– Comment? – вырвалось у потрясенного месье Бука.

– И вот к каким выводам я пришел. Все очень просто. У мистера Рэтчетта был враг, которого он боялся. Он описал этого врага мистеру Хардману и сказал ему, что попытка убийства, если таковая будет предпринята, произойдет, скорее всего, на вторую ночь после отъезда из Стамбула.

Я смею предположить, леди и джентльмены, что мистер Рэтчетт знал о своем враге гораздо больше, чем рассказал мистеру Хардману. Как и предполагал мистер Рэтчетт, враг попал на поезд в Белграде или, что тоже возможно, в Винковцах – через дверь, которую оставили открытой полковник Арбэтнот и мистер Маккуин, спускавшиеся в Винковцах на платформу. У убийцы была форма проводника спального вагона, которую он носил поверх своей обычной одежды, и ключ-вездеход, который позволил ему попасть в купе мистера Рэтчетта, несмотря на то что дверь была заперта изнутри. Мистер Рэтчетт находился под влиянием лекарства от бессонницы. Убийца с большой жестокостью несколько раз ударил его ножом и покинул купе через смежную дверь, которая вела в купе миссис Хаббард…

– Это именно так, – подтвердила американка, важно кивнув.

– Проходя через купе, он засунул орудие убийства в косметичку миссис Хаббард, а также, не заметив этого, потерял одну пуговицу со своей форменной куртки. После этого он выскользнул из купе в коридор. Поспешно запихнув форму в чемодан, который увидел в пустом купе, он спустя несколько минут в цивильном платье вышел из вагона, как раз перед тем, как поезд отправился со станции Винковцы. При этом он воспользовался тем же путем, каким вошел в вагон, – дверью рядом с вагоном-рестораном.

Все присутствующие затаили дыхание.

– А как же часы? – настойчиво спросил мистер Хардман.

– Как раз они-то и являются ключом ко всей этой истории. В Царьброде мистер Рэтчетт забыл перевести свои часы на час назад, как это надо было сделать. Его часы шли по восточно-европейскому времени, которое на один час опережает центрально-европейское. Таким образом, Рэтчетта убили в четверть первого, а не в четверть второго.

– Но это объяснение абсурдно, – воскликнул месье Бук. – А кто тогда говорил в купе без двадцати трех минут час? Это должен был быть голос или Рэтчетта, или убийцы.

– Совсем необязательно. Это мог быть… кто-то третий. Тот, кто пришел, чтобы поговорить с мистером Рэтчеттом, и нашел его мертвым. Он позвонил в звонок, чтобы позвать проводника, но потом испугался, что в убийстве обвинят именно его, и произнес эти слова как бы от имени Рэтчетта.

– C’est possible[79], — ворчливо согласился месье Бук.

– Вы что-то хотели сказать, мадам? – спросил Пуаро, посмотрев на миссис Хаббард.

– Честно сказать, я уже забыла, что хотела сказать. А вы что, думаете, что я тоже забыла перевести часы?

– Нет, мадам. Я думаю, что вы во сне почувствовали, как кто-то прошел через ваше купе. Позже вам приснился кошмар, что у вас в купе мужчина; вы неожиданно проснулись и вызвали проводника.

– Я думаю, что это вполне возможно, – согласилась миссис Хаббард.

Княгиня Драгомирова не спускала с Пуаро глаз.

– А как тогда вы объясните показания моей горничной, месье?

– Очень просто, мадам. Ваша горничная узнала в показанном ей платке ваш и попыталась – довольно неуклюже – прикрыть вас. Она действительно столкнулась в коридоре с мужчиной, но чуть раньше, когда поезд еще стоял в Винковцах. Она же сказала, что это произошло часом позже, надеясь, что таким образом обеспечивает вам стопроцентное алиби.

Княгиня склонила голову.

– Вы подумали обо всем, месье. Я… я преклоняюсь перед вами.

В вагоне повисла тишина. Поэтому все подпрыгнули, когда доктор Константин вдруг ударил рукой по столу.

– Нет, – воскликнул он. – Нет, нет и еще раз нет! Это объяснение не выдерживает никакой критики. В нем десяток слабых мест. Преступление было совершено по-другому, и месье Пуаро об этом знает!

Сыщик с любопытством посмотрел на врача.

– Вижу, – сказал он, – что мне придется изложить и вторую возможную разгадку. Но прошу вас, не торопитесь отказываться полностью от этой. Возможно, что позже вы с нею согласитесь.

И он опять повернулся лицом к аудитории.

– У этого преступления есть еще одно возможное объяснение, и вот как я к нему пришел.

Выслушав все ваши показания, я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и задумался. Некоторые моменты в ваших показаниях показались мне достойными внимания. Я уже перечислял их своим коллегам. Некоторые из них я для себя уже прояснил – например, жирное пятно в одном из паспортов и так далее. Сейчас я хочу поговорить о тех, что оставались неясными. Первое и самое главное – фраза, сказанная месье Буком за ланчем в первый день, когда мы выехали из Стамбула. Он заметил, что собравшаяся компания очень интересна тем, что она такая разношерстная – состоит из представителей разных национальностей и сословий.

