- Жозеф, я тоже солдат и буду последним, кто осудит тебя за то, что ты выполняешь свой долг. Но ты прекрасно понимаешь, что это означает для меня смерть, а ведь, помимо прочего, я - Бонно, твой брат. Вот блокнот, возьми его и отпусти меня. Других записей у меня нет.

Я никогда не забуду улыбку, с которой он произносил эти слова, месье. Она поразила меня в самое сердце. Я отошел от двери, воскликнув:

- Теодор, брат мой! - и раскинул руки, готовый заключить его в объятия.

Но в этот самый момент наших ушей достиг хор голосов, эхом отдававшийся по всему форту. Сотня глоток выводили знакомую мелодию. Это пели мои товарищи, дружно шагавшие на обед в казарму:

Allons enfants de la patrie,

Le jour de gloire est arrive!

Contre nous de la tiranie,

L'etandard sanglant est leve

L'etandard sanglant est leve.

Entendez-vous dans ces campagnes

Mugir ces feroces soldats?

Ils viennent jusque dans nos bras

Egorger nos fils, nos compagnes...

{Вперед, сыны отчизны милой!

Мгновенье славы настает.

К нам тирания черной силой С кровавым знаменем идет.

Вы слышите, уже в равнинах Солдаты злобные ревут.

Они и к нам, и к нам придут, Чтоб задушить детей невинных...

Первые куплеты "Марсельезы", слова Руже де Лиля; перевод П. Антокольского}

Мы стояли молча, волна пения набирала силу, а затем пошла на спад. Мне казалось, что мое сердце вот-вот взорвется, руки тряслись. Когда последние отзвуки затихли вдали, я резко повернулся - не сказав ни слова, даже не взглянув на него, месье, - выскочил из помещения, запер за собой дверь, оставив родного брата пленником, и побежал к дежурному офицеру.

Больше я Теодора не видел... То есть нет, видел...

Только я остановился у командного пункта, как дверь открылась - на пороге стоял капитан Жанвур. Я отступил на шаг и отдал честь.

- Что случилось, Бонно? - приветливо спросил он.

И тут, месье, я понял, что не могу выдавить ни звука. "Мой брат заперт в помещении 3-й батареи. Он германский шпион". Эти слова застыли у меня на языке.

Я замялся, чувствуя, как под внимательным взглядом капитана к моим щекам приливает кровь.

- Ничего, ваше благородие, - запинаясь, пробормотал я.

- Ничего? А что ж ты тогда пришел?

- Спросить, ваше благородие... можно ли моему брату пообедать в общей столовой?

- Ну конечно! И вовсе не обязательно было об этом спрашивать.

Капитан бросил на меня подозрительный взгляд и направился к офицерским квартирам. Когда он скрылся из виду, я вздохнул с облегчением, и слезы благодарности навернулись мне на глаза. В следующую минуту я обругал себя проклятым дураком.

Знаете что, месье, эта война превратила нас в безумцев. Мы все теперь не такие, как раньше. Люди в форте ведут себя как свиньи, хуже того - как дикие звери, и дерут глотки по ночам, выкрикивая лозунги, а офицеры улыбаются и говорят, что это все боевой дух.

Я побрел к казармам, в общую столовую, размышляя, что же мне делать. Усевшись за стол, я принялся вместе со всеми за еду. Шанэн спросил, где мой брат, но я ничего не ответил. Они все так шумели, что не заметили моего молчания.

Потом я вышел во двор, раскурил трубку и слонялся вокруг бараков долго, может быть, полчаса. Никак не мог решить, что же мне делать. И вдруг я подумал о матери - как это я не вспомнил о ней до сих пор! В следующую секунду я развернулся и бросился бежать через плац, мимо казарм к центральному траверсу. Перебравшись через него, я взлетел на второй ярус. Мои пальцы дрожали, я никак не мог попасть ключом в замок. Наконец я толкнул дверь, споткнулся на пороге и ввалился в помещение своей батареи.

Месье, там никого не было! Теодор исчез. Я не верил своим глазам.

Я позвал его по имени - сначала тихо, потом громче, но ответа не получил. Я ничего не понимал. Он же не мог уйти через дверь - она была заперта, а ключ лежал у меня в кармане.

Оставался единственный путь для бегства: вылезти через бойницу на смотровую площадку и по узкому карнизу, уходящему вправо и влево, добраться до помещения соседней батареи, а потом уже спуститься вниз. Но я знал, что на этом ярусе все двери обычно держат запертыми, значит, он никак не мог улизнуть.

Я вылез на смотровую площадку и пошел по карнизу, заглядывая в бойницы. Теодора и след простыл. Все двери были плотно закрыты. В некоторых помещениях канониры и рядовые уже суетились вокруг орудий, готовя их к учебной стрельбе. Заметив меня на карнизе, они удивленно спрашивали, что это за блажь взбрела мне в голову, но я не обращал на них внимания.

Я добрался до самого конца, где фасад бастиона обрывается и начинаются новые orillons. От края парапета до первого orillon - метров пять с половиной, не меньше, а до нижнего яруса - метров девять. Я ожидал встретить здесь часового, но на смотровой площадке было пусто.

Неужели Теодор перемахнул через пропасть и перебежал по стене orillon на другую сторону форта? Это казалось невозможным, но других вариантов я не видел.

