На следующей площадке он опять постоял в темноте; вновь миссис Ферн вышла из спальни и стала уговаривать мужа вернуться. Тот с прежним упрямством посоветовал ей возвращаться в постель и продолжил свой путь. Лунный свет, струившийся из маленького оконца, падал на лесенку, скрывавшуюся в нише на верхней площадке. Хозяин взбежал по ней с юношеской прытью, затем разжал кулак, вставил ключ в замок скрывавшейся в темноте двери, бесшумно повернул его и вошёл внутрь. Дверь осталась чуть приоткрытой. Вверх по той же лесенке осторожно двинулся и я. Ноги меня не слушались, поступь была нетвёрдой, но я сумел добраться до вершины без единого звука. Затем толкнул дверь и оказался в комнате – точнее, на чердаке.

В первое же мгновение я успел охватить взглядом все детали обстановки; в следующее – разгадать тайну «верхнего этажа». Каждый уголок комнатки был освещён ярким и холодным лунным светом. Скошенная крыша, подпираемая грубо отёсанными суковатыми балками. Чёрная ткань на стенах. Красный коврик в середине помещения, а на нём – ящичек с высокими серебристыми рукоятками. Перед гробиком в ярком сиянии лунного света согнулся в три погибели – скорбно, но явно не для святой молитвы – пожилой мужчина. Все мои чувства напряглись, словно натянутые струны.

Похолодев от ужаса, я шагнул в комнату. Хозяин вскочил на ноги, да так и остался стоять передо мной, не в силах произнести ни слова. Я заговорил первым:

– Итак, мистер Ферн, вы наконец-то разоблачены.

Он продолжал глядеть на меня, словно ожидая, пока из хаоса мыслей не составится вразумительного ответа. Затем вздохнул и с какой-то вялой покорностью произнёс:

– Да, наконец-то.

Я растерялся. Хозяин не оправдывался, – похоже, он был в замешательстве.

– При моём скромном участии закон настиг вас, мистер Ферн, и вам придётся ему подчиниться.

– Да, да, – тихо ответил он. – Вот уж три года исполнится в октябре, как я дурачу его, этот самый закон.

– О боже, как можете вы столь хладнокровно говорить о содеянном! – вскричал я. – Неужто сердце ваше так очерствело, что, даже совершив ужаснейшее убийство…

– Как вы сказали?! – воскликнул хозяин, поражённый моими последними словами. – Убийство? Да будьте вы прокляты! Пусть Бог осудит вас так же несправедливо, как вы меня осудили!

Он схватил меня своей огромной ручищей и принялся трясти за плечо. По лицу его потекли слёзы, а проклятия, казалось вырвавшиеся из глубин сердца, так и застыли на губах, не находя себе выхода. Я поглядел на него, на посеребрённый гробик, стоявший посреди этого заброшенного чердака, и вырвался из тисков.

– В таком случае, во имя общего нашего Судии, ответьте мне, что это такое? – Я указал на жуткий ящик.

Страсть его вдруг угасла. Он закрыл руками лицо и как слепой побрёл к середине комнаты. Затем опустил голову к гробику и сквозь слёзы принялся шептать какие-то ласковые слова, тут же сливавшиеся со всхлипываниями. Почувствовав какое-то движение за спиной, я обернулся и увидел миссис Ферн. Лицо её было таким же белым, как и падавший на него свет, но женщина держалась с достоинством, являя собой резкий контраст как с мрачным чердачным склепом, так и с самим видом сломленного горем мужа. Видно было, как быстро под длинной ночной рубашкой вздымается грудь, – в остальном хозяйка оставалась совершенно спокойной.

Бросив на меня быстрый взгляд, она подошла к мужу и обвила руками его шею. Он вздрогнул от прикосновения и склонил свою огромную взъерошенную голову ей на плечо. Глубина горя, потрясшего этого человека, была неизмерима: его необузданный темперамент открылся вдруг передо мной с совершенно неожиданной стороны. Она вытерла ему, как младенцу, ладонями слёзы с лица. А когда несколько мгновений спустя взгляды их обратились к маленькому окошку, указала на небо, по которому проплывали облака и где торжественная синева словно спряталась среди россыпи мерцающих звёзд, спасаясь от яркой луны. Он снизу вверх взглянул на жену, подобно бессловесной твари, требующей от высшего существа объяснения собственным невыразимым чувствам. В голосе миссис Ферн, ответившей на его немой вопрос, послышалась особенная теплота:

– Почему бы тебе не обратить взгляд твой – туда?

Мистер Ферн повернулся к гробу и закрыл руками лицо, словно защищаясь от мыслей, навеваемых видом звёздного неба.

– Потому что она – тут… – Грубый голос его дрожал. – Тельце, которое я обнимал, – здесь, губы и щёчки, которые я целовал, – здесь. Ты говоришь, что это – материя, а не дух. Дух – в вышине, такой же холодный и жуткий, как те божественные звёзды. Но ведь это тело я так лелеял, так любил. Эти яркие глаза… её голубые глаза, я сохранил их!

Он кивнул мне и продолжил свою печальную, но, как ни странно, весьма горделивую речь:

– В отношении меня, сэр, вы только что употребили страшное слово, которое само по себе подчас искушает оправдать его смысл. В чутье вам не откажешь, но в самый последний момент оно вас обмануло. Имя демона, погубившего моё дитя, – круп: я же лишь поцеловал её мёртвые веки. Пойдите в церковь: вы увидите там могильный камень с её именем, а окажись вы здесь три года назад, могли бы попасть и на похороны. Они спустили гроб в могилу – верно я говорю, жена? – но моей дорогой девочки в нём не было.