Я согласился с ним, а потом, вспомнив эти его слова, задал себе вопрос, где же еще могла собраться подобная группа, если исключить вагон поезда? И ответил себе – только в Америке. В этой стране вполне возможно домашнее хозяйство, в котором есть итальянский шофер, английская гувернантка, нянька-шведка, горничная-француженка и так далее. И тогда я занялся «гаданием», то есть попытался подобрать каждому из вас роль в драме семьи Армстронгов – так же, как это делает режиссер, распределяя роли при постановке пьесы. И получил исключительно интересные и вполне вероятные результаты.

Кроме этого, я еще раз внимательно проанализировал про себя ваши показания, и результаты этого анализа оказались довольно любопытными. Начнем с мистера Маккуина. Моя первая беседа с ним была абсолютно удовлетворительна. Но во время второй он сделал довольно любопытное замечание. Я рассказал ему о том, как мы нашли письмо, в котором упоминалось дело Армстронгов, и он сказал: «Но как же так… – Потом замолчал и закончил: – Я хочу сказать, что держать при себе такое письмо – это было довольно неосторожно со стороны старика».

Я сразу же почувствовал, что сказать он собирался совсем другое. Давайте на минуту представим себе, что он хотел сказать: «Но как же так, его же должны были сжечь!» Однако это значит, что Маккуин заранее знал о письме и о том, что его должны были уничтожить. Иными словами, он был или убийцей, или сообщником убийцы. Очень хорошо.

Теперь возьмем камердинера. Он сказал, что его хозяин имел привычку пить снотворное, когда путешествовал поездом. Вполне возможно, но весь вопрос в том, принимал ли его Рэтчетт в свою последнюю ночь? Наличие под подушкой автоматического пистолета опровергает слова слуги. Совершенно очевидно, что Рэтчетт собирался бодрствовать всю ночь! И если ему подмешали какой-то наркотик, то это было сделано без его ведома. Кто это мог сделать? Все те же Маккуин или камердинер.

Теперь перейдем к показаниям мистера Хардмана. Я поверил всему, что он рассказал мне о себе, но когда дело дошло до методов, которые он использовал для охраны мистера Рэтчетта, я понял, что это полный абсурд. Единственным способом эффективной защиты была ночь, проведенная непосредственно в купе или где-то рядом, откуда была видна дверь этого купе. А его показания говорили только лишь о том, что никто из пассажиров других вагонов не мог совершить убийство Рэтчетта. Таким образом, подозрение падало лишь на пассажиров вагона Стамбул – Кале. Этот факт показался мне довольно любопытным и труднообъяснимым, поэтому я решил вернуться к нему позже.

Думаю, что вы все уже слышали, что мне случайно удалось подслушать часть беседы между мисс Дебенхэм и полковником Арбэтнотом. Интересным мне показалось то, что полковник Арбэтнот называл ее Мэри и явно хорошо ее знал. Но подразумевалось, что они впервые встретились только за несколько дней до этого – а я знаю англичан, похожих на полковника. Даже если они влюбляются в девушку с первого взгляда, то идут к цели не торопясь и с достоинством. Пытаться ускорить процесс не в их стиле. Поэтому я решил, что на самом деле полковник с мисс Дебенхэм хорошо знают друг друга, но почему-то предпочитают притворяться незнакомыми. Еще одно маленькое обстоятельство: мисс Дебенхэм с легкостью употребляет термин «разговор по магистральному кабелю», применяемый к трансатлантическим телефонным разговорам. А ведь мисс Дебенхэм сказала мне, что никогда не бывала в Штатах.

Возьмем еще одну свидетельницу. Миссис Хаббард сказала нам, что, лежа в кровати, не могла видеть, закрыта или открыта смежная дверь, поэтому попросила проверить это мисс Олссон. И хотя ее заявление верно для купе под номерами два, четыре, двенадцать или любого другого под четным номером, в которых засов расположен под ручкой двери, – в купе с нечетными номерами, таком, как, например, номер три, засов располагается над ручкой двери, поэтому висящая на ручке косметичка не могла его закрывать. Это заставило меня прийти к выводу, что миссис Хаббард выдумывает то, чего никогда не происходило в действительности.

Теперь позвольте мне сказать пару слов о времени. С моей точки зрения, самым интересным было то, в каком месте нашли испорченные часы, – в кармане пижамы Рэтчетта. Более неудобное место трудно себе представить, особенно если над изголовьем есть специальный крючок для часов. Поэтому я был абсолютно уверен, что часы положили в этот карман специально, предварительно изменив на них время. Поэтому убийство никак не могло произойти в четверть второго утра.

Так что же, оно произошло раньше? Если быть абсолютно точным, в двенадцать тридцать семь? Аргумент, который мой друг месье Бук выдвигает в поддержку этого предположения, – громкий вскрик, который разбудил меня. Но если Рэтчетт находился под воздействием наркотика, то он не мог кричать. А если он мог кричать, то мог и попытаться каким-то образом защитить себя, начав борьбу с убийцей. Никаких следов этой борьбы в купе не обнаружено.