— Да, пожалуй, — задумчиво согласилась она.

— Содержание Хантербери обходится недешево. Дядя Генри, когда он встретился с твоей тетей Лаурой, был человеком состоятельным. Да и она сама была богатой наследницей. Ей и твоему отцу досталось после родителей прекрасное состояние. Жаль, что твой отец так увлекся биржевыми спекуляциями.

Элинор вздохнула.

— Бедный папа, у него никогда не было делового чутья. Перед смертью денежные дела очень беспокоили его.

— Да, твоя тетя Лаура оказалась более деловой. Она вышла за дядю Генри, они купили Хантербери, и она как-то говорила мне, что ей всегда везло с помещением капитала.

— Дядя Генри по завещанию все оставил ей, не так ли?

Родди кивнул:

— Да, жаль, что он умер так скоро. А она так и не вышла замуж во второй раз. Верная душа, ничего не скажешь. И к нам всегда очень добра. Ко мне относилась так, словно я ее родной племянник. Если приходилось туго, она всегда меня выручала. К счастью, я не очень часто заставляю ее делать это.

— Со мной она тоже была очень щедра, — с благодарностью вставила Элинор.

— Тетя Лаура молодчина, — согласился Родди. — Но, видишь ли, Элинор, быть может, мы оба жили, ну… выше своих средств, что ли… Да и с работой тоже… Я, например, работаю у «Льюиса и Хьюма». Надрываться не приходится, и местечко это меня устраивает. Я сохраняю уважение к самому себе, ибо как-никак, а тружусь, но заметь, не беспокоюсь о будущем, потому что рассчитываю на тетю Лауру.

Элинор вздохнула:

— О нас тоже можно сказать, что мы пиявки.

— Чепуха! Просто нам давали понять, что со временем у нас будут деньги. Естественно, это отражается на нашем поведении.

Элинор раздумывала над чем-то.

— Ведь тетя никогда не говорила нам конкретно, как она распорядится своими деньгами.

— Да какое это имеет значение? Ведь мы собираемся пожениться, так что совершенно безразлично, поделит ли она состояние между нами или оставит его кому-то одному.

Он с нежностью улыбнулся и добавил:

— Все-таки хорошо, что мы любим друг друга. Ведь ты любишь меня, Элинор?

— Да.

Ответ ее прозвучал холодно, как по обязанности.

— Да, — передразнил ее Родди. — Ты просто прелесть, Элинор. Этакая снежная королева, ледяная и недоступная. Наверное, за это я тебя и люблю.

Элинор затаила дыхание, но голос ее звучал спокойно:

— Вот как?

— Да. — Родди нахмурился. — Некоторые женщины такие хваткие и наглые, просто до омерзения… или, наоборот, удержу не знают в своем собачьем обожании, ну, душат им человека, и только. Терпеть этого не могу! С тобой же я никогда ни в чем не уверен, в любой момент ты можешь окатить меня этим твоим холодным, отчужденным взглядом и заявить, что передумала, — и при этом даже глазом не моргнешь. Ты изумительна, Элинор. Такая законченная, изысканная, словно произведение искусства!.. Я думаю, наш брак будет очень счастливым… Мы любим друг друга, но не слишком. Мы хорошие друзья. В наших вкусах много общего. Мы знаем друг друга наизусть. Ты мне никогда не надоешь, потому что ты такая изменчивая, такая неуловимая. Я вот могу надоесть тебе, уж очень я заурядный.

Элинор покачала головой.

— Никогда ты не надоешь мне, Родди, никогда!

Родди поцеловал ее и сказал:

— Тетя Лаура неглупа и, наверное, сообразила, как у нас обстоит дело, хотя мы не были у нее с тех пор, как все между собой решили. Пожалуй, неплохой предлог поехать туда?

— Да, я как раз думала…

Родди закончил фразу за нее:

— …что мы бываем там реже, чем могли бы. Мне это тоже приходило в голову. Когда у нее случился первый удар, мы приезжали почти каждую неделю, а теперь не были там почти два месяца…

— Мы бы приехали немедленно, если бы она нас позвала.

— Да, разумеется. И мы знаем, что за ней хороший уход, и сиделка О’Брайен нравится ей. Но все равно, может быть, мы были немного невнимательны. Я говорю сейчас без всякой мысли о деньгах.

Элинор кивнула:

— Я знаю.

— Так что это гнусное письмо принесло какую-то пользу. Мы отправимся туда, чтобы защитить свои интересы. И еще потому, что действительно любим нашу дорогую старушку!

Он чиркнул спичкой и, поджигая письмо, задумчиво проронил:

— Интересно, чьих рук это дело?.. Кто-то «за нас», как мы говорили, когда были детьми. Что ж, всякое бывает… Матушка Джима Партингтона отправилась на Ривьеру, по уши влюбилась там в молодого врача-итальянца и оставила ему все состояние, до последнего фартинга. Джим с сестрами пробовали опротестовать завещание, да куда там…

Элинор улыбнулась:

— Тете Лауре нравится новый доктор, преемник доктора Рэнсома, но не до такой уж степени! Да и в этом противном письме говорится о девушке. Это, должно быть, Мэри.

— Мы поедем туда и сами все увидим, — завершил разговор Родди.