Пораженный внезапной мыслью, я бросился назад по карнизу к своей батарее, соскочил на пол и кинулся в тот угол, где на каменном выступе оставил блокнот. Его там не было.

Я схватился за голову, ругая себя на чем свет стоит.

Ну почему я не забрал этот несчастный блокнот с собой, когда пошел докладывать капитану?!

Но Теодор просто не мог сбежать, я не верил, что ему удалось перепрыгнуть через пропасть, а другого пути не было.

Тогда где же мой брат?

Я совсем обезумел, месье. Я обвинял себя в том, что предал свою страну.

Теперь-то я понимаю, что все преувеличивал. Ведь в конце концов, у Теодора не было ничего, кроме жалких клочков бумаги со схемами укреплений форта - форта, который никогда не подвергнется нападению, кроме как с моря. Но вы же знаете, месье, что такое боевая лихорадка, да к тому же я был в ярости оттого, что он меня одурачил.

Я опять полез в бойницу, решив еще раз хорошенько осмотреть помещения всех батарей, но тут за моей спиной скрипнула дверь. Вошли мои рядовые и канониры с тележками снарядов для учебной стрельбы.

- Здорово, Бонно! Чего стоишь? Давай помогай.

Я спрыгнул на пол.

- Mon Dieu! - воскликнул один из ребят по фамилии Бирон. - Что это с тобой, приятель? У тебя морда бледнее немецкой печенки!

Я что-то пробормотал в ответ - не помню что, какую-то ерунду, - и принялся вместе со всеми разгружать тележки. Времени у нас это заняло порядочно. Явился капитан Жанвур - спросить, все ли готово. Я сказал, что орудия еще не заряжены.

- Так какого ж черта вы тут прохлаждаетесь? Мы только вас и ждем. Дайте сигнал, когда будете готовы.

Голубой флаг - знак для тебя, Бонно. По десять залпов с пятиминутным интервалом, использовать только одно орудие. Шевелитесь!

На следующие десять минут я напрочь забыл обо всем, кроме работы, и подгонял своих ребят, так что вскоре снаряды уже лежали на полу возле пушек.

С утра я не успел смазать механизмы и теперь не мог решить, какую пушку использовать. Я, кажется, говорил уже, что в моей батареи их три. Взобравшись на платформу первой, я открыл затвор и заглянул в канал ствола - внутренняя поверхность была шероховатой и нуждалась в чистке. Я перешел ко второму орудию, но с ним дела обстояли еще хуже. Когда я влез на третью платформу, заметил, что затвор приоткрыт. Это меня удивило. Вам, конечно, не понять, месье, - вы не канонир, - но я-то знал, что не мог оставить затвор открытым! Во всем форте не сыскать человека, который заботился бы о своих орудиях лучше, чем я.

Потом я открыл затвор пошире и заглянул в ствол.

Он был черен, как ночь! Я совсем обалдел, не мог ничего понять. Кто-то из рядовых протянул мне свечу, и то, что я увидел в стволе при ее свете, потрясло меня так, что я чуть не грохнулся с платформы.

А увидел я макушку человека, каштановую кудрявую макушку моего брата Теодора - он сидел там, как крыса в норе!

Я похолодел, руки затряслись, свеча выскользнула у меня из пальцев ударилась о сталь платформы и скатилась на пол. Несколько секунд я стоял неподвижно, затаив дыхание.

Первой мыслью было закрыть затвор и использовать другую пушку. Но потом вдруг кровь ударила мне в голову, стало жарко, а в следующий миг по венам разлилось ледяное спокойствие.

Я запустил руку в канал ствола - проверить, осталось ли там место для снаряда, - и кончиками пальцев даже коснулся волос Теодора. Я убрал руку и повернулся к расчету.

- Заряжаем номер три! - Мой голос звучал ровно и решительно. Поживей! Бирон, ко мне.

Я знал - пушку разорвет изнутри...

Бирон взобрался на платформу позади меня, мы вместе заложили в орудие снаряд, заряд и запал. Канонир спрыгнул, я закрыл затвор и закрутил винты до упора - холодная сталь, казалось, горела под моими ладонями, капли пота катились со лба, от них щипало глаза, но я делал свое дело размеренно и методично.

Приказав Бирону нажать сигнальную кнопку, я поднял обзорную площадку и крутанул рукоятку наводки. Вдалеке я увидел цель: на волнах подпрыгивали лодки с грязносерыми парусами, а справа на берегу, там, где заканчивалась линия укреплений, под флагштоком собрались наблюдатели с биноклями солдаты и штабные офицеры.

Я приник к прицелу, медленно и твердо сжимая правой рукой пусковой рычаг.

- Не спеши, mon vieux {Старина (фр.)}, - донесся снизу голос Бирона.

Внезапно на флагштоке развернулся и забился на ветру голубой флаг. Я отвел рычаг вправо, закрепил его и положил палец на спуск. Потом зажмурил глаза и нажал...

После этого я ничего не видел и не слышал, месье.

В голове будто полыхнуло огнем. Мне сказали, что я упал с платформы и потерял сознание.

Такова моя история. Теперь вы понимаете, почему я отказался называться французом. Это не я убил брата, месье. Его убила Франция. У меня нет национальности.