– Похоже, тебе немного не по себе, дружище Кеннеди, – произнёс Бюргер.

– Ладно, старина, зажигай свечку! – нетерпеливо закричал Кеннеди.

– Очень странно, но я никак не могу различить по звуку, где ты стоишь. А ты можешь сказать, где я сейчас?

– Нет, кажется, что голос идёт со всех сторон.

– Да, если бы не верёвка, я бы даже не представлял, куда идти.

– Ну конечно, конечно! Слушай, старина, зажигай свет, и покончим с этой глупостью.

– А ты знаешь, Кеннеди, я, кажется, понял: больше всего на свете ты любишь две вещи. Первое – приключения, а второе – препятствия. Пожалуй, это неплохое приключение – искать выход из катакомб? А препятствием послужит темнота и две тысячи ложных поворотов, которые слегка затруднят поиски выхода. Но ты можешь не спешить, у тебя масса времени. А когда ты будешь время от времени отдыхать, подумай-ка о мисс Мэри Сандерсон и хорошо ли ты поступил с ней.

– Дьявол тебя забери, что ты имеешь в виду? – закричал Кеннеди.

Он перебегал с места на место в кромешной тьме, двигаясь небольшими кругами и растопырив руки.

– Прощай, – произнёс издевающийся голос. Он доносился всё с того же расстояния. – Я действительно считаю, Кеннеди, – даже после твоего рассказа, – что ты плохо обошёлся с этой девушкой. Правда, в этой истории была маленькая деталь, которую ты, возможно, не знал. А я могу её тебе сейчас прояснить. Мисс Сандерсон была обручена с бедным дуралеем-учёным, которого звали Юлиус Бюргер.

Раздался шорох и глухой звук шагов по каменным плитам. После этого на старую христианскую церковь упала тишина – тупая, тяжёлая тишина, которая окружила Кеннеди и сомкнулась над ним – так вода поглощает тонущего человека.

* * *

Два месяца спустя во многих европейских газетах была перепечатана следующая заметка:

Одним из самых знаменитых событий за последние годы является открытие новых римских катакомб, которые расположены на некотором расстоянии к востоку от хорошо известных захоронений Св. Каликстуса. Открытие этого места погребений чрезвычайно важно, так как содержит большое количество останков ранних христиан. Оно стало возможным благодаря энергии и проницательности д-ра Юлиуса Бюргера. Этот молодой немецкий исследователь стремительно занимает ведущее место среди авторитетных учёных, изучающих историю Древнего Рима. Но хотя д-р Бюргер первым опубликовал доклад о своём открытии, выяснилось, что в поисках катакомб его опередил другой исследователь, но гораздо менее удачливый. Как известно, несколько месяцев назад известный английский учёный Кеннеди внезапно исчез из своей квартиры, расположенной на Виа Корсо. Предполагалось, что он был вынужден покинуть Рим в связи с недавним нашумевшим скандалом. Но теперь выяснилось, что в действительности он пал жертвой своей горячей любви к археологии, где занимал выдающееся место среди учёных. Его тело было найдено в самом центре новых катакомб. Судя по плачевному состоянию его ног и обуви, несчастный скитался много дней по извилистым коридорам, которые делают эти подземные захоронения такими опасными для исследователей. Как было обнаружено, покойный джентльмен с непонятной опрометчивостью отправился в подземный лабиринт, не взяв с собой ни свечей, ни спичек. Поэтому его печальная судьба была естественным следствием собственного безрассудства. Следует добавить, что д-р Юлиус Бюргер был близким другом покойного, и это придаёт событиям ещё более печальный характер. Радость д-ра Бюргера по поводу выдающегося открытия, которое ему посчастливилось сделать, была в значительной степени омрачена тем несчастьем, которое произошло с его коллегой и товарищем.

1898

Из врачебной практики

– Обыкновенно люди умирают от тех болезней, изучением которых они всего усерднее занимались, – заметил доктор, обрезая кончик сигары со всею точностью и аккуратностью, свойственными людям его профессии. – Болезнь подобна хищному зверю, который, чувствуя, что его настигают, оборачивается и схватывает своего преследователя за горло. Если вы слишком усердно возитесь над микробами – микробы обратят на вас благосклонное внимание.

Я видел много таких примеров, и не только в случаях заразных болезней. Всем хорошо известно, что Листон, всю жизнь изучавший аневризм, в конце концов сам заболел им; я мог бы привести ещё целую дюжину других примеров. А что может быть убедительнее случая с бедным старым Уокером из Сент-Кристофера? Как, вы не слышали об этом? Впрочем, правда, вас тогда ещё на свете не было; но всё-таки удивительно, как скоро забываются подобные вещи. Вы, молодёжь, настолько поглощены интересами настоящего, что прошлое для вас как бы не существует, а между тем вы нашли бы там много интересного и поучительного.

Уокер был одним из лучших специалистов по нервным болезням в Европе. Вы, наверное, знакомы с его книжкой о склерозе. Она читается, как роман, и в своё время создала эпоху в науке. Уокер работал как вол. Не говоря уже о его громадной практике, он ежедневно по нескольку часов работал в клинике, да, кроме того, посвящал много времени самостоятельным научным исследованиям. Ну и жил он весело. Конечно, «De mortuis…» и так далее, но ведь его образ жизни ни для кого не был секретом. Если он умер сорока пяти лет, то зато в эти сорок пять лет он сделал столько, сколько другому не сделать и в восемьдесят. Можно было только удивляться, что при таком образе жизни он не заболел раньше. Когда же болезнь наконец настигла его, он встретил её с замечательным мужеством.

