— Ей-богу, она напоминает мне мою Марию, — сказал он с восхищением и с улыбкой пояснил: — Очень ловко орудую руками, эти югославки.

Мэллори уныло потер щеку и обратился к Нойфельду. — Может, Петар…так его зовут…

— Нет, — Нойфельд решительно покачал головой — Позже. А сейчас давайте поедим.— Он повел их к столу в конце комнаты, жестом пригласил располагаться, сел сам и продолжал: — Извините. Моя вина. Следовало это предусмотреть.

Миллер деликатно спросил: — Она... э-э... в себе?

— Дикий зверек, по-вашему?

— Для домашнего она слишком кусачая, не так ли?

— Она закончила Белградский университет. Филологический факультет. С отличием, как нам извевестно. После окончания университета Мария вернулась домой, в горы Боснии. Вернувшись, нашла обоих родителей и двух маленьких братьев зверски убитыми. Вот она и... ну, в общем, с тех пор она такая.

Мэллори придвинулся и стал разглядывать девушку. Ее глаза, черные, неподвижные, немигающие, направленные на него в упор, не предвещали ничего хорошего. Мэллори повернулся к Нойфельду. 

— Кто это сделал? С ее родителями, я имею в виду?

— Партизаны,— свирепо отозвался Дрошни. — Чтоб они сдохли, эти партизаны. Ее родители были наши люди. Четники.   

— А певец? — поинтересовался Меллори.  

— Ее старший брат — Нойфельд удрученно покачал головой. — Слеп с рождения. Мария всюду водит его за руку. Она, — его глаза, его жизнь.

Они сидели молча, пока не принесли еду и вино. Если продвижение, армий зависит от состояния желудка  солдат, подумал Мэллори, то эта далеко не продвинется. Он знал, что у партизан сложилось почти отчаянное положение с продовольствием, однако следовало признать, что  четникам и немцам жилось ненамного слаще. Он уныло начал водить ложкой — вилка была бы здесь бесполезна, — в сероватой похлебке непонятного происхождения, которая еле покрывала дно и в которой  одиноко плавали жалкие кусочки мяса, затем взглянул на Андреа, сидевшего напротив, и подивился его гастрономической выносливости, проявившейся в опустошенной тарелке. Миллер отвел взгляд от своей миски и предпочел смаковать грубое красное вино. Трое сержантов забыли о еде: они не сводили глаз с девушки. Нойфельд заметил их интерес и улыбнулся.

— Совершенно согласен, джентльмены. Впервые вижу такую красавицу, и одному Богу известно, как бы она выглядела отмытой. Но она не для вас, джентльмены. Она вообще ни для кого. Она помолвлена. — Он посмотрел на вопрошающие лица и покачал головой. — Не с мужчиной. С идеалом, если идеалом можно назвать смерть. Смерть партизан.

— Очаровательно‚ — пробормотал Миллер. Других комментариев не последовало. Они продолжали есть в тишине, прерываемой лишь негромким пением, раздававшимся возле камина; голос звучал достаточно мелодично, но гитара слишком бренчала. Андреа отодвинул миску, посмотрел в сторону слепого музыканта и обратился  к Нойфельду.

 — О чем он поет?

 - Это старинная боснийская песня о любви, как мне объяснили. Очень старинная и очень грустная. На английском такая песня тоже есть. — Он прищелкнул пальцами — Как это? Ах да, «Девушка, которую я покинул. — Скажите ему, пусть споет что-нибудь другое, — буркнул Андреа. Нойфелъд с удивлением взглянул на  него, но тут его внимание отвлек подошедший вестовой, который зашептал Нойфельду что-то на ухо. Тот ответил кивком, и постовой удалился. — Значит так. — Нойфельд задумался. — Получено сообщение по радио от патруля, нашедшего ваш самолет. Баки действительно оказались пустыми. Полагаю, вряд ли стоит дожидаться подтверждения из Падуи, как вы считаете, капитан Мэллори? 

— Не понимаю.

— Неважно. Скажите—ка, вам когда-нибудь доводилось слышать о человеке, по имени генерал Вукалович?

— Генерал... как вы сказали?

— Вукалович.

— Он не на нашей стороне, — с уверенностью ответил Мэллори — Да еще с такой фамилией.

— Должно быть, вы — единственные люди в Югославии, которые не знают его. Его знают все. Партизаны, четннкн, немцы, болгары — все. Он — однн из  национальных героев.

— Подайте-ка вина — попросил Андреа.

— Вам бы лучше помолчать, — повысил голос Нойфепьд. — Вукалович возглавляет пехотную партизанскую дивизию, три месяца назад попавшую в ловушку  в излучине реки Неретвы. Как и те, которыми он командует, Вукалович безумец. Им некуда скрыться. У них — нехватка оружия. Почти не осталось боеприпасов, они на грани голодной смерти. Их армия одета в отрепья. Они обречены.

— Так почему они не отступают?

— Отступленне невозможно. На востоке путь отрезан скалистым берегом Неретвы. На севере и западе — неприступные горы. Единственная возможность — южное направление, по мосту через Неретву. А там расположены две наши танковые дивизии.

— И никаких лазеек? — спросил Мэллори. — Никаких переходов через горы?

— Два. Но они блокированы нашими лучшими боевыми частями.

