— Не беспокойтесь, Поль, — промолвила мадам, — Люси в кухне. Она откроет. Итак, мсье?

Колокольчик еще не смолк, но с первого этажа уже донесся стук шагов.

— Может быть, ваша дочь, мадам, вела дневник? Или у нее есть записи, которые могли бы пролить свет?

— Каждый год Одетта начинала новый дневник, но бросала его не позже чем через две недели. Она хранила письма и записки. Я их просмотрела — там ничего нет.

— В таком случае… — начал Бенколен и тотчас смолк. Взгляд замер и стал полон внимания. Рука замерла на полпути к подбородку. Я почувствовал, как в груди от волнения зачастило сердце. Искоса взглянув на Джину Прево, я заметил, что она напряженно выпрямилась, судорожно вцепившись в подлокотник.

Снизу из зала до нас явственно доносился голос человека, который только что звонил в дверь. Человек сказал просительно:

— Тысяча извинений. Не могу ли я увидеть мадам Дюшен? Меня зовут Этьен Галан.

Глава 8

ОТКРОВЕНИЯ У РАСКРЫТОГО ГРОБА

Никто не пошевелился и не заговорил. Голос был настолько необычный, что, услышав его впервые, хотелось немедленно выяснить, кому он принадлежит. Глубокий, ласковый, мягко-сочувственный. Я представил, как Галан стоит в открытых дверях на фоне мокрой листвы. В руках у него шелковый цилиндр, плечи чуть опущены под безукоризненным утренним пальто, как будто он просит извинения, и на вас участливо взирают его серо-зеленые глаза.

Я взглянул на присутствующих. У мадам было совершенно отрешенное лицо — она уже глубоко погрузилась в свои думы. Джина Прево была ошеломлена и выглядела так, как будто не верила своим ушам.

— Нездорова? — проворковал голос. — Какое несчастье! Мое имя ей ничего не скажет. Я был большим другом ее покойного супруга и очень хотел бы выразить глубочайшее соболезнование… — Последовала пауза; казалось, что посетитель размышляет. — Может быть, что-то удастся сделать? Мне кажется, здесь сейчас мадемуазель Прево? Ах, я прав, прекрасно. Может быть, я смог бы побеседовать с ней как с другом семьи? Благодарю вас.

Мы услышали легкие шаги горничной, направляющейся к лестнице. Джина Прево поспешно поднялась с дивана.

— Я не хочу, чтобы вы утруждали себя, мадам Дюшен, — сказала она, выдавив подобие улыбки. — Не беспокойтесь, я спущусь вниз и приму его.

Она с трудом произносила слова, как будто страдала сильной одышкой. Мадам оставалась неподвижной.

Я обратил внимание на то, как побледнела девушка, когда быстрыми шагами прошмыгнула мимо нас. Лишь только за ней закрылась дверь, Бенколен поспешно прошептал:

— Мадам, быстрее. Есть ли в доме черный ход и лестница вниз?

Она медленно подняла глаза. Между ними мгновенно протянулась нить взаимопонимания.

— Да, есть. Вниз от столовой к кухне и оттуда к боковой двери в дом.

— Можно ли оттуда попасть в вестибюль?

— Да. Через комнату, где сейчас Одетта.

— Вам знаком этот путь? — резко спросил детектив Робике. — Прекрасно. Покажите его мсье Марлу. Поторопитесь, Джефф. Вы знаете, что надо сделать.

Он метнул в мою сторону яростный взгляд. Ясно, любой ценой я должен услышать их разговор. Робике был настолько изумлен, что начал спотыкаться на каждом шагу. Но и до него, кажется, дошел призыв поторопиться и не шуметь. Было слышно, как Джина Прево спускается по парадной лестнице. Робике показал мне узкие, ведущие вниз, к счастью, покрытые ковром ступени и при помощи пантомимы попытался объяснить нужное направление. Дверь у основания лестницы издала легкий скрип, но я беспрепятственно протиснулся через нее в полутемную столовую. В противоположном конце через полуоткрытую дверь виднелись поникшие цветы. Сюда! Из комнаты, где стоял гроб, вторая дверь вела в вестибюль. Она была почти полностью прикрыта тяжелыми портьерами.

Я прокрался к двери, чуть не сбив по пути огромную корзину с белоснежными лилиями. Закрытые ставни, сквозь которые пробивались полоски света, удушающе сладкий аромат цветов, серый гроб с бронзовыми ручками… В тишине этой печальной комнаты были слышны голоса. Пара стояла в центре вестибюля. Я понял, что они говорили так, чтобы было слышно на втором этаже, а самое важное, нужное лишь им, добавляли шепотом. Я едва-едва разбирал это бормотание.

— …насколько я поняла, мсье, простите, я не расслышала вашего имени, вы хотели меня видеть? (Ты сошел с ума! Здесь детектив!)

— Наверное, вы не помните меня, мадемуазель. Я имел счастье видеть вас однажды у мадам де Лювек. Меня зовут Галан. (Необходимо было увидеться. Где он?)

— Ах да, конечно. Вы понимаете, мсье, в каком мы все горе? (Наверху. Там все. Горничная в кухне. Уходи, ради Бога!)

Мне было интересно, долго ли им удастся сохранить светский тон беседы и как скоро захватившие их проблемы заставят сменить индифферентный тон на более живой и заинтересованный.