В то время я был его ассистентом в клинике. Однажды он читал студентам первого курса лекцию о сухотке спинного мозга. Объяснив, что один из первых признаков этой болезни заключается в том, что больной, закрыв глаза, не может составить пятки своих ног без того, чтобы не пошатнуться, он пояснил свои слова собственным примером. Я думаю, что студенты ничего не заметили. Но от меня не ускользнуло, насколько зловещи оказались результаты этого опыта для него самого. Он также заметил это, но дочитал лекцию, не обнаружив никаких признаков волнения.

Когда лекция кончилась, он зашёл ко мне в комнату и закурил сигарету.

– Ну-ка, исследуйте мои двигательные рефлексы, Смит, – попросил он.

Я постучал молоточком по его колену, но результат был не лучше того, какой получился бы, постучи я по подушке, лежащей на софе: нога его осталась неподвижной. Он опять закрыл глаза и сделал попытку составить пятки вместе, но при этом пошатнулся, точно молодое деревцо под яростным напором ветра.

– Так это, значит, не межрёберная невралгия, как я было думал, – сказал он.

Тут я узнал, что он уже страдал некоторое время летучими болями, и, следовательно, все признаки болезни были налицо. Я молча смотрел на него, а он всё пыхтел да пыхтел своей сигаретой. Он знал, что ему грозит неизбежная смерть, сопровождаемая более утончёнными и медленными страданиями, чем те пытки на медленном огне, каким подвергают пленника краснокожие. А ещё вчера всё улыбалось ему – человеку в полном расцвете сил, одному из самых красивых мужчин в Лондоне, у которого было всё: деньги, слава, высокое положение в свете. Он сидел некоторое время молча, окружённый облаком табачного дыма, с опущенными глазами и слегка сжатыми губами. Затем, медленно поднявшись на ноги, он махнул рукой с видом человека, делающего над собой усилие, чтобы отогнать тяжёлые думы и направить мысли на другой предмет.

– Лучше всего сразу выяснить вопрос, – сказал он. – Мне нужно сделать кое-какие распоряжения. Могу я воспользоваться вашей бумагой и конвертами?

Он уселся за мою конторку и написал с полдюжины писем. Не будет нарушением доверия, если я скажу вам, что эти письма не были письмами к товарищам по профессии. Уокер был человек холостой и, следовательно, не ограничивался привязанностью к одной женщине. Кончив писать письма, он вышел из моей маленькой комнатки, оставив позади себя все надежды и всё честолюбие своей жизни. А ведь он мог бы ещё иметь перед собой целый год неведения и спокойствия, если бы совершенно случайно не пожелал иллюстрировать свою лекцию собственным примером.

Целых пять лет длилась его агония, и он всё время выказывал замечательное мужество. Если когда-нибудь он и позволял себе в чём-то излишества, то теперь искупил это своим продолжительным мучением. Он вёл тщательную запись симптомов своей болезни и разработал самым всесторонним образом вопрос об изменениях глаза во время спинной сухотки. Когда его веки уже не подымались сами, он придерживал их одною рукою, а другою продолжал писать. Затем, когда он уже не мог управлять мышцами руки, он стал диктовать своей сиделке. Так, не переставая работать, умер на сорок пятом году жизни Джеймс Уокер.

Бедный Уокер страстно любил всевозможные хирургические эксперименты и старался проложить новые пути в этой отрасли медицины. Между нами, успешность его работ в этом направлении – вещь спорная, но, во всяком случае, он и в этой области работал с большим увлечением. Вы знаете Мак-Намару? Он носит длинные волосы и хотел бы, чтобы это объясняли тем, будто у него артистическая натура; на самом же деле он носит их, чтобы скрыть недостачу одного уха. Его отрезал у него Уокер, но только, пожалуйста, не говорите Мак-Намаре, что я сказал вам это.

Случилось это таким образом. Уокер занимался в то время изучением лицевых мышц и пришёл к заключению, что паралич их происходит от расстройства кровообращения. У нас в клинике в это время был как раз больной с очень упорным параличом лица, и мы употребляли всевозможные средства для его излечения: мушки, тонические и всякие другие средства, уколы, гальванизм – и всё без толку. Уокер вбил себе в голову, что если у больного отрезать ухо, то соответствующая часть лица будет более обильно снабжаться кровью и паралич будет излечен. Ему очень скоро удалось добиться согласия пациента на эту операцию.

Её назначили на вечер. Уокер, разумеется, чувствовал, что она носит характер довольно рискованного эксперимента, и не хотел, чтобы о ней много говорили прежде, чем выяснятся результаты. На операции присутствовало человек шесть докторов, между ними я и Мак-Намара. Посреди маленькой комнатки стоял узкий стол, на котором лежала подушка, покрытая клеёнкой, и было разостлано шерстяное одеяло, концы которого с обеих сторон спускались почти до полу. Единственным освещением комнаты были две свечи, стоявшие на маленьком столике возле изголовья. Дверь отворилась, и в комнату вошёл пациент; одна сторона его лица была гладка и неподвижна, другая же от волнения вся подёргивалась мелкой дрожью. Он лёг на стол, и на лицо ему наложили маску с хлороформом, между тем как Уокер при слабом свете свечей возился со своими инструментами. Доктор, хлороформировавший больного, стоял у изголовья, а Мак-Намара стоял сбоку для контроля над ним. Остальные сгруппировались около стола, готовые, если понадобится, оказать помощь.