II

Сиделка О’Брайен, шурша всем, что было на ней накрахмаленного, проследовала из спальни миссис Уэлман в ванную комнату. Обернувшись через плечо, она сказала:

— Сию минуту поставлю чайник. Вы ведь не откажетесь от чашечки чая?

Сиделка Хопкинс и не собиралась отказываться:

— Я, милочка, всегда не прочь выпить чашечку. Что может быть лучше чашки хорошего крепкого чая!

О’Брайен, наполняя чайник водой и ставя его на газовую плитку, говорила:

— У меня все в этом шкафу — чайничек для заварки, чашки, сахар, а Эдна приносит мне свежее молоко два раза в день. Ни к чему без конца звонить и беспокоить прислугу. А плитка здесь замечательная, чайник закипает моментально.

О’Брайен была высокая рыжеволосая женщина лет тридцати, с ослепительно белыми зубами, веснушчатым лицом и милой улыбкой. Пациенты любили ее за бодрость и энергию. Хопкинс, медсестра, приходившая каждое утро, чтобы помочь в уходе за отличавшейся солидной комплекцией больной дамой, была добродушного вида женщина средних лет, производившая впечатление бойкой и смышленой.

Сейчас она одобрительно говорила:

— Этот дом поставлен как надо.

Другая кивнула, соглашаясь.

— Несколько старомодно кое-что, нет центрального отопления, но зато сколько угодно каминов, и девушки услужливы. Миссис Бишоп, домоправительница, держит горничных в ежовых рукавицах.

Хопкинс фыркнула:

— Эти теперешние девчонки сами не знают, чего хотят, а уж насчет работы…

— Мэри Джеррард хорошая девушка, — примирительно заметила О’Брайен. — Просто не знаю, что миссис Уэлман делала бы без нее. Слышали, как она требовала ее сегодня? Ну, что же, девочка мила, и обращение у нее приятное.

Хопкинс внесла свою лепту в беседу:

— Мне жалко Мэри. Этот несносный старик, ее папаша, делает все, чтобы отравить ей жизнь.

— Да уж, от старого черта доброго слова не дождешься, — согласилась О’Брайен. — А вот и чайник вскипел.

Не прошло и минуты, как горячий крепкий чай уже дымился. Сиделки расположились за столом в комнате О’Брайен, соседней со спальней миссис Уэлман.

— Мистер Уэлман и мисс Карлайл приезжают сегодня, — сообщила О’Брайен. — Утром пришла телеграмма.

— То-то я смотрю, — оживилась Хопкинс, — старая леди так возбуждена. Давненько они здесь не бывали, а?

— Уже больше двух месяцев. Милый джентльмен мистер Уэлман только выглядит чересчур гордым.

Хопкинс заявила:

— А я видела недавно ее фотографию в «Тэтлер» — с подругой в Ньюмаркете.

— Она ведь очень известна в обществе, правда? — поинтересовалась О’Брайен. — И всегда так чудно одета. Вы думаете, она действительно красивая?

— Трудно сказать, ведь эти светские дамы так мажутся, что и не сообразишь, каковы они на самом деле. Я лично считаю, что по внешности она и в подметки не годится Мэри Джеррард.

О’Брайен поджала губы и чуть-чуть склонила голову набок.

— Тут вы, может, и правы, но Мэри не хватает стиля.

На это Хопкинс назидательно заметила:

— Были бы тряпки, стиль будет.

Восседая над чашками с ароматным напитком, женщины ближе придвинулись друг к другу. О’Брайен рассказывала:

— Странная вещь случилась сегодня ночью. Я, знаете, вошла часа в два, чтобы, как всегда, поудобнее устроить бедняжку, а она и не спит. Как только увидела меня, сразу заговорила: «Фотографию, дайте мне фотографию». Я, сами понимаете, отвечаю: «Конечно, миссис Уэлман, но, может, лучше подождать до утра?» А она все свое: «Нет, я должна взглянуть на нее сейчас». Тогда я спросила: «А где это фото? Вы ведь хотите одну из фотографий мистера Родерика?» Но она так странно сказала: «Кого? Родерика? Нет, Льюиса». А потом начала приподниматься на подушках, да с таким трудом… Я приподняла ее, она достала ключи из маленькой шкатулки, что стоит возле ее постели на столике, и велела мне открыть второй ящик конторки, а там и правда фотография, большая, в серебряной рамке. И такой, знаете, красивый мужчина! А через все фото написано «Льюис». Старомодное все, конечно, видно, он снимался много лет назад. Я принесла фотографию ей, и она смотрела на нее долго, долго. Потом вздохнула и сказала мне, чтобы я убрала ее назад. И, поверите ли, когда я обернулась, она уже спала, да так сладко, ровно младенец.

— Думаете, это был ее муж? — с любопытством спросила Хопкинс.

— Вовсе нет! Сегодня утром я мимоходом поинтересовалась у миссис Бишоп, как звали покойного мистера Уэлмана, и она сказала, что Генри.

Женщины обменялись взглядами. У Хопкинс был длинный нос, и сейчас кончик его слегка подергивался от приятного возбуждения. Она размышляла вслух:

— Льюис, Льюис… Что-то я не могу припомнить здесь таких.