— Он когда-нибудь называет вас «смешной старина»?

— Никогда. Совсем на него не похоже. А что?

— Кого-то он назвал так, когда бредил.

— Возможно, вас?

— Скорее всего нет. Он просто ударил меня.

— Во всяком случае, он имел в виду мужчину.

— Вы интересуетесь стрижкой овец?

Урсула смотрела на него с удивлением.

— Я? — сказала она. — Что вы имеете в виду?

— Помогаете ли вы в овчарне?

— Боже милостивый, нет, конечно. Это не женская работа, хотя, если война еще продлится, придется, пожалуй. Почему вы спрашиваете?

— Значит, вы не можете дать мне сведения о сортировке?

— Конечно, нет. Спросите у Дугласа, или у Фэба, или у Томми Джонса, а еще лучше у Бена Вилсона. Это занятие требует сноровки.

— Ладно. Вы считаете, что Фабиан пытался залезть куда-то, когда у него случился приступ во время поисков броши?

— Я совершенно уверена, — твердо сказала Урсула.

— Уверены? Почему?

— Я просто была довольно внимательна. У него были испачканы ладони, словно он пытался зацепиться за ветки. Я отправила в стирку его белые брюки. На них были зеленые полосы.

— Вы очень хорошая, разумная девушка, — тепло сказал Аллейн. — И если вы хотите стать его женой, то вы станете ею.

— Не представляю, чем вы здесь можете помочь, тем не менее, очень мило с вашей стороны. Почему вас так интересует, залезал ли Фабиан на дерево?

— Потому что, если залезал, мог многое увидеть сверху.

— Он что-нибудь говорил?

— Да. Но вряд ли это можно счесть свидетельством. Чтобы выудить из него эти сведения, надо аккуратно стукнуть его по черепу в присутствии понятых, а я не совсем уверен, что вы мне это позволите. Он начисто забывает все, что пережил в этом состоянии, как только оно проходит. Но, когда случается новый приступ, в памяти оживают предыдущие.

— Правда, странно? — сказала Урсула.

— Очень. Я думаю, вы можете пойти спать. Вот ключ от комнаты Лосса. Вы можете открыть дверь и взглянуть на него, если хотите.

— А разве нельзя с ним посидеть?

— Сейчас половина девятого, я думаю, что лучше лечь пораньше.

— Мне бы очень хотелось. Я тихо, как мышка.

— Хорошо. Ключ в вашем распоряжении. Что вы решили насчет врача?

— Мы вызовем его, как только откроется бюро.

— Очень разумно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — откликнулась Урсула. Она взяла его за лацканы пальто. — Вы очень милы, потому что не думаете, будто это сделал кто-то из нас. Мне так жаль, что он вас ударил. — Она поцеловала Аллейна и спокойно вышла из комнаты.

«Вот так приобретение! — подумал Аллейн, поглаживая щеку. — Можно записать в актив». В комнату вошел Маркинс.

— Все в сборе, сэр, — сказал он. — Если только вы не хотите, чтобы я поднял с постели миссис Эйсуорси и миссис Дак.

— С этим можно подождать до утра. Отправьте остальных спать, Маркинс. Сопроводите Джонсов до дома и присоединяйтесь ко мне в овчарне.

— Значит, вы идете.

— Боюсь, что да. Мы не можем ждать. Я сказал Грейсу.

— А он нам. И неплохо покрасовался этот парень. «Официально, — говорит, — мистер Аллейн отправляется спать. Но, между нами, он знает, что под лежачий камень вода не потечет. Короче, он будет работать в овчарне на месте преступления». Как вам это понравится? Взял и проговорился.

— Ему было приказано так поступить.

Маркинс в раздумье посмотрел на старшего по чину.

— Приглашаете явиться и снова напасть на вас? Очень рискованно.

— Вы делайте свое дело, и так, чтобы вас никто не видел. Я ненадолго.

— Очень хорошо, сэр. — Маркинс вышел, но снова заглянул в комнату. — Извините меня, мистер Аллейн, но так здорово работать с кем-нибудь в паре, особенно с вами.

— Я очень рад, что вы есть, Маркинс, — ответил Аллейн и, когда тот ушел, подумал: «Это не старина Фокс, но все же он славный парень».

Он услышал, как Дуглас важно произнес: «Спокойной ночи, Томми. Спокойной ночи, Клифф. Сообщите мне обо всем утром, не забудьте. И вы тоже, Маркинс».

— Хорошо, сэр, — отрывисто сказал Маркинс, — я запираю, сэр.

Аллейн вошел в холл. Оба Джонса и Маркинс находились в лестничном пролете. Дуглас и Теренция зажигали свечи.

— Капитан Грейс, — сказал Аллейн не слишком громко, — есть ли где-нибудь в доме такая вещь, как парафиновый радиатор? Извините за беспокойство, но мне бы он очень пригодился — для моей комнаты.

— Да, да, конечно, — откликнулся Дуглас, — я вас вполне понимаю, сэр. Где-то есть один, не так ли, Маркинс?

— Я достану его для мистера Аллейна, сэр, и принесу наверх.

— Нет, просто оставьте его здесь, в холле.

Аллейн взглянул на Дугласа, который явно подмигнул ему. Теренция Линн стояла у подножия ступенек, заслоняя пламя свечи ладонью. Она выглядела впечатляюще в своем рубиново-красном одеянии. Пламя мерцало сквозь ее тонкие пальцы, придавая им кроваво-красный оттенок. Ее лицо, освещенное снизу, приняло странное, почти трагическое выражение благодаря отбрасываемым вверх теням. Глаза, обведенные темными кругами над мерцающими скулами, казалось, остановили свой взгляд на Аллейне. Она круто повернулась и стала подниматься по лестнице. Темная фигура и мерцание свечи растаяли на площадке.