— Один из наших общих знакомых, которому я позвонил, сообщил, что вы находитесь здесь, и я осмелился просить вас принять меня. Нет слов, чтобы выразить степень потрясения, которое я испытал, услышав о кончине мадемуазель Дюшен. (Он подозревает меня и ничего не знает о тебе. Нам необходимо где-то поговорить.)

— Мы все потрясены, мсье. (Невозможно.)

Галан печально вздохнул.

— Передайте мое глубочайшее соболезнование мадам Дюшен. Скажите, что я буду счастлив оказать ей любую помощь, какая только в моих силах. Благодарю. Вы мне позволите бросить прощальный взгляд на несчастную мадемуазель? (Там они не смогут нас услышать.)

Сердце в моей груди оборвалось. Я услышал всхлипывания и шорох, как будто ее рука схватила Галана за рукав и была грубо сброшена. Но голос его ни на йоту не утратил мягкости и доброты. У меня возникло ощущение, что я прижат к стене.

До сих пор я чувствую ужас и отвращение от своих последующих действий. Подойдя к гробу, я скользнул за огромный венок из белых гвоздик, стоящий у изголовья. Мне пришлось встать вплотную к каминной решетке. Одно неосторожное движение ногой, и я бы себя выдал. Ситуация напоминала сцену из комедии черного юмора. Она была столь же оскорбительна для Одетты Дюшен, как если бы ей в лицо швырнули комок грязи. Чтобы не потерять равновесия, я судорожно вцепился в край гроба. Шаги приближались. Наступила длинная пауза.

— Чрезвычайно мила, — произнес наконец Галан. — Что с тобой, дорогая? Ты совсем не смотришь на нее? Но характер слабый, как у отца… Слушай внимательно. Мне необходимо с тобой поговорить. Вчера ты впала в истерику.

— Умоляю, уходи! Почему ты не уходишь? Я не хочу тебя видеть! Я не могу смотреть на нее. Я обещала провести здесь весь день, и, если вдруг решу уйти после твоего визита, детектив может…

— Сколько раз мне надо повторять, — голос его несколько утратил снисходительно-терпеливую интонацию, — что ты вне подозрений. Ну-ка подними на меня свои глазки. — Это было произнесено веселым тоном с некоторой примесью обиды. — Ты меня любишь?

— Как можешь ты говорить об этом здесь, у гроба?

— Хорошо, оставим эту тему. Так кто убил Клодин Мартель?

— Я не знаю!

— Конечно, если это сделала не ты собственноручно.

— Я не убивала!

— Ты должна была находиться рядом с убийцей, когда он наносил удар. И говори чуть тише, дорогая. Так кто это был — мужчина или женщина?

Галан говорил со сдержанной настойчивостью. Я представил, как он уставился ей в глаза своим кошачьим взглядом.

— Я же говорила тебе! Говорила! Было очень темно.

Галан глубоко вздохнул.

— Хорошо, дорогая. Обстановка, кажется, не очень располагает к беседе, поэтому я попросил бы тебя прибыть сегодня в обычный час в обычное место.

— Неужели ты хочешь, чтобы я опять пришла туда… в этот клуб?

— Сегодня ты поешь в «Мулен Руж». После концерта отправляйся в восемнадцатый номер, припомнив по пути, кто убил твою ненаглядную подругу. Пока все. Я должен уходить.

Оставаясь так долго зажатым между гробом и камином и обдумывая услышанное, я почти забыл, что надо торопиться и успеть подняться наверх до того, как Джина Прево проводит Галана. К счастью, выходя, она не откинула портьеры, и я сумел ускользнуть незамеченным. Подслушанный разговор исключал Галана из числа возможных убийц. Неясно, правда, исключал ли он девушку. Во всяком случае, их беседа породила у меня разного рода туманные предположения. В тот самый момент, когда я вступил в верхнюю гостиную, на лестнице послышались шаги Джины Прево.

Мадам Дюшен и Бенколен находились в том же положении и не проявили при моем появлении никаких эмоций. Зато Робике, завидев меня, с трудом поборол свое любопытство. Я не знаю, как объяснил Бенколен мадам мое отсутствие, но, поскольку она не казалась ни обеспокоенной, ни озадаченной, детектив, видимо, сумел найти достаточно правдоподобный мотив. Через несколько секунд в гостиную вошла девушка.

Она была абсолютно спокойна. Каким-то непостижимым образом Джина ухитрилась найти время, чтобы напудриться, подкрасить губы и привести в относительный порядок прическу. Она переводила взгляд с Бенколена на мадам и обратно, пытаясь догадаться, о чем здесь могла идти речь.

— Вот и мадемуазель! — приветствовал ее Бенколен. — Мы собираемся уходить, но прежде просим оказать нам помощь. Насколько я понимаю, вы были лучшей подругой мадемуазель Дюшен. Можете ли высказать что-нибудь о происшедшей в ней «перемене»?

— Нет, мсье, боюсь, что не смогу. Я не видела Одетту уже несколько месяцев.

— Но все-таки…

Мадам Дюшен бросила на нее чуть насмешливый взгляд и произнесла:

— Джина отказалась от всякого рода скучного времяпровождения. Любимый дядюшка оставил ей наследство, и она вырвалась из дома на свободу. Я… я как-то об этом и не подумала. Кстати, чем ты сейчас занимаешься и как тебя отыскал Робер?