Агата Кристи - Убийство в «Восточном экспрессе»

– Нет, нет, я не имею никакого отношения к вчерашнему убийству. Я не выходил из купе. Зануда англичанин подтвердит мои слова. Я не убивал этого мерзавца Рэтчетта. У вас нет никаких улик против меня.

Пуаро, писавший что-то на клочке бумаги, поднял глаза и спокойно сказал:

– Отлично. Вы можете идти.

Фоскарелли тревожно переминался с ноги на ногу и не уходил.

– Вы же понимаете, что это не я… Что я не мог иметь никакого отношения к убийству.

– Я сказал: вы можете идти.

– Вы все сговорились! Хотите пришить мне дело из-за какого-то мерзавца, по которому давно электрический стул плачет. Просто позор, что он тогда избежал наказания. Вот если б я очутился на его месте… если б меня арестовали…

– Однако арестовали не вас. Вы же участвовали в похищении ребенка.

– Да что вы говорите! На эту малышку все нарадоваться не могли. Она звала меня Тонио. Залезет, бывало, в машину и держит руль, будто правит. Все ее обожали, весь дом! Даже до полиции под конец это дошло. Прелесть что за девчушка!

Голос его задрожал. На глаза навернулись слезы. Фоскарелли круто повернулся и быстро вышел из вагона.

– Пьетро! – позвал Пуаро. Официант подбежал к нему.

– Позовите шведскую даму – место десятое.

– Слушаюсь, мсье.

– Еще одна? – воскликнул мсье Бук. – Ах нет, это невероятно. Нет, нет и не говорите! Это просто невероятно.

– Друг мой, мы должны все узнать. Даже если в результате окажется, что у всех без исключения пассажиров были причины желать смерти Рэтчетта, мы должны их узнать. Ибо это единственный путь разгадать убийство.

– У меня голова идет кругом! – простонал мсье Бук.

Бережно поддерживая под руку, официант доставил плачущую навзрыд Грету Ольсон. Рухнув на стул напротив Пуаро, она зарыдала еще сильнее, сморкаясь в огромный носовой платок.

– Не стоит расстраиваться, мадемуазель, – потрепал ее по плечу Пуаро. – Скажите нам правду – вот все, что нам требуется. Ведь вы были няней Дейзи Армстронг.

– Верно… – сквозь слезы проговорила несчастная шведка. – Это был настоящий ангелочек – такая доверчивая, такая ласковая!.. Она знала в жизни только любовь и доброту, а этот злодей похитил ее… и мучил… А ее бедная мать… и другая малышка, которая так и не появилась на свет. Вам этого не понять… вы не видели… Ах, если бы вы тогда были там… если бы вы пережили эти ужасы… Нужно было сказать вам утром всю правду… Но я побоялась. Я так обрадовалась, что этот злодей уже мертв… что он не может больше мучить и убивать детей. Ах, мне трудно говорить… я не нахожу слов…

Рыдания душили ее.

Пуаро снова ласково потрепал ее по плечу:

– Ну, ну… успокойтесь, пожалуйста… я понимаю… я все понимаю… право же, все. Я больше ни о чем не буду вас спрашивать. Мне достаточно, что вы признали правду. Я все понимаю, право же.

Грета Ольсон, которой рыдания мешали говорить, встала и, точно слепая, стала ощупью пробираться к выходу. Уже в дверях она столкнулась с входившим в вагон мужчиной.

Это был лакей Мастермэн. Он подошел к Пуаро и, как обычно, спокойно и невозмутимо обратился к нему:

– Надеюсь, я вам не помешал, сэр. Я решил, что лучше прямо прийти к вам и поговорить начистоту. Во время войны я был денщиком полковника Армстронга, потом служил у него лакеем в Нью-Йорке. Сегодня утром я сказал вам неправду. Я очень сожалею об этом, сэр, и поэтому решил прийти к вам и повиниться. Надеюсь, сэр, вы не подозреваете Тонио. Старина Тонио, сэр, он и мухи не обидит. Я действительно могу поклясться, что прошлой ночью он не выходил из купе. Так что, сами понимаете, сэр, он никак не мог этого сделать. Хоть Тонио и иностранец, но он сама доброта – он вовсе не похож на тех итальянских головорезов, о которых пишут в газетах.

