Она пожала плечами:

– Так или иначе, надо что-то делать. Очень скоро они закончат осматривать другие помещения, и тогда… – Проведя пальцем по горлу, она взглянула на меня. – Я могла бы, конечно, позвать моих слуг, собрать вокруг гостей и на виду у всех вывести вас из клуба. Пусть Галан только попробует помешать. Ему же будет хуже…

Она, снова прищурившись, задумчиво уставилась на меня. Я покачал головой:

– Не пойдет. Это будет предупреждение Галану. Он может не принять бой, а просто-напросто удрать, не дожидаясь приезда полиции.

– Милый мальчик! – шепнула она. – Вы нравитесь мне все больше и больше. Тогда хватит ли у вас выдержки попробовать выйти через парадную дверь переодетым? Я пойду с вами. Сделаем вид, что вы мой… любовник.

– С удовольствием, – сказал я, – хотя бы сделаю вид.

Она проигнорировала мою реплику, только поджала губы.

– Это будет опасно. Если вас поймают…

Мною снова овладело безрассудное желание пожонглировать динамитными шашками.

– Поверьте мне, мадемуазель, – сказал я искренне, – сегодня я получил такое удовольствие, какого не испытывал уже лет пять или шесть. Такое приключение должно иметь достойный финал… У вас есть что-нибудь выпить?

– Вы хорошо подумали?… Ну что ж! Вам придется бросить свои пальто и шляпу здесь, я достану вам другие. Вы должны снять бинты и натянуть шляпу на пластырь; я думаю, рана кровоточить не будет. У вас не рубашка, а настоящие лохмотья, прикройте ее хорошенько… Маска у вас есть?

– Потерял где-то. Наверное, во дворе.

– Я принесу вам другую, она прикроет все ваше лицо. И вот еще что. Они, конечно, поставили у дверей усиленную охрану и наверняка спрашивают у каждого выходящего ключ. Я достану вам другой. Придется немного подождать. А пока – коньяк в шкафчике у туалетного столика.

Она быстро вышла, но на этот раз не заперла за собой дверь. Я встал. Боль родилась в затылке и одуряющими волнами нахлынула на глаза; в ногах все еще не было твердости. Но возбуждение всей этой ночи поддержало меня. Я прислонился к краю шезлонга и стоял так, пока пол не перестал ходить подо мной ходуном и комната не остановила своего бешеного вращения. Тогда я неуверенным шагом дошел до шкафчика, который она показала.

Это оказался коньяк «Наполеон» 1811 года в корзинке серебряной филиграни. Вспомнив, как накануне ночью мы пили бренди под недовольным взглядом хозяйки, я подумал, что вся эта игра безумно смешна. Хватанув хорошую порцию коньяка, я почувствовал, как тепло разливается по жилам. Уже лучше. Я налил себе еще – и вдруг увидел свое отражение в зеркале над туалетным столиком… Боже! Настоящий призрак! Будто после недельного загула, бледный как смерть, на голове повязка, рубашка разорвана и вся в кровавых пятнах… Этот мерзавец располосовал мне ножом рукав пиджака от плеча до локтя. Еще бы пару дюймов в сторону… Я чокнулся со своим отражением и залпом выпил все, что было в стакане. Ого! Отражение в зеркале несколько смазалось. В таком состоянии коньяк действует непредсказуемо.

Совершенно непроизвольно я сделал какое-то неуклюжее танцевальное па и неожиданно для себя расхохотался. Золоченые аисты и павлины на стенных панелях стали поглядывать на меня уже дружелюбнее. Я заметил, как вьется дымок благовоний над бронзовыми сосудами, и почувствовал, что духота становится невыносимой.

Вскоре вернулась Мари Августин. Она принесла мягкую черную шляпу огромного размера, которую, наверное, стащила у какого-нибудь гостя, и длинный плащ. Когда все приготовления были закончены, мы встали перед зеркалом; оставалось только надеть маски. Она выключила весь свет, кроме нарядной серебряной лампы в виде пагоды, стоявшей на туалетном столике…

В полутьме сразу стала заметна тишина этой комнаты. Я с трудом улавливал чуть слышное наигрывание оркестра где-то за стенами. Она повернула ко мне лицо, при свете серебряной лампы оно было цвета старой слоновой кости. Брови ее поднялись высокими тонкими дугами, губы были накрашены темно-красной помадой…

– А когда мы минуем входную дверь, – спросила она, – куда потом?

– Вниз, в музей. Я должен посмотреть на нож, – ответил я. Я никак не мог себе простить, что не подумал о кинжале. – Потом к телефону… Дайте-ка лучше ваш револьвер мне.

Она отдала мне оружие, едва уловимо притронувшись ко мне кончиками пальцев; но я, как мне ни хотелось, не имел права даже посмотреть на нее. Я вспомнил душную гостиную с набитой конским волосом мебелью, потом из тумана выплыл фантастический блеск «Тысяча и одной ночи»… Мари медленно протянула руку к цепочке выключателя лампы.

– Я ношу черную, – проговорила она, прилаживая маску. – Это потому, что у меня никогда не было любовника.