Мистер Ферн выпрямился, всем телом дрожа от возбуждения, и в порыве неожиданного красноречия продолжал свою речь:

– Неужели вы думаете, что я способен отдать мою красавицу червям на съедение, чтобы они выели ей глаза, уши, губы? Как мог я предать мою девочку стуже, буре, сырой земле? Разве эта старая крыша, которая защищала Люси при жизни, не способна дать ей приют сейчас, когда она сделалась тиха и безмолвна? Из одной древней книги я узнал, как бальзамируют мёртвых, сохраняя их облик на долгие годы. Я изготовил два гроба – один вставил в другой – и уложил её на мягкую подстилку из перьев. А потом вынул тело и перенёс его сюда. Пустой гроб закопали, а мы с женой провели здесь свою службу: стоны и слёзы были единственной нашей молитвой. Дитя моё всегда боялось бури: я приходил к ней каждый раз, как только начинался дождь и поднимался ветер. Сегодня жена начала уговаривать меня не ходить сюда: потому что вы остановились на ночь. Я терпел, но душа моя не могла успокоиться. Я должен был навестить её и пришёл – просто чтобы удостовериться, что ей хорошо и покойно среди бушующего урагана. Но вы, сэр, перехитрили меня. Моя жена – проницательная женщина – что-то такое прочла в вашем взгляде. Вы не были женаты, вам не приходилось терять родное дитя. Вы думаете, легко схоронить свою мёртвую девочку и больше уже никогда её не увидеть? О нет, сэр, ошибаетесь. Одна только мысль об этом способна разорвать мне сердце! О боже!

Он вновь склонил голову над крышкой гроба. Я шагнул к миссис Ферн и прошептал:

– Простите, я должен покинуть вас. Ухожу к себе в комнату. Утром мы увидимся?

Она кивнула, и я вышел.

* * *

Год спустя мы с конюхом Джорджем стояли на бэйтаунском кладбище у могильного камня, под которым нашли наконец пристанище останки маленькой Люси Ферн.

Тогда, на следующее утро после той памятной грозовой ночи, я отправился к приходскому священнику. Выслушав мой рассказ с профессиональным ужасом и чисто человеческим участием, он сделал затем всё, чтобы гробик с телом, три года пролежавшим на чердаке, обрёл последний приют.

И вот год спустя мы с Джорджем бок о бок стояли у могилы. Я помалкивал, а конюх бормотал – в своей привычной философской манере:

– Храни вас Господь, сэр: вы сделали доброе дело для нашего хозяина и его миссис. О нас давно уже перешёптывались в округе. Они всё равно не смогли бы жить счастливо с мёртвым телом, разлагающимся над головой. Как говорила моя мамаша, черви тоже хотят жить, и кто мы такие, чтобы лишать несчастных хлеба насущного? А знаете, маленькая Люси отдала Богу душу, когда за окнами бушевала буря, и непонятно было, кто воет громче – ветер ли за окном или наш хозяин. Миссис – нет: она из тех, кто привык проглатывать слёзы.

Этот козёл, дьявол его забери, был для мисс Люси ну словно игрушка. До чего ласков был с ней – ни дать ни взять ослик на пастбище. В ту ночь, когда она умерла, он впервые и выбежал – прямо под дождь. Миссис тут же снарядила меня за козлом, но, пока я притащил его, крошка уже испустила дух. С тех пор, как только начинается буря, наш козёл непременно убегает из дома. Привязывать его миссис не хочет, опять же из-за мисс Люси. Но и терять его нам теперь никак нельзя: ей, видите ли, взбрело в голову, будто душа девочки с этим козлом связана какой-то незримой нитью. И если он вдруг утонет в пруду, то и дух мисс Люси пропадёт вместе с ним. Хотя, храни вас Господь, сэр, не верю я в эти сказки про духов. Как говаривал мой папаша, тот «дух» только и хорош, который сидит в бутылке: он не холодком пробирает, а, наоборот, душу греет. Хорошенькая получилась могилка, сэр. Фиалки я посадил. Земля, она лучше нас знает, как приукрасить то, что в ней покоится.

– Решили и мы, сэр, последовать за вами, – послышался голос мистера Ферна.

С ним была и жена. Я посторонился, чтобы пропустить её к могильной плите. Некоторое время она очень спокойно и нежно глядела на надпись – так, словно любовалась чертами любимой дочери. Мистер Ферн нагнулся, сорвал фиалку и подал её жене.

Наступившую вдруг тишину нарушил порыв свежего весеннего ветерка: дыханием своим он донёс до нас безмолвное слово о вечной юности мира и нежно обнял могилку девочки, умершей едва успев расцвести – как весенний цветочек.

1889

Вот как это было

Эта женщина обладала даром медиума. Вот что она написала однажды:


Некоторые события, происшедшие в тот вечер, я помню очень отчётливо; другие похожи на туманный, прерывистый сон. Вот почему мне трудно связно рассказать то, что со мной тогда случилось. Я не имею ни малейшего представления, что заставило меня в тот день отправиться в Лондон и почему я вернулся так поздно. Все мои поездки в Лондон как бы слились в одну. Но начиная с той минуты, когда я вышел из поезда на своей маленькой станции, я помню всё чрезвычайно ясно. Мне кажется, я могу пережить всё заново – каждое мгновение.