Мэри вспомнила священника из Хелдфорда — добродушного коротышку с целым выводком детей, похожих на него. Его жена делала потрясающий сливовый мармелад. На Рождество он всегда читал одну и ту же проповедь, которую прихожане знали наизусть. Интересно, что проповедует Френсис Дейви в алтарнанской церкви? Упоминает ли Рафтор и утренний свет над озером в Дозмэри?

Они подъехали к речке Фоуи, за которой начинался подъем. Мэри уже различала очертания «Джамайки-Инн».

Поездка закончилась, прежний страх перед дядей вернулся к ней. Священник остановил лошадь за стогом сена.

— Никого не видно, — сказал он тихо, — дом словно вымер.

— Вон моя комната, — показала она, — над крыльцом. Я смогу залезть туда, если вы позволите мне взобраться вам на плечи. Это совсем не трудно.

— Вы сорветесь, — возразил он, — я не позволю это сделать. Нет ли другого способа попасть внутрь?

— Дверь бара скорее всего закрыта, и кухонная тоже, но можно пойти и посмотреть. — Она пошла вперед, но, зайдя за угол, резко остановилась и приложила палец к губам. — На кухне горит свет, — прошептала она, — значит, дядя там. Тетя Пэйшнс всегда рано ложится. Окно без занавесок. Если мы пройдем здесь, дядя нас заметит.

Она прижалась к стене дома. Священник жестом велел ей не двигаться. Мэри следила, как он подкрался к окну и несколько минут смотрел в него. Затем он с улыбкой поманил ее.

— Сегодня дискуссия с хозяином «Джамайки-Инн» отменяется, — объявил он.

Мэри подошла поближе. Кухню освещала единственная свеча, воткнутая в горлышко бутылки. Пламя дрожало и прыгало от сквозняка. Джошуа Мерлин сидел, уронив голову, в пьяном оцепенении. Перед ним на столе валялись пустая бутылка и разбитый стакан.

Френсис Дейви указал на открытую дверь.

— Вы можете войти и подняться в свою комнату. Дядя вас не услышит. Закройте за собой дверь и задуйте свечу. Пожар нам ни к чему. Спокойной ночи, Мэри. Если у вас будут трудности и я вам понадоблюсь, жду вас в Алтарнане.

Он свернул за угол и скрылся.

8

Джошуа Мерлин беспробудно пил пять дней. Подобие постели ему соорудили прямо на кухне. Он спал с раскрытым ртом, и храп его раздавался по всему дому. Около пяти часов вечера дядя просыпался, требовал бренди и громко рыдал. Его жена спускалась к нему, поправляла подушку, обращаясь с ним словно с больным ребенком, подносила к губам стакан. Джо Мерлин смотрел по сторонам бессмысленным взором, бормотал что-то и дрожал как от озноба.

Тетя Пэйшнс демонстрировала хладнокровие и здравый смысл, которых не ожидала от нее Мэри. Она целиком посвятила себя уходу за мужем и воспринимала это как должное, не обращая внимания на крики и брань, которыми Мерлин встречал ее.

В кухне невозможно было находиться, и Мэри с теткой устроили себе подобие убежища в одной из нежилых комнат. Пэйшнс вспоминала счастливые времена в Хелфорде, когда они с матерью Мэри были еще детьми, иногда даже принималась петь. Запои повторялись у Джо Мэрлина каждые два месяца или даже чаще. Последний был вызван визитом сквайра Бассета в гостиницу. Хозяин был очень зол и расстроен, сказала она Мэри, и когда он возвратился с болот около шести вечера, то прямиком направился в бар. Тетя Пэйшнс без вопросов приняла объяснения Мэри по поводу ее позднего возвращения с болот. Она только предупредила, что надо избегать топких мест. Мэри ничего не сказала о встрече со священником из Алтарнана. Женщины прожили несколько мирных дней, пока Джо Мерлин валялся в пьяном забытьи на кухне.

Погода стояла холодная и пасмурная, из дома выходить не хотелось, но на пятое утро ветер утих, появилось солнце. Хозяин проснулся в девять и сразу принялся браниться. Мэри больше не могла переносить крик и вонь из кухни. С чувством неловкости перед тетей она незаметно выбралась из дома и пошла в сторону болот. На этот раз она держала путь на восток, ориентиром ей был Килмар — так она не боялась заблудиться. По дороге она размышляла о Френсисе Дейви, странном священнике из Алтарнана, припоминая, как мало он рассказал ей о себе, в то время как она раскрыла перед ним всю историю своей жизни. Интересно, что заставило его стать священником и любят ли его жители Алтарнана? Скоро Рождество, в Хелфорде в это время украшают дома ветками омелы и можжевельника. Готовится ли Френсис Дейви к празднику?

Ясно одно: в «Джамайке-Инн» веселья не будет.

Мэри шла уже целый час или больше, когда дорогу ей преградил ручей. Мэри уже знала эту местность. Впереди маячил каменный палец Килмара, уставленный в небо. Слева простиралось болото Треварта-Марш.

Ручей весело журчал по камням, через него была проложена переправа. Мэри перешла через него и пошла лощиной между холмов. С холма на водопой спускались лошади. Они шумно ступали по камням, отталкивая друг друга, их хвосты и гривы полоскал ветер. Они, должно быть, вышли из тех ворот, слева. За воротами виднелся двор фермы.

