– Он оставался наверху около часа. Потом спустился вниз, сел в лимузин и поехал в гараж, который находится на той же улице. Там он вышел и отправился к себе домой. – Голос агента звучал немного смущенно и нерешительно. – Я… э… я случайно слышал эту женщину, и мне понравилось ее пение. Я… Я вырезал ее фото из «Пари суар»… Если хотите…

– Ого! – одобрительно воскликнул Бенколин. – Вы молодец, Прегель! Я никогда не видел эту даму. Надр взглянуть на нее. – Он взял вырезку. – Господа! Вы понимаете, что это, видимо, та женщина, которую наш агент видел у дверей музея после его закрытия? Зажгите спичку.

Пламя спички осветило цветную репродукцию. Подпись гласила: «Эстелла, выдающаяся американская певица, выступающая в Мулен-Руж». Голубые глаза широко распахнуты. Полные губы чуть приоткрыты в улыбке. Прямой нос, твердый подбородок. Пышные золотистые волосы. Мы молча смотрели на нее. Потом спичка погасла.

– Одну минутку! – неожиданно воскликнул Шамон. – Зажгите еще! Я хочу взглянуть… – Голос его дрожал. – Не может быть, – бормотал он, пока Прегель чиркал спичкой. Огонь. Тяжелое дыхание Шамона. Наконец он сухо произнес: – Господа, я, кажется, впервые за сегодняшнюю ночь пригодился вам. Помните, я рассказывал, что у Одетты были две подруги: Клодин Мартель и Джина Прево, которая хотела поступить на сцену, но родители ей запретили. Я не могу этому поверить, однако сходство поразительное. Я почти готов поклясться, что эта «Эстелла» и есть Джина Прево! Боже мой! Поет в Мулен-Руж. Она должна быть…

Снова мы очутились в темноте. После небольшой паузы мягко заговорил Прегель.

– Этот мсье совершенно прав. Я спрашивал консьержку. Мадемуазель Эстелла, которую считают американкой, на самом деле француженка, и ее фамилия Прево. – Он вздохнул, – Очередной обман провалился, Я вам нужен еще, мсье Бенколин?

– Нет, – ответил Бенколин, – Я думаю, господа, мы достаточно погуляли. Вам лучше отправиться по домам. Я хочу подумать.

Он повернулся и медленно направился к Елисейским полям, сунув руки в карманы. Я долго еще видел его высокую фигуру с опущенной головой.

Часы на Доме инвалидов пробили три раза.

Глава 7

Вторая маска

На следующее утро над Парижем нависли, серые тучи. Был один из тех осенних дней, когда жалобно воет ветер, когда солнце с трудом пробивается сквозь свинцовые тучи. Дома кажутся старыми и заброшенными, а каждый пролет Эйфелевой башни затянут туманом.

В десять часов я завтракал у себя дома. Мне было не по себе. Я все время вспоминал Этьена Галана и его белую кошку…

Бенколин позвонил мне довольно рано, и мы договорились встретиться у Дома инвалидов. Там много мест для встреч, но я точно знал, где смогу найти его. У него была привычка прогуливаться у часовни, расположенной напротив памятника Бонапарту. Я не знаю, чем очаровало его это место, обычно его не интересовали даже самые выдающиеся церкви, но здесь он мог торчать часами.

По дороге к месту встречи я думал о Галане. Мысль об этом человеке преследовала меня. У меня еще не было удобного момента подробнее расспросить о нем Бенколина, но все же это имя казалось мне смутно знакомым. Кафедра английской литературы в Оксфорде – это да. А его книга о романистах викторианской эпохи, которая несколько лет назад получила гонкуровскую премию! Ни один француз, кроме, пожалуй, Моруа, не смог так понять англо-саксонский ум. Насколько я помню эту книгу, она не отличалась, как это обычно бывает у галльских писателей, чрезмерной саркастичностью. Охота, гольф, цилиндры, гостиные, эль и устрицы, зонтики – все это выглядело очаровательным в книге Галана. В главах же, посвященных Диккенсу, он ухватил самую суть. Он ухватил весь ужас, всю болезненность восприятия мира, которые были так характерны для Диккенса и которые являлись душой его великолепных романов. И вдруг передо мной вставала фигура Галана, каким я видел его вчера. Негодяй и подонок с белой кошкой на руках…

Мокрый ветер охватил меня, когда я приближался к Дому инвалидов. Я прошел железные ворота и направился к темному зданию. Мои шаги отдавались вокруг гулким эхом. Несколько человек шли к монастырю, где демонстрировалось старинное оружие. Тень императора витала над всем этим местом. У двери часовни я замедлил шаг. Внутри было мрачно, лишь несколько свечей горело вдоль стен. Играл орган. Торжественная мелодия в честь погибших в битвах…

Бенколин был там: Он сразу же подошел ко мне. Одежда его выглядела небрежно: на нем были старое твидовое пальто и отвратительная шляпа. Мы медленно вышли из часовни. Наконец он с раздражением произнес:

– Смерть! Здесь даже воздух пропитан ею. Никогда еще не занимался делом, в котором все было бы пронизано смертью. Я видел ужасные вещи, да. Видел черный страх. Но этот мрачный ужас хуже всего. И он совершенно бессмыслен. Обычно такие девушки не имеют врагов, только, может, во сне. Они сентиментальны, умны, но не очень красивы. И они умерли. Поэтому я считаю, что здесь есть – нечто гораздо более ужасное, худшее, чем в любом другом случае… – Он помолчал. – Джефф, алиби Галана проверено со всех сторон.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Все так, как он сказал. Мой лучший агент, Франсуа Дилсар – ты помнишь дело Салиньи? – проверил все досконально. Швейцар из Мулен-Руж подтвердил, что Галан сел в лимузин ровно в половине двенадцатого. Он вспомнил его, потому что Галан сперва посмотрел на свои часы, а потом уже на часы в магазине напротив. Швейцар машинально проследил за его взглядом.