Аллейн зажег свечу.

— Не ждите меня, — обратился он к Дугласу. — Я запру свою дверь. Не забудьте постучать ко мне в половине пятого, пожалуйста.

— Не забуду, сэр. — Дуглас самодовольно кивнул. — Кажется, им очень нравится, что вы проводите ночь в овчарне. Маркинсу, и Томми, и компании. Довольно забавно.

— Очень, — сухо сказал Аллейн, — не забывайте, что мисс Линн и мисс Харм тоже должны в это поверить. Это важно.

— О-э-да. Все в порядке.

— Большое спасибо, Грейс. Увидимся, увы, не ранее половины пятого.

Дуглас понизил голос:

— Приятных снов, сэр. — Он хихикнул.

— Благодарю вас. Мне придется вначале кое-что записать.

— Спокойной ночи, мистер Аллейн.

— Спокойной ночи.

Аллейн направился в свою комнату, достал из шкафа два свитера и кардиган, натянул их на себя и надел твидовый пиджак. От свечи, которой он пользовался прошлой ночью, остался огарок всего в четверть дюйма. «Недурно для двадцати минут», — подумал он и зажег его. Он слышал, как Дуглас прошел в ванную, вновь появился в коридоре и постучал в дверь Теренции Линн. «Черт бы побрал его замашки светского волокиты!» — подумал Аллейн. Дуглас произнес: «Все в порядке, Терри? Уверена? Обещаешь? Тогда еще раз спокойной ночи». Его шаги проскрипели по коридору. Здесь он, видимо, столкнулся с Урсулой Харм, выходившей из комнаты Фабиана. Урсула что-то зашептала и кивнула, Дуглас тоже шепнул что-то и улыбнулся. Он погладил ее по голове. Она легонько опустила свою руку на его и на цыпочках прошла в свою комнату. Дуглас зашел в свою, и через минуту все стихло. Аллейн положил фонарь в один карман, дневник Артура Рубрика — в другой. Затем он тихо отправился вниз. Парафиновый радиатор был выставлен в холле. Он с сожалением миновал его и вышел на мороз. Было пять минут одиннадцатого.

Аллейн высветил фонарем Маркинса. Сидящий на груде пустых тюков, держа один из них на плечах, он имел неописуемый вид. Аллейн опустился рядом и выключил фонарь.

— Как было бы хорошо беседовать нормально, без сценического шепота, — пробормотал он.

— Я так понял, сэр, что вы хотите устроить ловушку для этого шутника. Я должен спрятаться, вмешаться в последний момент и взять его тепленьким.

— Минутку, — сказал Аллейн. Он стянул ботинки и тяжело уселся на пресс.

— Нам придется спрятаться.

— Обоим?

— Да. Может быть, скоро, а может быть, мы прождем чертовски долго. Вы залезайте в пресс. В ту половину, где дверца. И оставьте щелку для обзора. Я буду лежать вдоль него. Я вас попрошу накрыть меня этими грязными мешками. Не трогайте те, которые укладывал Лосс. Вот так.

Аллейн, помня рассказ Клиффа, расстелил три пустых мешка на полу за прессом. Он лег на них и открыл дневник Артура Рубрика, держа его у самого подбородка. Маркинс набросил на него сверху несколько тюков.

— Я включу фонарь, — прошептал Аллейн, — не будет ли заметен свет?

— Подождите, сэр. — И Маркинс набросил на плечи и голову Аллейна еще несколько тюков, — Теперь нормально, сэр.

Аллейн вытянулся, словно кошка, улегся на своем жестком ложе. Было ужасно душно, и от пыли хотелось чихнуть. Рядом с ним заскрипел пресс. Маркинс опустился в свое гнездо.

— Ну как? — прошептал Аллейн.

— Я хочу привязать кусок веревки, — ответил тот тихо, — тогда я смогу оставить его открытым.

После минутного молчания Аллейн позвал:

— Маркинс!

— Сэр!

— Сказать вам, на какую лошадь я поставил?

— Если хотите.

Аллейн сказал. Он услышал, как Маркинс присвистнул. «Подумать только!» — прошептал он.

Аллейн поднес фонарь к страницам открытого дневника Артура Рубрика. При ближайшем рассмотрении он оказался прекрасным альбомом в дорогом переплете с его инициалами на обложке. На титульном листе виднелась огромная надпись: «Артуру с преданной любовью от Флоренс, Рождество 1941».

Аллейн читал с трудом. Книга была в пяти дюймах от его носа, но Рубрик писал мелким и тонким почерком. Его своеобразный стиль проявился с первой строки.

Именно этим или еще более древним стилем, предположил Аллейн, он писал свои эссе.

«Декабрь 28, 1941. Я не могу не размышлять над тем странным обстоятельством, что я собираюсь посвятить этот дневник, дар моей жены, той цели, о которой я долго думал, но был чересчур медлителен или празден, чтобы добиться ее воплощения. Словно нерадивый ученик, я привлечен гладкостью бумаги и приветливостью бледно-голубых строк к выполнению задачи, которую обычный блокнот или тетрадь были бессильны заставить меня выполнить. Короче, я намереваюсь вести дневник. По моему суждению, в этом занятии есть, по крайней мере, одно преимущество: пишущий должен считать себя свободным, точнее, обязанным беспристрастно описать те чувства, надежды и тайную горечь, которые при других обстоятельствах остались бы нераскрытыми. Именно это я предполагаю сделать и верю, что люди, изучающие душевные болезни, приветствовали бы мое намерение как здоровое и мудрое».