— Тогда почему они не сдаются? — рассудительно спросил Миллер. — Разве им никто не объяснил правила ведения войны?

— Говорю вам, они безумны, — сказал Нойфельд. — Совершенно.



В этот самый момент Вукалович со своими партизанами доказывал, правда уже другим немцам, сколь велика была степень их безумия. Западное Ущелье представляло собой узкую извилистую расщелину среди отвесных скал, усыпанную валунами. Это был единственный путь через непроходимые горы, отгородившие Зеницкий Капкан на запде. Уже три месяца подразделения немецкой пехоты, не  давно усиленные частями отборных альпийских стрелков, пытались  овладеть ущельем, и все это время их отбрасывали назад. Тем не менее, немцы упорствовали, и этой морозной ночью, когда луна то и дело скрывалась за тучами и временами падал редкий снег, они  предприняли очередную попытку.

Немцы осуществляли наступление с холодным профессиоиальным мастерством и расчетливостью, что приходит с долгим и суровым опытом. Они продвигались к расщелине тремя ровными рядами с благоразумными интервалами. Белые масхалаты, умелое использование малейших укрытий и короткие перебежки в те секунды, когда луна на время уходила за тучу, делали их  почти невидимыми. Однако определить их местонахождение не представляло особого труда: они были в избытке обеспечены боеприпасами, и вспышки плотного ружейного и автоматного огня не прекращались ни на мгновение. Почти столь же непрерывным был артиллерийский заградительный огонь, прикрывавший продвижение немцев по узкому ущелью. Разрывы снарядов откалывали острые плоские осколки от скалистых уступов.

Партизаны укрылись на вершине за редутом из валунов, наваленных наспех, камней и расщепленных стволов деревьев, покалеченных огнем немецкой артиллерии. Несмотря на плотный слой снега и пронизывающий восточный ветер, партизаны, за редким исключением, обходились без шинелей. Они были одеты в  самую разнообразную форму, в прошлом принадлежащую солдатам британской, немецкой, итальянской, болгарской и югославской армий: единственным опознавательным знаком, имевшимся у каждого, являлась красная звезда, нашитая на правую сторону фуражки. В основном, одежда была тонкая и рваная, она почти не защищала от пронизывающего холода, поэтому люди не могли унять дрожи. Поражало огромное число раненых: на каждом шагу виднелись ноги в шинах, руки на перевязи, перебинтованные головы. Но наиболее характерной чертой этой разномастной толпы являлись их заострившиеся, изнуренные лица, лица, в которых глубокие следы от долгого недоедания не могли скрыть спкойной и абсолютной решимости людей которым больше нечего терять.

Недалеко от центра сгруппировавшихся защитников под под прикрытием толстого ствола одной из немногих уцелевших сосен стояли двое. Черные с проседью волосы,изможденное,еще бльше осунувшееся лицо безошибочно выдавали в одном из них генерала Вуколовича. Но его темные глаза, как и прежде ярко сверкали. Он наклонился вперед и прикурил‚ предложенную ему сигарету у офицера, делившего с ним укрытие — смуглого человека с крючковатым носом и черными волосами, наполовину скрытыми окровавленной повязкой. Вукалович улыбнулся. — Конечно, я безумен, дорогой Стефан. И вы безумны — иначе давно бы оставили эту позицию. Все мы безумны. Вы разве не знали?

— Знаю. — Майор Стефан потер тыльной стороной  ладони недельную щетину на подбородке. — Ваш прыжокок с парашютом час тому назад. Это было безумием. Да вы… — Закончить ему помешал одиночный выстрел, раздавшийся в нескольких футах. Он подошел к худенькому юнцу лет семнадцати, который перегнулся через свой «Ли Энфилд» и вглядывался вниз в белый мрак расщелниы — Попал?

Юноша обернулся и посмотрел снизу вверх. Ребенок, в отчаянии подумал Вукалович, сущий ребенок, ему место за партой. Юноша сказал: — Не уверен.

—  Сколько осталось патронов? Пересчитай.

— Я и так знаю. Семь.

— Не стреляй, пока не будешь уверен. — Стефан  вернулся к Вукаловичу. — Боже мой, генерал, вас едва не снесло в расположение немцев.

— Без парашюта я оказался бы в более затруднительном положении, — возразил Вукалович.

— Так мало времени. — Стефан ударил сжатым кулаком по ладони. — Осталось так мало времени. Вы напрасно вернулись. Там вы гораздо нужнее — Он внезапно замолчал, на мгновение прислушался, бросился к Вукаловнчу, и они с размаху упали на землю. Просвистевшая мина упала среди камней в нескольких футах и взорвалась. Невдалеке послышались крики раненого. Упал еще один снаряд, потом третий и четвертый, все в тридцати футах друг от друга.

— Прицельный огонь, черт бы их побрал. — Стефан быстро поднялся и стал всматриваться в расщелину. Долгие секунды он ничего не различал, поскольку луну затянуло вереницей темных туч. Когда луна показалась вновь, он совершенно отчетливо увидел врагов.  Очевидно, они получили новую команду и уже не искали укрытия, а открыто бежали вверх по склону, держа наизготовку автоматы и карабины, и, как только выглянула луна, нажали на курки. Стефан отпрянул за валун.