– Это не кажется подозрительным?

– Нет. Если бы он пытался создать себе алиби, он обязательно обратил бы внимание швейцара на время, едва ли он стал бы полагаться на случай.

– Он достаточно проницателен, – заметил я.

– Пойдем направо, Джефф, – сказал Бенколин. – Мадам Дюшен, мать Одетты, живет на бульваре Инвалидов… Гм… Проницателен он или нет, но есть такой фактор, как время. В этот час на Монмартре большое движение, и вряд ли он успел бы доехать из Мулен-Руж до ночного клуба, да к тому же совершить убийство за столь короткое время. И тем не менее я готов поклясться, что он явился в клуб с целью обеспечить себе алиби! Если не…

Он резко остановился. Потом сжал кулаки.

– Какой тупица! Боже, какой тупица, Джефф!

– О да, – сказал я, зная привычки Бенколина. – Я не стану тешить твое тщеславие, спрашивая, что ты имеешь в виду… Но /здесь что-то есть. Вчера ночью, когда ты разговаривал с Галаном, я готов был остановить тебя. Мне казалось, что ты слишком многое открываешь ему. Видимо, у тебя была какая-то цель. Но, во всяком случае, ты не сказал ему, почему именно ты связываешь его с Клодин Мартель. Я имею в виду бумажку с его именем из ее сумочки. Когда он заявил, что не знает ее, ты мог бы предъявить ему это.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Ты действительно очень наивен, Джефф, если и в самом деле так думаешь. Бог мой! Разве ты недостаточно знаком с работой полиции? В реальной жизни люди не визжат и не падают в обморок, как это бывает в театре, когда им предъявляют улики. Кроме того, этот клочок бумаги вообще ничего не значит.

– Вздор!

– Помимо всего прочего, это не почерк мадемуазель Мартель. Увидев эту бумажку, я подумал, что, когда записывают адрес и телефон знакомого человека, указывают только имя и телефон, а вовсе не фамилию и адрес. К тому же я сравнил записку с ее пометками в записной книжке. Почерки там разные.

– Значит?

– Записка написана Джиной Прево, которая называет себя мадемуазель Эстеллой… Послушай, Джефф. У нас есть сведения о передвижении этой дамы. Она вышла рано утром. Прегель следил за ней и собрал информацию в ее доме. Мы узнали, что вчера вечером она не пела в Мулен-Руж. Вечером она позвонила управляющему и сказала, что не сможет петь. Она ушла из дома, как говорит консьержка, в двадцать минут двенадцатого…

– Что вполне допускает возможность ее пребывания у дверей музея. Если она именно та женщина, которую видел полицейский…

Мы обошли памятник Бонапарту. Бенколин остановился, чтобы раскурить сигару. Потом сказал:

– Она и была той женщиной. Мы показали ее фото полицейскому, И тот опознал ее. О, утром мы не теряли зря времени. Но позволь мне рассказать тебе остальное. Прегель побывал в ее квартире. Он достал образцы ев почерка. Кроме того, он нашел серебряный ключ и алую маску.

Я свистнул.

– А алая маска, как ты говорил, означает, что она готова принять любовника в клубе?

– Да.

– Галан часто посещает Мулен-Руж и вчера вечером проводил ее домой. Она ждала его в машине… Бенколин, когда она села в машину? Ты допрашивал шофера?

– Нет. Я не допрашивал шофера. Я не хочу, чтобы мадемуазель Прево знала, что мы подозреваем о ее существовании, – Я изумленно посмотрел на него.

– Подожди, Джефф, не перебивай. Мы должны заставить Галана думать, что нам ничего не известно о ней и о ее связи с клубом. Если ты будешь терпеливым, то увидишь почему. Ее телефон будет отключен. Цель этого ты тоже узнаешь. В течение дня я установлю, будет ли она связываться с Галаном. Думаю, мы ее найдем в доме мадам Дюшен, куда мы сейчас и направляемся.

До самого дома мы больше не обмолвились ни словом. Мадам Дюшен, как я знал, была вдовой. До смерти мужа она жила в Сен-Жермене в одном из тех мрачноватых старых домов, при которых были обширные сады и которые имели несколько выходов. Сейчас она жила на бульваре Инвалидов.

Дверь открыл молодой человек, который явно заволновался, увидев нас. Сперва он показался мне англичанином. У него были черные волосы, жидкие, но аккуратно уложенные, очень румяное лицо, длинный нос, тонкие губы и бледно-голубые глаза. Казалось, он чего-то опасается и искоса поглядывает по сторонам. Мы представились.