На мгновение в прорезях маски блеснули непроницаемые глаза. Потом свет погас…

Когда мы подошли к двери, она, жестом остановив меня, первой выглянула в контору. Потом кивнула, и я прошел за ней через полутемную комнату, увешанную сказочными коврами, к стеклянной двери в коридор. В руке у меня был серебряный ключ, принадлежавший, как объяснила Мари Августин, одному члену клуба, который недавно уехал в Америку. Звуки оркестра становились громче и возвращали нас в хрупкую иллюзорность мира, населенного призраками в разноцветных масках. Наступила ночь, и веселье было в самом разгаре…

Теперь весь этот шум хлынул нам навстречу, чтобы поглотить нас. В конце прохода виднелась огромная арка – вход в зал. Смех перемешивался с говором людей, шумным дыханием и звоном бокалов. Шум был приглушенным, но это только усиливало его неистовое возбуждение. Вдруг прорывался чей-нибудь голос, но тут же покрывался общим гомоном. С другого конца зала оркестр катил тяжелые, сладковато-тошнотворные волны музыки… Мы уже вошли в зал и теперь шли под высокими арками черного мрамора, между зеркалами, хитроумно расположенными так, чтобы аркада казалась бесконечной. У меня снова появилась та же иллюзия подводных сумерек, что и в музее восковых фигур; но только теперь в этих сумерках плавали призраки. Черные маски, зеленые маски, красные маски, фантастически дробящиеся в зеркалах. Двигающиеся рука об руку фигуры, шелковистые сукна, шелест платьев, другие фигуры, сидящие по углам и многократно умноженные зеркалами, тускло тлеют кончики сигарет…

Я взглянул на Мари Августин; она взяла меня под руку. И она тоже была призрачной. В ближайшем ко мне зеркале появилась рука без тела. Она наклоняла обернутую салфеткой бутылку, и кто-то смеялся. Там были альковы с низкими стеклянными столиками, освещенными снизу, и свет переливался мягкими красками вина в бокалах с искрящимися пузырьками, и снизу освещались лица, веселые или сосредоточенные лица неподвижно сидевших там людей…

У одной из колонн стояла белая маска, держа руку во внутреннем кармане пиджака. Еще одна белая маска беззвучно скользила в коридоре. Благодаря зеркалам создавалось впечатление, что она проходит многие мили под сводами арок. Оркестр ревел и бренчал теперь почти над нашими головами… Мелькавшие за пальмами и похожие на духов оркестранты все были в белых масках…

Я почувствовал, как Мари Августин крепко сжала мою руку. Ее нервозность заставляла меня держаться, пока мы не спеша пересекали зал, но мне казалось, что белые маски смотрят мне в спину. Интересно, как это – получить в спину пулю из пистолета с глушителем? При таком шуме никто не услышит даже слабого хлопка. Стоит только выстрелить, и тебя унесут тихо и незаметно, как пьяного, когда ты мешком свалишься на пол…

Я старался двигаться неторопливо. Бешено стучало сердце, и выпитый коньяк, казалось, теперь только дурманил голову. Войдет ли пуля в спину без боли или воткнется раскаленным железом? Будет ли…

Шум стихал. Я чувствовал теперь запах цветов, перекрывавший духоту и косметику, им тянуло из прохода в другом конце зала. Мы вышли в гостиную. Я смотрел прямо в лицо двум апашам в белых масках, по-прежнему сидевшим в алькове и не спускавшим глаз с дверей. Освещенные красно-черным мигающим светом, исходящим от бронзовых сатиров, белые маски встали…

Я сжал револьвер в кармане.

Они вразвалку двинулись навстречу. Пристально оглядели нас и прошли мимо…

По гостиной, в сторону фойе, мы шли очень медленно. Не может быть, чтобы все это происходило наяву! У меня вспотели ладони, а моя спутница один раз споткнулась на ровном месте. Если они обнаружат, что она помогает мне… Тук-тук – это наши шаги по ступеням, или это стучит мое сердце? Или то и другое…

– Ваш ключ, мсье? – спросил голос сбоку. – Мсье уходит?

Я был к этому готов, и все же зловещее «Мсье уходит?» прозвучало для меня изощренным издевательством. «Мсье никуда не уходит, – вот что я услышал в этой фразе, – он останется здесь навсегда». Я подал белой маске ключ.

– А, – сказала она, – мсье Дарзак! Благодарю вас, мсье.

Потом белая маска подалась назад, как только Мари Августин показала ему свой ключ, – слуга узнал ее и побежал открывать дверь. Последний взгляд на мраморные колонны в фойе, на тяжелые голубые драпировки, на ухмыляющиеся белые маски, потом звуки музыки затихли – мы были за стенами клуба…

На мгновение мной овладела слабость. Я прислонился головой к кирпичной стене, чувствуя, как из коридора веет живительной прохладой.

– Милое дитя, – прошептала Мари Августин. Я не мог рассмотреть ее в темноте, но почувствовал, как она прижалась ко мне плечом. По жилам пробежало поющее и пляшущее чувство торжества. Мы победили Галана! Мы его победили!

– Куда теперь? – услышал я ее шепот.

– В музей. Надо взглянуть на нож. Потом я позвоню Бенколину. Он ждет во Дворце Правосудия… Мы, наверное, должны обойти кругом, чтобы войти в музей через главный вход?

– Нет. У меня есть ключ к двери в проход. Но он единственный, все остальные должны выходить другим путем.

Она повела меня к задней двери в музей. Я чувствовал, как по телу стекают струйки пота; снова заныла рана и, кажется, пошла кровь. Но радость спасения придавала всему этому оттенок торжества. Шрамы украшают победителя… Я сказал: