Вы способны понять этого человека? — воскликнул Бенколен, с силой опустив кулак на подлокотник кресла. — Мсье Огюстен совершенно прав: восковые фигуры околдовывают сознание, погружают в мир иллюзий. Они дарят нам ужас или веселье, но иногда порождают возвышенные идеи, в зависимости от нашего характера. Но ни на кого восковые куклы не произвели такого впечатления, как на этого старого солдата, постоянно живущего своими воспоминаниями. Наконец-то он явственно услышал прошлое. Оно наяву предстало перед его взором. Вот он спускается в галерею ужасов. Там — ни души. Он стоит в одиночестве, но для него это не галерея ужасов. Мартель увидел людей, которые убивали или которых убивали во имя торжества идеи. Он видит, как жестокость или безумие обретают своего рода ужасающее величие. Он видит суровых организаторов революционного террора, наблюдающих, как головы казненных падают в корзину у гильотины. Он видит, как испанская инквизиция безжалостно сжигает еретиков во славу Божию. Он видит Шарлотту Корде, убивающую Марата, и Жанну д’Арк, всходящую на костер. Все это свершается во имя идеала — ужасного кодекса чести, которым невозможно поступиться. Вот что там сумел увидеть граф Мартель, единственный из всех побывавших в музее людей.

Вот он, как на параде, стоит прямо, в своем черном плаще, сняв шляпу. Он чувствует, что тяжесть всего, во что он свято верил, давит на его плечи. Он вспоминает о своей дочери, о содеянном ею зле. Музей пуст. Через несколько секунд, но граф об этом не знает, свет будет погашен. Он знает лишь то, что вот-вот эта проститутка, убийца, содержательница борделя (именно такой он видит с вою дочь) должна появиться. Полковник слышит последнюю дробь барабанов, поступь героического прошлого, поднявшегося из своих могил. Да исполнится воля Твоя!.. Он медленно проходит с обнаженной головой к фигуре Марата и вырывает нож из его груди.

Глава 19

ОДНА КАРТА НА ЦИАНИСТЫЙ КАЛИЙ

Некоторое время Бенколен молчал, уставившись на ковер. Мы ощутили присутствие среди нас старого безумца. Мы видели застывшие черты его лица, каменный подбородок и железный взгляд.

— Не странно ли, что полковник упорно продолжал свое служение символам? — тихо спросил детектив. — Убив свою дочь, он бросил ее тело в лапы Сатира. Отец принес ее в жертву. Он увидел Сатира, когда спускался вниз по лестнице. Ему было известно о существовании фальшивой стены и двери в переход. Все способствовало претворению в жизнь его замысла. Мадемуазель Огюстен включила свет в тот момент, когда Клодин Мартель находилась в переходе. Полковник видит ее, наносит удар, и в то же мгновение мадемуазель Прево открывает дверь со стороны бульвара. Впрочем, вам это уже известно.

Теперь вам понятно, почему он хотел завладеть серебряным ключом и почему так отчаянно искал его? Имя Мартель должно остаться честным! Граф мог принести дочь в жертву своим слепым богам. Он был способен бросить ее труп в объятия Сатира, оставить ее среди монстров в паноптикуме как наиболее подходящем для нее месте. Пусть об этом знает весь мир. Но истинный мотив убийства должен остаться между ним и его безглазыми богами. Он мстил ради призраков, мир не должен знать причину. Это была тайна Мартеля. Если станет известно о серебряном ключе, то на весь свет будет провозглашено — женщина из рода Мартель шлюха и сводница.

Бенколен печально улыбнулся и прикрыл ладонью глаза.

— Вы потребуете дальнейших объяснений? Но увы, я не могу ничего добавить к сказанному. Очевидно, он убил Галана, потому что наивно полагал, будто Галан — единственный, кто способен публично разгласить позор семьи. Итак, я повторяю лишь то, что полковник сообщил по телефону: он послал Галану записку, в которой просит о встрече и сообщает, что готов платить, дабы защитить доброе имя дочери. Мартель предлагает встретиться в переходе, откуда Галан сможет провести его в клуб для расчетов. И Галан, проницательный Галан, предусмотрительный Галан, не забывает о свидании, хотя его апаши рыщут по клубу в поисках Джеффа. Даже несмотря на то что в заведении находится полицейский агент, Галан находит возможность отлучиться, чтобы встретиться с нужным человеком.

Мсье Мартель вторично оказывается в музее. И вновь он выскальзывает через дверь на бульвар за несколько мгновений до того, как вы, Джефф, и вы, мадемуазель, столь счастливо выбрались из клуба. Один и тот же нож явился орудием мести в обоих случаях.

— Я верю вам, — хрипло выдавил Шомон. — Не могу не верить! Но то, что он сам рассказал вам все по телефону… Невероятно. Вы хотите сказать, что он добровольно признал все?

— Здесь мы подходим к тому, что я считаю самым невероятным во всем расследовании.

Бенколен сидел, прикрывая глаза ладонью. Теперь он отвел руку и повернулся ко мне.

— Джефф, вы поняли, что, когда мы были сегодня в его доме, он все время стремился выравнять наши с ним шансы — шансы игроков. Он давал нам возможность разгадать загадку.

— Вы уже говорили об этом, — пробормотал я, — но я ничего не заметил.

— И в этом великолепие его жеста! Он ожидал нашего прихода и подготовил сцену. Подумайте. Припоминаете, насколько неестественно он держался, как приветствовал нас с каменным лицом игрока в покер? Можете припомнить, что делал полковник? Он сидел и крутил в пальцах прямо перед нашими глазами… что?

Я попытался припомнить всю сцену. Свет лампы, дождь за окном, неподвижное, как маска, лицо и в руке…

— Нечто, — ответил я, — похожее на обрывок голубой бумаги.

— Именно. Это был билет в музей.

Да, теперь я видел его совершенно ясно. Голубой билет, который постоянно ассоциировался у меня с мадемуазель Огюстен, восседающей в стеклянной будке.

— Перед нашим взором, — подробно объяснил Бенколен, — граф Мартель поигрывал вещественным доказательством своего посещения музея. Полковник действовал в соответствии со своим кодексом чести. Он не собирался нам ничего говорить, но в то же время кодекс требовал: он не имеет права нанести удар, как бандит, и попытаться ускользнуть. Честь рода Мартель обязывала показать полиции улики. Если власти окажутся слепы и не заметят их, тем хуже для властей. Он исполнил свой долг. Я уже говорил и повторяю вновь, что полковник — самый необычный убийца во всей моей практике. Он не ограничился билетом и сделал еще два намека.

— Какие?

— Мартель заявил, что вечером раз в неделю вот уже сорок лет он отправляется в дом друзей играть в карты. Полковник сказал нам, что отправился туда и в день убийства. Если бы мы удосужились проверить это заявление, его ложь сразу вышла бы наружу. Его отсутствие, которое друзья не могли не заметить, явилось бы важной косвенной уликой. Но я, олух, в то время не подумал о проверке. И последнее. Мартель знал, что мы должны были обнаружить осколки стекла от наручных часов. Помните, что он сделал?

— Не очень. Продолжайте.

— Напрягитесь. Мы уже собираемся уходить от него. Что происходит?

— Ну… начинают бить старинные дедовские напольные часы.

— Верно. И полковник в этот момент смотрит на запястье, но там пусто. Более того, чтобы привлечь наше внимание к своему жесту, он хмурится и переводит взгляд на старинный циферблат. Не может быть пантомимы яснее. Привычка — взгляд на часы, раздражение из-за их отсутствия и естественное заключение — перевод взгляда на бьющие часы.

Теперь мне все стало ясно. И, еще раз восстановив в памяти всю сцену, я поразился, как блестяще вел свою партию в игре на большую ставку старый мастер.

— Несколько раз он был на грани срыва, — продолжал Бенколен. — В первый раз — когда не выдержали нервы его жены. Ему потребовалось поистине титаническое усилие воли, чтобы сидеть и внешне спокойно слушать слова матери о дочери — дочери, убитой им. И в самом конце… Вы заметили, как неожиданно резко он прервал встречу. Даже железный граф Мартель не мог выдержать дольше.

— Но что вы намерены предпринять? — спросил Шомон. — И что вы уже сделали?

— Прежде чем прийти сюда, — медленно произнес Бенколен, — но после того как я уже догадался обо всем, я позвонил мсье Мартелю. Я сказал ему, что знаю все, предъявил свои доказательства и попросил его лишь заполнить некоторые пробелы.

— И он?..

— Выразил свое восхищение моими способностями.

— Не пора ли вам прекратить ломать комедию, мсье, — неожиданно выпалила Мари Огюстен. — Всему есть границы. Тоже мне аристократия! Этот человек — убийца. Он совершил самое жестокое и ужасное преступление, о котором мне когда-либо доводилось слышать. А что думаете вы? Даете ему возможность ускользнуть от правосудия!

— Нет. Я лишь только намереваюсь это сделать, — спокойно ответил Бенколен.

— Вы хотите сказать?..

Бенколен поднялся. На его лице появилась задумчивая улыбка. Но мне показалось, что эта улыбка таит в себе смерть.

— Я хочу сказать, что намерен подвергнуть этого джентльмена-игрока искусу, которому не подвергался никто. Возможно, в результате я потеряю службу. Но я уже сказал вам, что решил судить его по его же законам. Судить по законам клана Мартель. Мадемуазель, у вашего телефона есть удлинитель. Вас не затруднит принести аппарат в эту комнату?

— Боюсь, что я вас не совсем понимаю.

— Отвечайте! Можете?

Мари поднялась, недовольно поджав губы, и направилась к закрытой занавеской арке в дальнем конце комнаты. Через несколько секунд она вернулась с телефоном, за которым тянулся длиннющий провод. Водрузив аппарат на стол рядом с лампой, она сказала ледяным тоном:

— Может быть, мсье снизойдет до разъяснения, почему он сам не способен пройти в соседнюю комнату и…

— Благодарю. Я хочу, чтобы все услышали наш разговор. Джефф, не уступите ли вы мне свое кресло?

Что он задумал? Я встал и попятился, но Бенколен взмахом руки пригласил всех приблизиться и снял газету, прикрывающую лампу. Все лица вдруг возникли из полутьмы. Шомон чуть наклонился вперед, его руки свободно свисали вдоль тела. Мари Огюстен выпрямилась с бледным как смерть лицом. Ее отец бессвязно бормотал, беседуя, закрыв глаза, с фантомами своих воспоминаний.