своих небогатых жильцов. Госпожа Эмслей была угрюмая, суровая чудачка. На Гровской улице в Степнее, где она жила, её недолюбливали, но чудачества старухи интересовали всех.

Как я уже сказал, домов у неё было очень много, и они были разбросаны в трёх кварталах. Но, невзирая на дальность расстояния и на свои преклонные годы, Мэри Эмслей ходила повсюду лично, взыскивала с жильцов плату, подавала на неисправных в суд, сдавала квартиры и так далее. Способности к хозяйственной деятельности у неё были немалые. Она никогда не упускала своего. На всём старуха старалась нажиться и сэкономить. Так, постоянных управляющих она не держала, а нанимала себе служащих на время, когда у неё накапливалось много дел и одна справиться с ними она не могла. На службе у госпожи Эмслей перебывали таким образом многие, в том числе были двое, чьим именам было суждено приобрести всеобщую известность. Одного из них звали Джон Эмме, другой был штукатур Джордж Мэллинс.