Мэри заметила человека, который шел из ворот и нес по ведру в каждой руке. Она собиралась идти дальше, но он окликнул ее. Это был Джем Мерлин. На нем была грязная рубаха и перепачканные штаны, все в конском волосе и навозе. Он был небрит и улыбался, показывая зубы, и очень походил сейчас на своего брата.

— Значит, ты нашла ко мне дорогу, а? Я не ожидал тебя так скоро, иначе бы испек пирог в твою честь. Извини, я не умывался три дня и питаюсь одной картошкой. На-ка, возьми ведро! — И прежде чем она успела что-либо сказать, он побежал к воде.

Она спустилась к ручью, и он наполнил оба ведра, улыбаясь ей через плечо.

— А что бы ты делала, если бы не застала меня дома? — спросил Джем Мерлин, вытирая лицо рукавом рубашки. Мэри не удержалась от улыбки.

— Я даже не знала, что здесь ваш дом, — сказала она. — А если бы знала, то непременно бы свернула в сторону.

— Я тебе не верю, — засмеялся он. — Ты вышла из дому в надежде встретить меня, и не пытайся утверждать обратное. Ну что ж, ты пришла вовремя, чтобы приготовить мне обед.

Они двинулись вперед по скользкой тропинке и, повернув, вышли к маленькому серому домику, стоящему на склоне холма. Тоненькая струйка дыма поднималась из трубы.

— Огонь разведен, — сказал он, — и тебе не понадобится много времени, чтобы приготовить кусок баранины. Надеюсь, готовить ты умеешь?

Мэри смерила его взглядом.

— Вы всегда так обращаетесь с гостями?

— Мне не часто представляется такая возможность, — ответил он, — но ты можешь и отказаться. Я всегда сам себе готовил — после того как моя мать умерла. С тех пор в доме не было женщины. Ну, заходи, что ли?

Она вошла за ним в дом, пригнув голову, чтобы не удариться о низкую притолоку.

Комната была маленькой, наполовину меньше, чем кухня в «Джамайке-Инн», с открытым очагом в углу. Пол был усеян картофельными очистками, капустными листьями, хлебными корками. По всей комнате разбросан разный хлам, и на всем — толстый слой торфяной золы из очага. Мэри испуганно смотрела по сторонам.

— Вы что, никогда не убираете?! — ахнула она. — У вас на кухне хуже, чем в свинарнике! Вам должно быть стыдно.

Она сразу принялась за работу: ее врожденная привычка к чистоте и порядку не позволяла терпеть такое. Через полчаса кухня была вычищена, мусор выметен, каменный пол сиял, вымытый. Она нашла в буфете глиняную посуду и кусок полотна, который расстелила на столе; баранина тушилась в горшке вместе с картофелем и репой.

Пахло вкусно, и Джем появился в дверях, шевеля ноздрями, как голодный пес.

— Пора обзаводиться женщиной, — сказал он. — Теперь я это понял. Может, бросишь свою тетку и переедешь ко мне?

— Вам это обойдется слишком дорого, — съязвила Мэри, — у вас денег не хватит.

— Все женщины жадные, — констатировал он, усаживаясь за стол. — Уж и не знаю, что они делают с деньгами, только никогда их почему-то не тратят. Моя мать тоже была такой. Она прятала деньги в старом чулке, и я их никогда в глаза не видел. Ну, тащи скорей обед — я голоден как волк.

— А вы нетерпеливы, — сказала Мэри строго. — Я не слышу слов благодарности. Уберите руки — горячо!

Она поставила перед ним пышущую жаром баранину, и он облизнулся:

— Да, похоже, ты кое-чему обучена. Я всегда говорил, что есть две вещи, которыми женщина должна владеть. Стряпня — первая из них. Дай мне воды.

Мэри наполнила кружку и подала ему.

— Мы все родились там. — Джем указал на потолок. — В комнате, что над нами. Отца мы редко видели. Но зато уж слышали, когда он приходил. Я помню, как он запустил ножом в мать. Он рассек ей кожу над бровью, и кровь залила все лицо. Я перепугался, убежал и забился в угол. Мать ничего не сказала, она просто промыла глаза и подала отцу ужин. Она была храброй женщиной, мне кажется, хотя мало разговаривала и никогда не давала нам достаточно еды. Меня она немного баловала, как самого младшего, и мои братья колотили меня, когда никто не видел. Между собой они тоже не очень ладили — у нас вообще не слишком дружная семья.

— Давно ваша мать умерла? — спросила Мэри.

— На Рождество семь лет будет, — ответил он, накладывая себе еще баранины. — Так уж вышло, что папашу повесили, Мэт утонул, Джо уехал в Америку, а я рос вольным, как птица. В последние годы мать стала жутко религиозной и суеверной. Она молилась целыми часами, жалуясь Господу Богу. Я терпеть этого не мог и поэтому смылся. Нанимался матросом на шхуну в Пэдстоу, но желудок у меня плохо с морем ладит, и я вернулся домой. Нашел мать высохшей как скелет. «Тебе надо есть больше», — сказал я ей, но она меня не слушалась, и я снова уехал. Некоторое время околачивался в Плимуте, сшибая шиллинг то там, то здесь. Вернулся сюда на Рождество и вижу, что никого нет, дом заперт. Меня зло пробрало. Я не ел сутки. Пришел в Норт-Хилл, а мне говорят, что моя мать умерла. Ее уже три недели как похоронили. Лучше бы уж я в Плимуте оставался, чем такое Рождество… В чем дело? Ты похожа на больную корову. Это что, от баранины?