Мастермэн замолчал. Пуаро посмотрел на него в упор:

– Это все, что вы хотели нам сказать?

– Все, сэр.

Он еще минуту помедлил, но, видя, что Пуаро молчит, сконфуженно поклонился и, секунду поколебавшись, вышел из вагона так же незаметно и тихо, как вошел.

– Просто невероятно! – сказал доктор Константин. – Действительность оставляет позади детективные романы, которые мне довелось прочесть.

– Вполне согласен с вами, – сказал мсье Бук. – Из двенадцати пассажиров девять имеют отношение к делу Армстронгов. Что же дальше, хотел бы я знать? Или, вернее, кто же дальше?

– А я, пожалуй, могу ответить на ваш вопрос, – сказал Пуаро. – Смотрите, к нам пожаловал американский сыщик мистер Хардман.

– Неужели он тоже идет признаваться?

Пуаро еще и ответить не успел, а американец уже стоял у стола. Он понимающе подмигнул присутствующим и, усаживаясь, протянул:

– Нет, вы мне объясните, что здесь происходит? Настоящий сумасшедший дом.

Пуаро хитро на него посмотрел:

– Мистер Хардман, вы случайно не служили садовником у Армстронгов?

– У них не было сада, – парировал мистер Хардман, буквально истолковав вопрос.

– А дворецким?

– Манеры у меня неподходящие для дворецкого. Нет, я никак не связан с Армстронгами, но сдается мне, я тут единственное исключение. Как вы это объясните? Интересно, как вы это объясните?

– Это, конечно, несколько странно. – Пуаро был невозмутим.

– Вот именно, – поддакнул мсье Бук.

– А как вы сами это объясняете, мистер Хардман? – спросил Пуаро.

– Никак, сэр. Просто ума не приложу. Не может же так быть, чтобы все пассажиры были замешаны в убийстве, но кто из них виновен, ей-ей, не знаю. Как вы раскопали их прошлое – вот что меня интересует.

– Просто догадался.

– Ну и ну!.. Да я теперь про вас на весь свет растрезвоню.

Мистер Хардман откинулся на спинку стула и восхищенно посмотрел на Пуаро.

– Извините, – сказал он, – но поглядеть на вас, в жизни такому не поверишь. Завидую, просто завидую, ей-ей.

– Вы очень любезны, мистер Хардман.

– Любезен не любезен, а никуда не денешься – вы меня обскакали.

– И тем не менее, – сказал Пуаро, – вопрос окончательно не решен. Можем ли мы с уверенностью сказать, что знаем, кто убил Рэтчетта?

– Я пас, – сказал мистер Хардман, – я в этом деле не участвую. Восхищаюсь вами, что да, то да, но и все тут. А насчет двух остальных вы еще не догадались? Насчет пожилой американки и горничной? Надо надеяться, хоть они тут ни при чем.

– Если только, – Пуаро улыбнулся, – мы не определим их к Армстронгам, ну, скажем, в качестве кухарки и экономки.

– Что ж, меня больше ничем не удивишь. – Мистер Хардман покорился судьбе. – Настоящий сумасшедший дом, одно слово!

– Ах, друг мой, вы слишком увлеклись совпадениями, – сказал мсье Бук. – Не могут же все быть причастны к убийству.

Пуаро смерил его взглядом.

– Вы не поняли, – сказал он. – Совсем не поняли меня. Скажите, вы знаете, кто убил Рэтчетта?

– А вы? – парировал мсье Бук.

– Да, – кивнул Пуаро. – С некоторых пор – да. И это настолько очевидно, что я удивляюсь, как вы не догадались. – Он перевел взгляд на Хардмана и спросил: – А вы тоже не догадались?

Сыщик покачал головой. Он во все глаза глядел на Пуаро.

– Не знаю, – сказал он. – Я ничего не знаю. Так кто же из них укокошил старика?

Пуаро ответил не сразу.

– Я попрошу вас, мистер Хардман, – сказал он, чуть помолчав, – пригласить всех сюда. Существуют две версии этого преступления. Я хочу, когда все соберутся, изложить вам обе.

Пассажиры один за другим входили в вагон-ресторан и занимали места за столиками. У всех без исключения на лицах были написаны тревога и ожидание. Шведка все еще всхлипывала, миссис Хаббард ее утешала:

– Вы должны взять себя в руки, голубушка. Все обойдется. Не надо так расстраиваться. Если даже среди нас есть этот ужасный убийца, всем ясно, что это не вы. Надо с ума сойти, чтобы такое на вас подумать! Садитесь вот сюда, а я сяду рядышком с вами, и успокойтесь, ради бога.

Пуаро встал, и миссис Хаббард замолкла.

В дверях с ноги на ногу переминался Пьер Мишель:

– Разрешите остаться, мсье?

– Разумеется, Мишель.

Пуаро откашлялся:

– Дамы и господа, я буду говорить по-английски, так как полагаю, что все вы в большей или меньшей степени знаете этот язык. Мы собрались здесь, чтобы расследовать убийство Сэмюэла Эдуарда Рэтчетта – он же Кассетти. Возможны две версии этого преступления. Я изложу вам обе и спрошу присутствующих здесь мсье Бука и доктора Константина, какую они сочтут правильной.

Все факты вам известны. Сегодня утром мистера Рэтчетта нашли убитым – он был заколот кинжалом. Нам известно, что вчера в двенадцать тридцать семь пополуночи он разговаривал из-за двери с проводником и, следовательно, был жив. В кармане его пижамы нашли разбитые часы – они остановились в четверть второго. Доктор Константин – он обследовал тело – говорит, что смерть наступила между двенадцатью и двумя часами пополуночи. В половине первого, как все вы знаете, поезд вошел в полосу заносов. После этого покинуть поезд было невозможно.

Мистер Хардман – а он сыщик нью-йоркского сыскного агентства (многие воззрились на мистера Хардмана) – утверждает, что никто не мог пройти мимо его купе (купе номер шестнадцать в дальнем конце коридора) незамеченным. Исходя из этого мы вынуждены заключить, что убийцу следует искать среди пассажиров вагона Стамбул – Кале. Так нам представлялось это преступление.

– То есть как? – воскликнул изумленный мсье Бук.

– Теперь я изложу другую версию, полностью исключающую эту. Она предельно проста. У мистера Рэтчетта был враг, которого он имел основания опасаться. Он описал мистеру Хардману своего врага и сообщил, что покушение на его жизнь, если, конечно, оно произойдет, по всей вероятности, состоится на вторую ночь по выезде из Стамбула.

Должен вам сказать, дамы и господа, что Рэтчетт знал гораздо больше, чем говорил. Враг, как и ожидал мистер Рэтчетт, сел на поезд в Белграде или в Виньковцах, где ему удалось пробраться в вагон через дверь, которую забыли закрыть полковник Арбэтнот и мистер Маккуин, выходившие на перрон в Белграде. Враг этот запасся формой проводника спальных вагонов, которую надел поверх своего обычного платья, и вагонным ключом, который позволил ему проникнуть в купе Рэтчетта, несмотря на то что его дверь была заперта. Мистер Рэтчетт не проснулся – он принял на ночь снотворное. Человек набросился на Рэтчетта с кинжалом, нанес ему дюжину ударов и, убив, ушел из купе через дверь, ведущую в купе миссис Хаббард…